— Да, братец, сразу видно, как глубоко тебя это задевает. Ты ведь прекрасно знаешь, что любит Елена меня, а ты можешь овладеть ею лишь насильно, с помощью её дядюшки. Неужели это именно то, что тебе нужно, братец? Заполучить женщину с помощью принуждения и обмана? Неужели в твоём понимании насилие и есть любовь?

Злоба клокотала в Луисе с такой силой, что он весь буквально дрожал. А я гнул своё:

   — Каково это: знать, что тебе пришлось покупать невесту у дядюшки, потому что она на дух тебя не переносит? Кстати, а какова доля вице-короля в твоих махинациях с маисом? И скольким детям придётся умереть от голода ради удовлетворения твоей алчности?

   — Я пришёл сюда сказать, как я тебя ненавижу. Само твоё существование с раннего детства отбрасывало чёрную тень на мою жизнь. Бабушка поведала мне о грехе моего отца, о том, что он запятнал честь одной из самых гордых фамилий Испании, сочетавшись браком с индейской девицей.

И тут меня словно громом поразило.

¡Santa Maria! Значит, дон Эдуардо был женат на моей матери. Получается, что я никакой не бастард. Брак узаконил моё рождение: неудивительно, что Луис и его бабка всегда боялись меня. Эдуардо, по самой своей природе поэт и мечтатель, не просто прижил с моей матерью ребёнка, но обвенчался с ней, сделав тем самым метиса законным наследником семейства, состоящего в родстве с королевским домом.

   — Ты боишься меня, потому что как старший сын именно я должен наследовать титул после смерти Эдуардо! — воскликнул я и, запрокинув голову, расхохотался. — Всё, о чём ты только мечтал, по праву принадлежит мне: титулы, особняки, гасиенды — словом, всё, в чём ты видишь смысл жизни. И даже женщина, которую ты вожделеешь!

   — Тебе не принадлежит ничего, кроме грязи, в которой ты здесь валяешься, да паразитов, пожирающих твою плоть.

Луис помолчал, затем вынул из кармана лист бумаги.

   — По просьбе моей будущей жены я согласился сходить сюда и доставить тебе от неё послание. Елена по-прежнему благодарна тебе за услуги, оказанные в Веракрусе.

Я подошёл к решётке и протянул руку сквозь прутья, чтобы взять бумагу, но тут Луис уронил письмо на пол, схватил меня за запястье и дёрнул на себя, одновременно другой рукой ударив кинжалом в живот.

На долю мгновения мы застыли один подле другого, а потом я выбросил сквозь прутья свободную руку с остро заточенным пером. Луис выпустил мою руку и отпрянул, но острие пера успело оставить на его щеке кровоточащий порез.

И снова, уже отступив от решётки, мы оба замерли в молчании. По щеке Луиса струилась кровь. Я потрогал пальцами собственный шрам на том же месте и усмехнулся.

— Я ношу на щеке отметину каторжника. Теперь и ты получил такую же, причём по заслугам.

Луис продолжал таращиться на меня в крайнем изумлении. Я снова усмехнулся, расстегнул рубаху и показал ему засунутую за пояс штанов толстую пачку писчей бумаги, в которую и пришёлся удар его кинжала.

После ухода Луиса я погрузился в размышления о том, что мне стало известно благодаря его обмолвке. Это позволяло взглянуть на все хитросплетения, загадки и тайны, относящиеся к моему прошлому, совсем по-другому. Оказывается, хотя волею судьбы мне пришлось провести большую часть жизни во лжи, я и представить себе не мог, что сам являюсь жертвой грандиозного и невероятно жестокого обмана: так вот в чём заключалась тайна моего рождения.

Дон Эдуардо, беседуя со мной, ни разу не упомянул о том, что был женат на моей матери. Сейчас, размышляя об этом, я думал о нём именно как о доне Эдуардо, а не как о своём отце.

Возможно, он полагал, что я и так всё знаю, думал, что отец Антонио рассказал мне правду. Однако добрый священник искренне верил в то, что только неведение способно защитить меня. Слишком многое зависело от того, останется ли тайна погребённой или выйдет наружу.

Я попытался представить себе, как разыгрывалась трагическая пьеса о фамильной чести и семейном наследии. Старая матрона поселила юного дона Эдуардо на гасиенде, управляемой Рамоном, чтобы тот обучился всему, что подобает кабальеро.

Но, amigos, что делает юнца настоящим мужчиной? Правильно, женщина, шпага и конь, причём под женщиной вовсе не обязательно подразумевается законная супруга. Думаю, что Рамон только порадовался, когда узнал, что его ученик вступил в связь с индейской красоткой. Возможно, он даже удовлетворённо сообщил старой сеньоре, что её сын ведёт себя именно так, как и подобает родовитому испанцу.

Сам Рамон, хоть и не был знатного рода, провёл всю жизнь на службе у аристократов, полагал, что прекрасно знает эту породу, и не допускал даже мысли о том, что в отличие от монет графа Роберто не все отпрыски благородных идальго отчеканены по единому образцу. Эдуардо и Елена вовсе не походили на большинство представителей своего сословия, ибо Бог наделил их мечтательными сердцами и стремлением излить свои мысли и чувства в поэтических строках, дабы поделиться ими с миром.

И эти их мысли и чувства далеко не всегда совпадали с тем, чего ждали и требовали от них окружающие.

Мать Эдуардо — я просто не мог заставить себя думать о ней как о родной бабушке — прибыла с визитом на гасиенду, возможно, чтобы убедиться воочию, каких успехов добился Рамон в воспитании молодого гранда. И тут уж не обошлось без вмешательства самой судьбы, подгадавшей к её прибытию моё появление на свет.

Я пытался представить себе, что творилось на душе у Эдуардо и у моей матери. Вообще-то юноша вполне мог жениться на красавице индианке назло матери, но сердцем я чувствовал, что это не так. Стоило лишь вспомнить, как потеплел голос дона Эдуардо, отражавший его истинные чувства. Я был уверен в том, что этот человек любил мою мать, но, подобно многим поэтам и книжникам, живущим в вымышленном мире, преувеличивал могущество любви, её способность преодолевать все препоны. И разумеется, неверно судил о старой матроне, являвшейся в полной мере продуктом своего времени. После смерти мужа, а возможно, и ещё раньше, обнаружив в супруге намёки на то, что так ярко и, по её мнению, пагубно проявилось в её сыне, она взяла бразды правления домом маркизов де ла Серда в свои руки, твёрдо вознамерившись всячески блюсти величие этой древней фамилии.

Интересно, каково пришлось юному Эдуардо, когда он сообщил матери, что не только сочетался законным браком по христианскому обряду с индейской девушкой, но ещё и имеет от неё сына, то есть законного наследника? Надо полагать, даже дьявольская злоба, которую я увидел сквозь решётку на лице пытавшегося убить меня Луиса, и та была ничем по сравнению с безумной яростью, охватившей эту женщину при мысли о том, что последним в древнем и славном роду маркизов может стать презренный метис.

И что, интересно, творилось у Эдуардо в голове, когда мать приказала Рамону убить его жену и новорождённого сына? Думал ли он, что это убийство станет воздаянием за его грехи? Пытался ли он защитить нас? Да знал ли он вообще, что над нами готовятся учинить расправу?

Ответов на эти вопросы у меня не было, да и быть не могло, но мне очень хотелось знать, как всё обстояло в действительности.

Я отказывался верить, что дон Эдуардо знал о намерении Рамона убить и меня, и мою мать. Ради спасения его души я молился о том, чтобы это было не так, чтобы оказалось, что отец был обманут, введён в заблуждение и поэтому не мог воспрепятствовать злодеянию.

А когда оно свершилось, винил в этом себя.

Мы все действуем по-разному, следуем в жизни разными путями.

Когда жизнь дона Эдуардо слишком осложнилась, он не проявил твёрдости, не настоял на своём, а предпочёл пойти на поводу у матери. Женился на испанской красавице, которую та для него присмотрела, обзавёлся наследником чистой крови, а отрады и утешения искал теперь только в своей поэзии, в словах, исходивших из его сердца.

Кстати, amigos, вы заметили, что несколькими строками выше я один раз всё-таки непроизвольно назвал этого человека не «дон Эдуардо», а «отец». Да, где-то в глубине сердца я понимал его в достаточной степени, чтобы назвать отцом.