Я слишком хорошо знал Матео, чтобы задаваться вопросом, что он сделал в такой ситуации.

   — Разумеется, он убил любовника.

   — Если бы всё обошлось только убийством любовника, Матео сейчас был бы маркизом, а не picaro. Он убил не только друга, но и свою нареченную. Она попыталась встать между сражавшимися мужчинами и пала первой. Конечно, каждому понятно, что для Матео это был вопрос чести, но девица была единственной дочерью старого графа, к тому же её поведение бросало тень уже на его фамильную честь. И граф сумел повернуть дело так, что Матео пришлось скрываться.

Выслушав Ану, я долго молчал. Сидел с закрытыми глазами и представлял, каково пришлось в ту страшную ночь и Матео, и двоим возлюбленным. Потрясение и гнев. Кровь на клинке. Беспомощное женское тело, распростёртое на полу.

Все эти мысли удручали, и полегчало мне, лишь когда Ана предложила помассировать её тело повыше.

В Севилье я многому научился — например, тому, что идальго подобает смотреть не на слугу, а сквозь него, не видя в нём личности. Однако сердце моё всё больше и больше тосковало по Новой Испании. Я уже распростился с мечтой о том, что Елена может когда-нибудь стать моей: подобно Калисто и Мелибее, мы не могли противостоять судьбе и обычаям. Елене предстояло выйти замуж за Луиса, растить его детей и навеки расстаться с мечтой стать знаменитой поэтессой и автором пьес. В цепкой хватке Луиса она быстро увянет, превратившись до времени в старуху, чьи девичьи мечты жизнь обратила в пыль.

Но, с другой стороны, почему бы мне не попытаться сделать Елену вдовой?

Время от времени я приходил в порт, стоял у причалов и смотрел на приходящие и уходящие корабли. Отсюда они отплывали в разные концы раскинувшейся по всем четырём сторонам света Испанской империи, однако мне казалось, будто ветер, наполняющий паруса, гонит их все в одном направлении — в Веракрус.

Это тяготило меня, да так сильно, что Ана заметила моё уныние и заявила, что не желает иметь со мной дело, пока я снова не научусь смеяться. Правда, у меня возникло подозрение, что истинной причиной её немилости стала не моя меланхолия, а настойчивые ухаживания одного итальянского графа. Как раз в ту пору, когда я стал помышлять о возвращении, по всей Севилье зазвучало знакомое имя — в обществе заговорили о Каталине де Эраузо, искательнице приключений, сбежавшей из монастыря и поступившей на королевскую военную службу.

Слушая по тавернам и театрам рассказы о её похождениях, я отделял факты от вымысла. Ведь говорили разное: одни расписывали её подвиги, дуэли и эскапады в качестве лейтенанта королевской армии, другие называли Каталину вожаком шайки разбойников, грабивших обозы с королевским серебром; рассказывали также, будто она носила мужское платье, чтобы соблазнять женщин.

Каталина де Эраузо уже один раз проезжала через Севилью, чтобы предстать в Мадриде перед королём, намеревавшимся наградить её и воздать ей почести как истинной героине Испании, а теперь вернулась сюда, чтобы отплыть в Рим, где её ожидала награда ещё и от Папы. Я послал ей в гостиницу записку, позволив себе осведомиться, растратила ли она уже всё серебро, похищенное в Секатекасе.

Каталина не догадывалась, от кого записка, пока не увидела меня, а хоть бы и догадалась, всё равно не стала бы доносить обо мне королевской страже. Возможно, она без колебаний всадила бы мне кинжал в спину, однако чтобы человек, осведомлённый о её неприглядных делишках в Новом Свете, оказался в руках сыщиков и палачей, было никак не в её интересах.

В ответном послании Каталина предложила мне прибыть к её гостинице, имея в распоряжении экипаж, нанятый, разумеется, за мой счёт. Помнила ли эта, с позволения сказать, женщина, что однажды она пыталась меня убить?

Каталина вышла из гостиницы в облачении монашки, хотя, на мой взгляд, очень мало на неё походила. Ну как-то не доводилось мне видеть в жизни монахинь с пересекавшими лицо ножевыми шрамами и носом, мало того что покрасневшим от многолетнего пьянства, но и сломанным столько раз, что он больше смахивал на костяшку. У монашек, которых я знал, передние зубы были в целости, а безмятежно-блаженные глаза устремлены в вечность. Каталина же смотрела сущим волкодавом.

   — Если ты невеста Христова, — пробормотал я себе под нос, — то я сам Папа Римский.

Не узнала она меня и когда я раскланялся с ней перед гостиницей. И то сказать, сколько прошло лет, да что там лет — сколько жизней! Ведь Каталина знавала меня мальчишкой-метисом, ограбившим для неё храм, да и тогда бросила на меня лишь беглый взгляд, когда я смотрел на неё через окно. Пожалуй, надавить на неё насчёт Луиса можно было без особого риска. А хоть бы и с риском, дело того стоило.

   — Мне нужны сведения о Луисе де ла Серда. Мой брат выследил вас, когда вы последний раз встречались с ним в Новой Испании. Вы даже заметили его, когда он подглядывал из окна гостиницы, это было в стране серебра.

От меня не укрылось, что монашеская сутана Каталины подозрительно топорщится, под ней наверняка был припрятан длинный кинжал. Лицо её оставалось невыразительным, но глаза опасно сузились. Вне всякого сомнения, она прикидывала, не перерезать ли мне глотку.

   — Человек, который следил за мной из окна, был арестован святой инквизицией.

   — Да, арестован и отправлен на рудники, где и умер. Но перед смертью он успел рассказать мне о вас и о Луисе.

   — А вот брат бедного каторжника, похоже, процветает.

   — Господь помогает чадам Его и вознаграждает их, — отозвался я, смиренно потупив очи, и достал кошель, набитый золотыми дукатами. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне о похищении серебра. Хочу знать, как вы оказались вовлечёнными в это, какова роль Луиса и кто ещё причастен к преступлению.

   — Вы хотите узнать слишком много, а золота предлагаете слишком мало. Я могу получить столько же в награду, если донесу на вас святой инквизиции.

   — Вы так думаете? А вот мне интересно, чем наградит вас Папа, если Святому престолу станет известно о вашем греховном тяготении к женской плоти?

Её сузившиеся было глаза теперь расширились от удивления. Каталина до сих пор так и не признала во мне мальчишку-метиса, ограбившего храм. Я, разумеется, и не стремился быть узнанным, но мне требовалось её напугать.

   — А король? Как полагаете, кому из нас достанется от него награда, а кому петля, если он узнает, что вы грабили не только рудники, но ещё и древние гробницы?

Как Каталина ни старалась, сохранить на лице маску безразличия ей не удалось. Губы её скривились в злобной усмешке.

   — Как правило, человек перестаёт болтать лишнее, стоит только отрезать у него язык.

Я хмыкнул.

   — Сестра, как вообще могли ваши святые уста произнести столь неподобающие слова?

Я повернулся и выразительно указал на следовавшую за нашей каретой повозку с двумя людьми.

   — Вижу, вы потрудились нанять пару головорезов, на случай если потребуется меня прикончить. Предусмотрительно, ничего не скажешь. Но, присмотревшись повнимательнее, вы увидите, что за ними едут четверо верховых в королевских мундирах.

Я помахал рукой всадникам, и те, пришпорив коней, поравнялись с повозкой и вытащили оттуда обоих наймитов. Я снова повернулся к Каталине, которая уже полезла рукой в складки сутаны.

   — Оставьте ваш кинжал в покое, — буркнул я, швыряя ей кошель с золотом. — Убить меня вы всё равно не сможете, а вот получить ещё один такой же звонкий мешочек — вполне. Если поделитесь со мной нужными сведениями.

Каталина вообще сильно смахивала на злобную, но не слишком сметливую овчарку, первым делом норовившую вонзить в добычу острые клыки и начинавшую осмысливать ситуацию, лишь если инстинктивное действие не удавалось. Сейчас был именно такой случай.

   — Зачем вам эти сведения?

   — Хочу отомстить тем, кто погубил брата.

Кровная месть являлась мотивом понятным, достойным и уважительным в глазах любого испанца.