– Когда же ты думаешь отправляться?

– Да завтра бы пораньше, чуть зорька, так и пущусь в путь, все равно ночь-то не буду спать.

– Как же ты лагерь бросишь, что молодцы подумают?

– Лагерь я не брошу, ты здесь останешься, а ты все равно что и я. А чтобы молодцы ничего не подумали, завтра собери круг да и объяви, что я ушел на промысел, на разведки, что ли, что вместо себя тебя оставил, вот и конец.

– А долго ли ты в отлучке будешь?

– Бог весть, сам знаешь – неблизко.

– Так тебя, значит, здесь и ждать?

– Хорошо бы было, кабы здесь дождались, а уж если и уйдете куда, так какую-нибудь заметку оставьте, чтобы знать мне, где искать вас, или известите меня.

– А бог весть, где ты будешь?

– О себе-то я весть всегда подам.

Кольцо задумался, неизбывная тоска легла ему на душу; после встречи с Ермаком он ни разу еще не расставался с ним, и предстоящая разлука пугала, тревожила его.

– Что ж ты, Иваныч, призадумался? – спросил Ермак.

– Да так, что-то неладно, сердце словно беду чует!

– Полно, Иваныч, беду накликать, все хорошо будет, а теперь простимся – тебе и соснуть пора, а мне уж не до сна, да скоро и рассветать будет.

– Не до сна и мне, Ермак Тимофеевич, разогнал ты мне его. И что это тебе вздумалось?

– Говорю что!

– Так уж вместе бы нам с тобой идти!

– А товарищей на кого бросим? Ведь без нас с тобой они что стадо без пастуха будут. Коли не хочешь, чтоб я шел, ступай ты, разведай в строгановских деревнях – тебе все расскажут, а я уж здесь останусь.

– Нет, атаман, оставаться здесь, видно, моя судьба, ты там лучше меня все разузнаешь и сделаешь.

– Как хочешь: выбирай, что лучше!

– Пусть уж будет по-твоему!

– Ну, так тому и быть!

Начинало рассветать.

– Ну, пора и в путь! – первый заговорил Ермак, поднимаясь.  – Прощай, товарищ!

– Я провожу тебя, чай, на челне отправишься?

– Само собой, скорей да и покойней.

Оба спустились к берегу. Ермак простился с Кольцом, вскочил в челн – и весла заработали. Долго Кольцо следил за ним, пока тот не скрылся на повороте. Понурив голову, отправился Кольцо в лагерь, не взглянув вниз по Волге, а если бы взглянул, то не шагом бы пошел он назад.

Версты три отъехал Ермак, как вдруг руки его выронили весла и он, казалось, застыл, к чему-то прислушиваясь.

Со стороны лагеря раздался выстрел, гулом пронесся он по Волге, за ним грянул другой, и вслед за этим выстрелы зачастили.

Ермак, быстро заработав веслами, повернул лодку, и та помчалась как стрела. Вот и последний поворот реки. Он взглянул вперед по реке – и сердце его тревожно забилось. Около сотни пустых челнов качались у берега; небо над лагерем покрылось сизым дымом, в воздухе пахло дымом.

– Напали, врасплох напали, скверное дело! – шептал он, причаливая к берегу и пробираясь быстро между деревьями к месту побоища.

«Побьют, непременно побьют; сонный человек, спросонья, известно, на своего полезет, не разбирая»,  – думал он.

При этой мысли у него прибавилось силы; ветви и сучья царапали ему лицо и руки, рвали на нем платье, но он ничего не замечал. Наконец перед ним открылся лагерь. Достаточно было ему взглянуть, чтобы понять всю серьезность обстановки: стрельцы, превосходя казаков в силе, теснили их к опушке леса. Немало смущало казаков и отсутствие Ермака. Не чувствовалось той отваги, той решимости, которую испытывали они в его присутствии. Все это мгновенно понял Ермак. Стрельба прекратилась, началась рукопашная схватка. Ермак выхватил палаш и как молния бросился на стрельцов.

– Держись, братцы, крепче! – грянул его голос.

При звуке его голоса битва на мгновение замерла. Казаки встрепенулись, они почувствовали двойную силу и рванулись вперед. Стрельцы, думая, что на них бросились из засады, смешались и несколько отступили, и Ермак ударами расчистил себе дорогу и прорвался к своим.

– Вперед, молодцы, не выдавайте товарищей, вперед, рубите их, проклятых! – ревел Ермак, набрасываясь на стрельцов.  – Дружнее, Иваныч, бей налево!

Уже половина лагеря благодаря Ермаку была в руках казаков. Но внезапный страх, обуявший стрельцов, прошел, они оправились и с новой силой бросились на казаков. Ничто не помогло, последних теснили все более и более. Много уж пало казаков. С болью в сердце глядел на это Ермак; неожиданно он заметил воеводу, которого не так давно отпустил на волю.

– Знал бы, повесил бы на первом сучке! – пробормотал он.  – Ну, да погоди – не уйдешь ты от меня! – И он бросился вперед; на него кинулись два стрельца, но он опрокинул их.

– За смертью снова пожаловал? – закричал Ермак воеводе.  – Так получай же ее.

Воевода взмахнул палашом, но Ермак столкнулся с ним грудью, и в то же мгновение атаманский кинжал по рукоятку вонзился Мурашкину в горло. Тот взмахнул руками и, захрипев, упал. Стрельцы расстроились, но ненадолго,  – с новым остервенением бросились они на казаков. Те не выдержали.

– Врассыпную! – послышалась команда Ермака.

И вмиг на поляне не осталось ни одного живого казака – все мгновенно рассеялись по лесу.

Ободренные победой стрельцы бросились преследовать казаков; этого только и нужно было Ермаку: приказывая броситься врассыпную, он видел, что на открытом поле не устоять ему; сила стрельцов в несколько раз превосходила его силу, давила ее своею массою. Битва в лесу обещала совершенно иной исход. Он и не желал продолжения этой битвы, но досада и злость, разбиравшие его за потерю почти половины товарищей, разжигали в нем желание отомстить стрельцам. Будь у последних жив воевода, быть может, они и не бросились бы вдогонку, но сдержать их было некому.

В чаще леса раздавались частые выстрелы, но вскоре они прекратились, только и было слышно, что бряцание стали: схватка шла врукопашную. Казакам легче было один на один справиться со стрельцами, отягощенными своим вооружением и вследствие этого крайне неповоротливыми. Поздно догадались стрельцы, что попались в ловушку. Некоторые бросились назад на поляну, но немалых трудов стоило им добраться до нее. На поляне сидело уже несколько стрельцов, некоторые из них наскоро перевязывали раны. Вся поляна была усеяна казацкими и стрелецкими трупами.

– Вот те и клюква! – ожесточенно заметил один из стрельцов.  – Вот-те и схватили разбойников, поди возьми их!

– Что ж, прогнали их с места, и того будет; чего же еще?

– Прогнали! Гляди, чтобы они нам сейчас по шее не дали отсюда!

– Ну, уж это проваливай! Много ли их осталось-то?

– Много ли, мало ли, а видел, что в лесу-то они творили? Оглянуться не успеешь, как уж он те пыряет, и что за народ проклятый такой.

– Народ? Известно, головорезы, разбойники!

– Теперь, поди, крошат наших-то, иной бы и рад удрать, да не скоро дорогу найдешь: вишь, в какую трущобу забрались, проклятые.

– Да, тут самому лешему впору продраться, а они, дьяволы, как кошки, так и шмыгают, оглянуться не успеешь, как он на тебя верхом сядет.

– Помочь бы своим следовало, ведь в этой трущобе всех перережут!

– Да как помочь-то?

– Рогом дать известие, сбор протрубить, что ли ча?

– Да рог-от где?

– Известно, чай, сам знаешь, у воеводы.

– Поди сыщи его теперь, мало ли народу валяется!

– А вот сыщу же! – уверенно проговорил стрелец, осматривая по сторонам поляну.

Увидев как будто знакомое место, он направился к нему. Недолго пришлось ему отыскивать воеводу; помня место, где тот упал, он скоро между убитыми нашел и труп Мурашкина; с боку у пояса, на цепочке, висел у него и серебряный рог. Стрелец нагнулся, чтобы отцепить его, но в это время что-то скользнуло по его спине и обожгло, а затем раздался и выстрел. Стрелец вскочил на ноги – меж деревьев расстилался дымок.

– Так вот где ты, проклятый, погоди же! – проговорил он, бросаясь по направлению дыма, но, сделав несколько шагов, остановился.  – Черт их знает, может, их там много, нешто с ними справишься?