– Спрашивает тебя, Дементий Григорьевич, человек какой-то!

– Какой такой? – с недовольством спросил Строганов.

– А бог его знает, говорит, дело важное!

– Какие там еще дела, ну, зови его!

Вошел незнакомец. Строганов при виде его окаменел, потом бросился к нему на шею.

– Иван Иваныч, голубчик, какими ветрами тебя занесло сюда? – говорил он, обнимая и целуя Кольцо.

– Сибирскими, Дементий Григорьевич,  – смеялся гость.

– Господи, а мы думаем, что от вас и косточек не осталось; панихиды по вас служили!

– Что ж, и за это спасибо, а теперь отслужим молебен.

Строганов вдруг насупился:

– Обрадовался, Иван Иваныч, тебе, видит бог, как обрадовался, только как же это, уж я и ума не приложу…

– Что такое?

– Больно ты смел – в Москву-то явился.

– А чего же мне бояться-то? – засмеялся Кольцо.

– Грозен ноне царь, куда грозен, такие казни придумывает, что, кажись, в аду таких мук не будет!

– Ну и на здоровье, пусть его себе тешится, мне-то что?

– Как что? Аль забыл, во что твою буйную головушку оценил он?

Кольцо засвистел.

– Было время, Дементий Григорьевич,  – заговорил он,  – да сплыло. В те поры я сам казну его грабил, а теперь к нему с дарами приехал. Столько одних соболей навез, сколько он отродясь не видывал.

– Откуда же ты взял их?

– Вестимо, не грабленные, не ворованные, а свои собственные, из своего царства Ермак Тимофеевич посылает.

Строганов еще более удивился:

– Из какого царства?

– Да из нашего, Сибирского!

– Да какое же оно ваше?

– А то чье же? Вестимо, наше, коли мы его завоевали! Вот теперь и послал меня Ермак Тимофеевич бить царю челом новым царством, а ты говоришь – голову с меня снимут, было бы за что! Только вот не знаю, как к царю добраться!

Строганов долго не мог прийти в себя от удивления.

– Да знаешь ли, Иван Иваныч, знаешь ли, что вы сделали?

– Аль дурное дело?

– Какое дурное! Вы Русь спасли. Ведь царь и гневен потому, что Русь на клочки рвут; там татары, там литва, со всех концов напасти, а ведь ты с какой радостью-то приехал! Экось, целое царство в подарок привез.

– Да еще какое царство-то!

– Едем сейчас же к Годунову!

– Что ж, поедем, коли он с почетом примет.

– Еще с каким почетом-то!

– Ну коли так, поедем.

Ушам своим не верил Годунов, слушая рассказ Кольца. Не оправившись еще от ран, он бросился к царю, в Александровскую слободу.

Теперь москвичи вздохнули. Царь повеселел, возвратился в Москву, казни прекратились. Гулом прокатилась по Москве весть о присоединении Сибири; имена Ермака Тимофеевича и Ивана Ивановича Кольца не сходили с языка, служились о здравии молебны, русские люди при встрече целовались и поздравляли друг друга, как в Светлое Христово Воскресенье.

Настал день приема царем Кольца. Загудели кремлевские колокола, их подхватили остальные, и торжественный гул прокатился над Москвой.

Загремели с Тайницкой башни пушки, возвещая радость народу. Не оставил царь и виновников торжества, наградил он их по-царски. Забыты были старые вины: вместо обещанной плахи царь наградил их дарами и Ермака пожаловал князем сибирским.

Весело возвращался Иван Иванович в Сибирь с царскими дарами в сопровождении двух воевод и трехсот стрельцов, которых послал царь на подмогу Ермаковой дружине.

Куда больше времени потребовалось Ивану Ивановичу для возвращения в Сибирь против прежнего.

Отправляясь от Строгановых с атаманом, они двинулись в путь налегке, на заранее приготовленных челнах. А теперь пришлось держать путь от Москвы, а скоро ли доберешься от нее даже до Строгановых с боярами, не привыкшими к походам, едущими в своих рыдванах. Устраивались дневники, роздыхи по нескольку дней, и немало прошло времени, немало уплыло воды, пока перед ними показались строгановские хоромы.

Словно родине обрадовался Иван Иванович этим хоромам, чем-то родным, знакомым пахнуло на него, воспоминания целым роем пронеслись перед ним.

Вспомнилось ему, как он в первый раз явился в эти хоромы после своего вольного житья на Волге, явился отпетым, приговоренным к смерти, вспомнилась ему и далеко не приветливая встреча Строганова, а там житье с атаманом и товарищами, стычки с врагами, а там и славный, ознаменованный на каждом шагу победами путь в Сибирь, разгром татар.

Таков ли он был тогда, когда ушел из этих самых мест, таким ли возвращается он, везя приговоренному к смерти бывшему атаману разбойничьей шайки Ермаку Тимофеевичу царские награды, княжеский титул?

С недоумением смотрел Григорий Григорьевич Строганов на приближавшуюся к хоромам рать, хотя сюда уже дошел слух о том, что царь хочет послать Ермаку подмогу, но в первые минуты это выскочило у него из головы.

Но недоумение это тотчас же рассеялось, как скоро увидел он Ивана Ивановича.

Скоро все задвигалось, заходило в строгановских хоромах, пир горой пошел, нашлось место всем, стрельцов разместили на старом казацком пепелище.

Прошло несколько дней, понравилось боярам привольное житье у Строгановых, подольше им хотелось погостить у них; с неудовольствием вспоминали они о дальнейшем пути, пути в неизвестную сторону, где, кроме лишений да невзгод, ничто не ожидало их.

Кольцо, напротив, скучал, тяготился своим бездействием, его тянуло к атаману, к той тревожной жизни, которую вел он до отъезда в Москву.

А бояре совсем загулялись, Кольцо делался все пасмурнее и пасмурнее.

– Вот что, бояре, пора нам и о пути подумать, здесь мы совсем зажились,  – однажды заговорил он.

– Куда спешить, успеем еще добраться до твоей Сибири,  – отвечали бояре.

– Вестимо, успеем, только когда это будет, того и гляди, зима станет, тогда зимовать-то в лесу придется, не больно далеко уйдешь.

– Ну что же, перезимуем.

– А по-моему,  – говорил Строганов,  – вам до весны и двигаться не след, как откроются воды, тогда и в путь; а то ведь все равно зимой вам не идти, горя только на стоянке натерпитесь, уж лучше в тепле да покое зиму провести, летом вы мигом доберетесь.

– Дело известное! – подтвердили бояре.

– Мне известнее это дело,  – возразил Кольцо,  – прежде всего царь не прохлаждаться нас послал, а на подмогу князю Ермаку Тимофеевичу сибирскому, а уж я знаю, что подмога ему вот как теперь нужна; когда я уезжал в Москву, так ему и тогда трудненько приходилось, а с той поры много времени прошло, мало ли что могло случиться, татарвы кругом не перечтешь, так и смотрят они, как бы какую ни есть пакость сделать, а у Ермака Тимофеевича дружины и третьей доли, поди, не осталось. А что про дорогу говорите, так я шел по ней, хорошо ее знаю, по ней не долетишь, как говорит Григорий Григорьевич.

– Да ведь все равно, зиму-то в лесу, говорю, где-нибудь простоите?

– Почем знать, дорога известная, теперь можно и зимою идти, а хотя бы и в лесу пришлось стоять, зато этот самый лес поближе к Сибири, чем ваши хоромы, а нам все едино идти, не на лодках ехать, потому как с нами пушки.

Но увещания Ивана Ивановича мало действовали на предавшихся покою бояр, Строганов горячо поддерживал их, что и было на руку первым.

Кольцо выходил из себя, он не мог перенести мысли о том, что в то время, когда они здесь бражничают и бездействуют, его друг Ермак подвергается всяким опасностям. Он стал настойчивее требовать похода, но все его речи и настояния пропускались мимо ушей.

Наконец терпение Кольца лопнуло.

– Вот что я вам скажу, бояре,  – заговорил он решительно,  – ежели вы решили оставаться здесь на зиму, так и оставайтесь, мешать вам не буду, я и один отсюда уйду.

– Что же ты, один подмогу своему Ермаку сделаешь?

– Почем знать, может, и сделаю,  – загадочно произнес Кольцо.

– А как же мы-то пойдем, нам некому будет и дороги указать.

– Об этом вы не беспокойтесь, я укажу вам ее,  – усмехнулся Кольцо,  – а коли не вам, так другому кому.