Беспокойна была эта ночь. Татары ежеминутно могли напасть под покровом ночи.

Наконец небо стало бледным, потом вдруг как заревом вспыхнула половина его. Ясно стал виден вражеский стан, который похож был на муравейник, тысячи людей и лошадей смешались вместе, среди стана возвышался шатер слепого Кучума.

С ненавистью глядел Ермак на эту картину, кровь кипела в нем при воспоминании об убитом Кольце.

– И отведу же я душу,  – шептал он,  – только бы самому уцелеть, а уж расплата за Ивана Ивановича будет жаркая.

В татарском стане заметно стало сильное движение, русские тоже приготовились.

– Ну вот, теперь можно и угостить гостей дорогих,  – промолвил Ермак,  – наведи-ка пушку на шатер кучумовский,  – продолжал он, обращаясь к стрельцу, стоявшему у пушки.

Тот исполнил приказание, грянул выстрел, и грохотом прокатилось эхо, застонали деревья в лесу. Удар был меток: когда рассеялся дым, шатра уже не было видно; татары засуетились, забегали, затем бросились к коням.

– Ну, сейчас начнется жаркая работа, не плошай, товарищи! – обратился Ермак к казакам и стрельцам.

Казакам не в диковинку было встречаться с татарами, знакомы они были с их приемами, поэтому знали, как и встретить их, но стрельцам, в первый раз вступавшим в бой с татарами, было как-то жутко, не по себе.

– За пушками, товарищи, поглядите, все ли в порядке? – продолжал распоряжаться Ермак.

– Все как следует! – послышался ответ.

Между тем татары массою двинулись к валу. Грянул пушечный залп, и целые ряды татар были выхвачены, произошла суматоха, некоторые бросились назад, другие поскакали в лес, но меткие пули нагоняли их на ходу. Остальные остановились в нерешительности, словно не зная, что делать – броситься ли вперед или последовать примеру бежавших.

– Скорее заряжайте пушки! – командовал Ермак.

– Готово!

– Пали!

Снова раздался пушечный залп, не успевшие прийти в себя татары после первого залпа бросились врассыпную.

– Валяй их из ружей!

Послышалась трескотня ружейных выстрелов, татары то там, то здесь падали с лошадей.

– Ну и воины,  – подсмеивались бояре,  – у таких-то можно несколько Сибирей завоевать.

Ермак не отвечал ни слова на это, он знал татар и не хотел разочаровывать в удаче своих товарищей. А в это время смятые бежавшими конными пешие начали наводить порядок. Скоро вся масса татар двинулась вперед.

Ермак улыбнулся и искоса поглядел на бояр.

– Аль не унялись? – посмеивались те.  – Что же – можно и еще угостить!

– Нет, бояре, дело-то только начинается,  – заметил Ермак.

Масса между тем надвигалась, Ермак не отдавал никаких приказаний, казалось, он хотел подпустить врагов как можно ближе, чтобы не пропал ни один заряд. Бояре с недоумением переглядывались, ничего не понимая.

Наконец послышался резкий свист, и целая туча стрел полетела на вал.

Вслед за этим татары с гиканьем и криком бросились вперед.

Этого мгновения только и дожидался Ермак.

– Пали! – крикнул он.

И целые ряды были вырваны из татарской орды, но это не остановило нападавших, они продолжали наступать.

– Вишь, проклятые, так и лезут,  – ворчали стрельцы.

Зачастили ружейные выстрелы, ни один из них не пропал даром, каждая пуля находила врага. Однако расстояние между татарами и русскими все больше и больше уменьшалось, стрелять не представлялось более возможным.

– Ну а теперь, братцы-товарищи, держитесь крепче: пойдет рукопашная! – кричал Ермак.

Это видели все, и пока враг был далеко, стрельцы бодрились, но когда рукопашная схватка стала неизбежной, уверенность заметно уменьшилась.

– И впрямь, прут как бараны,  – говорили бояре.

– Что, можно с такими воевать аль нет? – невольно усмехнулся Ермак.  – Да,  – продолжал он,  – рукам нынче достанется работы.

Татары были уже у самого вала, с бешеным криком бросились они взбираться на него.

Казаки встретили их пиками и саблями, многие татары попадали вниз, но на месте павшего тут же вставал новый враг.

Были мгновения, когда Ермак терялся,  – казалось, татары задавят своей численностью, сомнут горсточку храбрецов, и тогда подвиг его дружины, стоивший стольких усилий, погибнет…

Наконец казаки напрягли последние усилия, татары дрогнули и бросились бежать, вдогонку им снова полетели ядра и пули.

– Теперь, товарищи, в погоню.

И понеслись казаки вслед за татарами, но лес был хорошей защитой последним.

– Опять Кучумка утек, не дается, проклятый, в руки, да и только,  – с досадой ворчал Ермак, возвращаясь после погони.

Немало работы выпало на долю казаков, когда пришлось убирать трупы врагов, зловонный запах стоял в воздухе, поэтому спешно закапывали убитых. Скоро высокие курганы возвышались вокруг Сибири, чтобы многие века напоминать потомкам об удальстве и молодечестве казаков и их атамана Ермака Тимофеевича.

С честью проводили казаки в последний путь и своих товарищей, с грустью шел за их гробами Ермак, и бог весть какие мысли роились в его поникшей голове.

Вспомнились, быть может, прежние ратные дела вместе с теми, которые теперь лежали в гробах и которые навеки останутся покоиться вдали от родины.

«Где-то мне придется сложить голову?» – думалось ему.

Где же, как не здесь? Не видать ему берегов родимой матушки-Волги, не вырваться ему больше из Сибири, здесь и сложить ему голову. Да и как вырвешься отсюда? На кого бросишь начатое дело? Уйди только, Кучум сейчас же завладеет Сибирью, а не для того он и поход затеял и с татарвою отчаянно дрался, чтобы погубить дело.

Поглядел он на кучку казаков, окружавших убитых товарищей, и невольно сжалось у него сердце. Все они были молодец к молодцу, только много ли их осталось? Нет и третьей доли того, сколько вышло от Строгановых; лежат и тлеют их кости по обширной Сибирской земле.

А там, дома, по родимым селам и станицам все небось ждут еще жены и дети своих кормильцев. Прежде, когда гуливали на Волге, нет-нет, а все заглянут на родину, все принесут кой-какой добычи, а теперь, поди, семьи в нужде, чай, с голоду помирают, ожидаючи добрых молодцев, не ведая того, что давно уже над этими молодцами лежит мерзлая сибирская земля и белеет глубокий снег.

Могила для казаков была вырыта общая, большая да глубокая, начали опускать в нее товарищей одного за другим… посыпались комья земли, никаких следов, кроме могильной насыпи, не осталось на земле от погибших в последней битве казаков.

Невеселые возвращались с похорон казаки, каждый был занят своей думой, быть может, манила их к себе родина, мерещилась семья, малые ребятишки…

Но всех пасмурнее был сам Ермак. Приходилось ему и прежде драться с татарами, драться еще и не так, как в последний раз; бывало, и прежде нелегко ему было при виде потери товарищей, но теперь как-то особенно тяжко на сердце, словно что нехорошее чует оно.

Взглянув на стрельцов с боярами во главе и увидев горсточку своих казаков, Ермак еще более затосковал.

«Что ни говори,  – думалось ему,  – а чужие для нас все эти люди, и выходит, что головы мы свои складывали да кровь проливали из-за чужих людей. Теперь вот нас один-другой, да и обчелся, а придет время, когда ни одного не останется здесь и будут всем владеть да распоряжаться вот эти самые бояре».

Он вздохнул и поплелся дальше.

«Одначе навестить надо того боярина, которого ранили»,  – решил он, заворачивая к одному из дворов.

Боярин лежал с обвязанной головой, сквозь повязку просачивалась кровь, он слегка стонал. Ермак тихо подошел к нему.

– Что, боярин, больно неможется? – с участием спросил он.

Тот открыл глаза и взглянул на вошедшего.

– Изрядно,  – слабо отвечал он,  – чуть, окаянный, головы пополам не разнес, попадись он мне в лапы, живого, кажись, не выпущу.

– Да и трудненько,  – усмехнулся Ермак.

– Что так? – с неудовольствием спросил боярин.