— Власть царицы, — ответил архиепископ, — не простирается так далеко, чтобы спасти душу человека от губительной еретической веры там, где даже сама Церковь отчаивается в успехе, если не свершится чуда Божьего; ждать же такого чуда человек не вправе.

   — А если, — быстро заговорила Елизавета Петровна, — душа того, кому суждено держать в своих руках скипетр России, погрязла в ереси и мы не можем иметь надежду, что Господь сотворит чудо обращения, то разве не лежит на царице обязанность воспрепятствовать тому, чтобы скипетра когда-либо коснулась рука такого несчастного заблудшего?

Архиепископ испытующе посмотрел на императрицу и сказал:

   — Для этого вы, ваше величество, должны были бы изменить порядок престолонаследия, а такое решение подлежит строгому, тщательному обсуждению.

   — Разве я не имею права на это? — спросила Елизавета Петровна.

   — Завет Петра Великого определяет, что каждый правитель русского государства имеет свободное право избрать себе престолонаследника, руководствуясь исключительно благом своего народа. Это право неотъемлемо принадлежит каждому русскому государю до того момента, когда он отдаст Богу свою душу; это же право принадлежит и вам, ваше величество, неоспоримо, независимо от каких бы то ни было обстоятельств, даже того, — прибавил он с ударением, — что было раньше предрешено. Ваше величество, вы имеете право отменить ранее установленный порядок престолонаследия, буде он несовместим с благом вашего государства, и установить новый порядок; и последний будет единственно законным, если не будет отменен до момента прекращения вашего земного существования.

   — В таком случае, — сказала Елизавета Петровна, — в моей власти предотвратить бедствие, которое вы так же, как и я, предвидите с опасением. Мой племянник, которому я выказала столько снисходительности и любви, может отправиться в своё маленькое герцогство и пребывать там в своей еретической вере, от которой я тщетно старалась отклонить его. Пусть он изображает потешную марионетку короля прусского; но великая святая Русь должна быть избавлена от такого губительного владычества.

Архиепископ молчал некоторое время, погруженный в раздумье, а затем заговорил, причём его лицо приняло ещё более торжественное выражение:

   — Хотя я, по своему искреннему убеждению, должен признать за вами, ваше величество, не только право установления престолонаследия по закону вашего великого, славного родителя, но и право изменения каждого подобного установления, но при этом важном решении, в котором вы спрашиваете моего совета и мнения, как иерарха святой Церкви, возникает ещё другой вопрос. Если вы, ваше величество, не признаете герцога Петра Ульриха Голштинского достойным вступить на русский престол в качестве великого князя Петра Фёдоровича, то вам необходимо лишить его прав и назначить другой порядок престолонаследия, который не только мог бы служить смелым ручательством за то, что русский народ не будет заражён чужеземными нравами и чужеземной верой, но дал бы также уверенность в том, что впоследствии не возникнет никаких споров и междоусобиц. Великий государь Пётр Алексеевич, лишивший прав на престол своего собственного сына, не может предотвратить смуты и волнений, которые были порождены спорами из-за трона и закончились миром и согласием всего русского народа лишь в ваше благословенное царствование. Великий князь, который по нашей воле теперь пользуется правом наследника, состоит в браке...

   — И его супруга, — перебила императрица с гневным движением губ, — теперь уже мечтает о своём будущем владычестве. О, она сумеет захватить в свои руки бразды правления, хотя бы и против желания своего супруга! Я убеждена, что она считает дни моей жизни и, если бы могла сократить их...

Государыня не договорила, как бы боясь вызвать мысль, мрачным призраком таившуюся в глубине её души.

   — Великая княгиня, — спокойно возразил архиепископ, — благочестиво предалась в лоно нашей Церкви и исполняет все её требования с усердием и благочестием.

   — Лицемерие, лицемерие! — воскликнула Елизавета Петровна в порыве внутреннего волнения.

   — Один Бог только читает в сердцах людей, — сказал архиепископ, — земным очам доступны лишь деяния людей, и они служат основанием для наших суждений.

   — Это безразлично, — возразила государыня, стараясь казаться спокойной, — дело идёт не о великой княгине; у неё нет сына, который единственно только мог бы дать ей право войти на ступени трона.

   — Бог может услышать её молитвы, с которыми она, без сомнения, обращается к Нему, прося благословить её брак, — возразил преосвященный.

Елизавета Петровна презрительно повела плечами и произнесла:

   — Если бы у неё был сын, рождённый на русской земле, с первых дней своей жизни дышавший русским воздухом и крещённый святой Церковью в православную веру, было бы иное; тогда был бы предназначен путь, по которому я должна следовать, чтобы совместить благо России и наследие дома Романовых.

   — Благо России, — возразил архиепископ, — стоит выше крови благородного рода древних царей; но, конечно, трудно было бы найти другой род, который гордые бояре страны признали бы более благородным, чем их род, и согласились бы подчиниться его господству.

   — Не думаю, чтобы вы могли забыть, — сказала государыня, тяжело переводя дыхание, — что кровь моего отца, кровь Романовых, течёт в жилах одного бедного, несчастного ребёнка, который близок к трону так же, как герцог Голштинский, но судьба которого сложилась таким тяжёлым, роковым образом с самых юных дней его.

Несмотря на всё своё самообладание и строгость священного достоинства, архиепископ вздрогнул и воскликнул:

   — Ваше величество, вы думаете о нём, о несчастном императоре Иоанне!

   — Императоре Иоанне? — строго переспросила Елизавета. — Разве он был императором? Разве он имел право на престол, который принадлежит мне одной?

   — Простите, ваше величество, — возразил архиепископ, на мгновение опустив взор пред гневно засверкавшими очами императрицы, — ваше право неоспоримо признано русским народом и святою Церковью; я назвал молодого принца тем титулом, который он носил в течение одного года.

   — Он носил этот титул, — сказала Елизавета Петровна, — в том предположении, что его рождение дало ему право на это и потому, что воля великого царя, моего отца, противоречившая этому, не была известна тогда; но он мог бы снова получить этот титул, если бы я пожелала того и употребила своё право установления порядка престолонаследия в его пользу, с целью связать естественное право наследия рода Романовых с благом русского народа и государства, как то имелось в виду и при избрании герцога Голштинского. А если я спрошу вас, архипастыря в моём государстве, будет ли такое решение угодно Церкви и даст ли она своё благословение на это, что вы ответите мне?

Преосвященный погладил свою седую бороду и задумался на мгновение. Затем он спросил:

   — Знаете ли вы, ваше величество, в каком духе и направлении развивался молодой Иоанн, которому теперь около пятнадцати лет? Какие надежды можно возлагать на него по отношению к судьбам русского народа на тот случай, если Господь просветит и наставит вашу душу передать бразды правления государством в его руки?

   — Иоанн разлучён со своими родителями, — сказала императрица, в смущении потупив взор, — он находится в Холмогорах, в убежище, которое, согласно моему приказу, должно соответствовать его благородному происхождению; боюсь, — прибавила она несколько нерешительно, — что его ум мало развит, так как было бы излишне и даже вредно пробуждать в нём честолюбивые мысли. Однако он с юных лет воспитан в духе православной Церкви, родился на русской почве и дышал только русским воздухом; я не сомневаюсь, что он проникнут истинной верой и никакие веяния еретической веры не коснулись его души.

   — Это самое главное, — сказал архиепископ. — Что касается познания мирских дел, то пробелы всегда могут быть заполнены, были бы только твёрдая, непоколебимая вера и сердечная привязанность к святой Церкви. Относительно последнего вам, ваше величество, необходимо иметь полную уверенность, дабы решение, которое вы предполагаете принять, не могло принести ещё больший вред.