При этом посланник вынул из кармана запечатанное письмо и передал его великому князю.

   — Это письмо адресовано вам, — сказал Пётр Фёдорович, нерешительно и несколько удивлённо рассматривая надпись.

   — Однако сэр Эндрю Митчел поручил мне просить вас, ваше высочество, распечатать конверт вместо меня.

Великий князь в нерешительности повертел письмо в руках и, наконец, вскрыл печать. В первом конверте находился второй, и, как только Пётр Фёдорович взглянул на руку писавшего, лицо его вспыхнуло.

   — Боже мой, — радостно воскликнул он, — письмо от его величества!.. Какое счастье!

Действительно, письмо было адресовано великому князю с собственноручной подписью короля Фридриха и за его гербовой печатью.

Забыв обо всём на свете, великий князь дрожащей рукой вскрыл конверт и пробежал содержание письма, после чего произнёс:

   — Я после, на досуге, перечту это письмо; каждое слово его величества — это золотая крупица мудрости. Я очень благодарен вам, тысячу раз, за радость, которую вы доставили мне. Но всё же, — продолжал он, с недоверием глядя на Уильямса, — я ничего не могу понять. Король пишет мне, что его письмо будет мне передано нашим общим другом, которому я могу довериться. Как это возможно, чтобы вы были другом его величества, если вы здесь изо всех сил стараетесь выдвинуть против него русскую армию?

   — Прошу вас, ваше высочество, — сказал сэр Уильямс, — не требовать от меня, представителя английского правительства и английской политики, тех объяснений, какие я не имею возможности дать здесь сейчас; но если вы, ваше высочество, доверяете словам его величества короля Пруссии, то...

   — О, я доверяю им, как слову Божьему! — с увлечением воскликнул Пётр Фёдорович, прижимая письмо к сердцу.

   — В таком случае, — улыбнулся Уильямс, — забудьте, что я английский посланник, верьте, согласно словам его величества, мне как другу сэра Эндрю Митчела и будьте уверены, что этот друг не предпримет ничего, что в своей конечной цели могло бы нанести вред великому королю.

Пётр Фёдорович с глубочайшим изумлением смотрел на этого ловкого дипломата, который беседовал с ним сейчас с видом чистосердечной откровенности, и затем сказал:

   — Я этого искренне не понимаю, но, ввиду письма его величества короля, я доверяю вам.

Он протянул руку Уильямсу; тот с почтительным поклоном схватил её и, крепко пожав, произнёс:

   — А если вы, ваше высочество, доверяете мне, то, пожалуй, придадите значение и моему совету.

   — Вы привезли мне письмо его величества короля Пруссии, — с выражением почти детски наивной преданности ответил Пётр Фёдорович, — король называет вас нашим общим другом; следовательно, он желает, он велит, чтобы вы были моим другом; а совет такого друга будет всегда иметь для меня великое значение.

   — Граф Линар, который только что вышел отсюда, — сказал Уильямс, — в моём присутствии выразил желание, чтобы вы, ваше высочество, посвятили меня в то дело, которое привело его к вам.

Лицо Петра Фёдоровича омрачилось.

   — Я знаю, чего он хочет, — продолжал Уильямс, — ведь моя обязанность, как дипломата, — знать всё, а в данном случае эта обязанность была для меня легка, так как граф Линар ждёт поддержки в осуществлении своего желания от меня и от моего правительства.

   — Он хочет купить моё Голштинское герцогство, — с досадой воскликнул Пётр Фёдорович.

   — И вы, ваше императорское высочество, согласны на это? — спросил Уильямс.

   — Он, по-видимому, намерен предложить хорошую цену, — медленно ответил великий князь, потупясь перед открытым взглядом английского посла. — Моё герцогство никогда ничего не приносило мне; что вы посоветовали бы мне?

   — Я думаю, — с твёрдостью сказал Уильямс, — что, будь на моём месте его величество прусский король, он дал бы вам, ваше высочество, тот же совет, какой я позволю себе высказать по своему глубокому убеждению. Ни за что на свете не продавайте своего родного герцогства! Подобная продажа, недостойная благородного государя, является, кроме того, и крупной политической ошибкой. Положение вашего высочества, как имперского князя, будет вам солидной поддержкой, пока вы будете русским великим князем, когда же вы сделаетесь императором, оно обеспечит за вами важное влияние, а обладание гаванью Киля имеет большое значение для русского императора, особенно если Россия, в качестве друга и союзницы Англии, пожелает заручиться господством на море.

   — Но моё герцогство ничего не приносит мне, — повторил Пётр Фёдорович, почти с испугом глядя на Уильямса, — а как русский великий князь, я так беден, что едва свожу концы с концами! Что же мне делать? — крикнул он с сердитым упрямством. — Разве я не должен достать денег во что бы то ни стало, хотя бы и пришлось получить их из ненавистных рук датского короля?

   — Никакое золото в мире не заменит вам, ваше высочество, политического значения как обладателя Голштинии, — сказал Уильямс.

   — Вот и моя жена говорит то же самое, — воскликнул Пётр Фёдорович. — Вы сейчас были у неё; не дала ли она вам поручения сказать мне то, что вы сказали?

   — Я не говорил об этом с её императорским высочеством великой княгиней, — возразил Уильямс, — но если бы она и дала мне поручение такого рода, то это лишь доказало бы, как основательно то уважение, которое питает его величество король прусский к уму и политической прозорливости вашей августейшей супруги.

   — О, — воскликнул Пётр Фёдорович, — неужели это правда? В том письме есть настоятельный совет почаще обращаться к помощи моей жены.

   — Король высказывает всякий раз восторженное удивление, когда говорит о её императорском высочестве, — произнёс Уильямс. — Я знаю, что он не упускает случая дать понять и сэру Эндрю Митчелу, как высоко он ценит ум великой княгини.

   — Да, да, — в раздумье сказал Пётр Фёдорович, — король, вероятно, прав: моя жена иногда говорит очень умно, и, может быть, было бы лучше, если бы я чаще следовал её советам... Но, — воскликнул он в новом приступе упрямства, — я не могу платить за будущие политические преимущества русского императора моими унизительными лишениями; моё герцогство не приносит мне никакого дохода, и если датский король обещает мне солидную сумму... Императрица более, чем когда-либо, стесняет меня в денежном отношении... похоже, как будто она хочет принудить меня к продаже герцогства... Что мне делать?

   — Будущему русскому императору не подобает руководствоваться такими соображениями, — сказал Уильямс, — и если вам, ваше высочество, угодно будет поручить мне, другу сэра Эндрю Митчела и почитателю прусского короля, устранение этих мелких забот, то прошу вас располагать мною вполне. — Он вынул из бумажника три чека на английский банк по тысяче фунтов и почтительно продолжал: — Ваше высочество, удостойте из рук человека, которого вы только что милостиво назвали своим другом, принять ничтожное содействие к устранению беспокоящих вас презренных забот!

Пётр Фёдорович с загоревшимися глазами протянул руку к деньгам, но тотчас же, подняв голову с неожиданной вспышкой гордости, воскликнул:

   — Я не могу... мне невозможно принять такой подарок!

   — Подарок? — возразил Уильямс. — Но кто же осмелился бы предложить подарок высочайшей особе? Это заем, который я всеподданнейше предлагаю великому князю, чтобы получить его с процентами от императора.

   — А если императрица узнает об этом займе? — боязливо спросил наследник.

   — Скромность — неотъемлемая обязанность преданного вам слуги, — ответил сэр Уильямс, — иначе он мог бы потерять место посланника; поэтому это ничтожное, совершенно частное дельце, чисто дружественного характера, может стать известным лишь через вас, ваше высочество.

   — О, что касается этого, — воскликнул великий князь, — то вы можете быть вполне спокойны! Если бы об этом узнали, то мои доходы оказались бы ещё более ограниченными. — После этого он, старательно заперев в ящик своего письменного стола и деньги, и письмо прусского короля, нерешительно сказал: — И всё-таки я не знаю, что мне делать с этим графом Линаром? Я позволил начать переговоры, я дал Пехлину полномочия.