— Подобный договор представляется мне пустыми словами, — спокойно сказал граф Алексей Разумовский, — там не определяется с достаточной точностью, в каких именно случаях он должен осуществляться, так что я боюсь, как бы в каждом отдельном случае не пришлось заводить новые переговоры. Россия должна обязаться держать на военном положении целую армию, не зная даже наперёд, куда и против кого должна будет обращена эта армия.
Иван Иванович Шувалов, одобрительно кивнув, поддержал:
— Содержание такой армии, находящейся до известной степени к услугам иностранной державы, может стать большим затруднением для её величества и помешать при некоторых обстоятельствах деятельно выступить против наших собственных врагов.
— Я предполагаю, — сказал Уильямс, бросив особенно многозначительный и выразительный взгляд на императрицу, — что с того момента, как между Англией и Россией будет заключён твёрдый союз, у обеих держав могут быть только общие враги. Вместе с тем для обеих держав представляется одинаковый интерес в том, чтобы победить своих общих врагов и увеличить свои владения за счёт военной добычи, — добавил он с особенным ударением.
— Мне кажется, — сказал граф Бестужев, — что господин посланник совершенно прав; у Англии и России одни и те же враги, если только вследствие политики, которую я имею смелость считать ошибочной, державы не станут врагами друг другу, от чего да хранит нас Господь.
— Я не могу согласиться с господином канцлером, — горячо иступился великий князь, — я не вижу такого врага, который одинаково грозил бы и Англии, и России. Ваше правительство, господин посланник, готово объявить войну Франции и поддержать Австрию в нападении на прусского короля, союзника Франции. Ну, а у России в самом деле нет ни малейших оснований враждовать с соседней Пруссией. И ещё менее основания имеет она, — воскликнул он, причём его щёки густо покраснели, — делать своим врагом величайшего человека нашего столетия и неизменно победоносного полководца, восседающего на прусском троне.
Взгляды всех присутствующих уставились на императрицу, когда резкие слова великого князя непосредственно задели тот пункт, которого до сих пор все старательно избегали.
Елизавета Петровна молча потупила свой взор, и только горькая, ироническая улыбка мелькнула на её лице.
— Его императорское высочество, — сказал граф Бестужев с еле заметной иронией, — стоит настолько бесконечно ближе к русскому трону, чем я, что он должен был бы лучше меня чувствовать, в какой стороне находятся истинные враги России. Но хотя я и глубоко сознаю всю разницу наших положений, всё-таки я не могу согласиться с великим князем. Вполне понятно, если его императорское высочество является пламенным поклонником личных качеств прусского короля, так как, насколько мне известно, король при каждом удобном случае выставляет напоказ дружественные чувства к его высочеству. Тем не менее, — продолжат он, делая особенное ударение на последних словах, — если даже его величество король прусский и строит свои расчёты на будущем, то я-то уж слишком стар, чтобы считаться с будущим; я живу в настоящем, а в настоящем король Фридрих неизменно выказывал себя врагом России и злейшим врагом нашей всемилостивейшей императрицы, что для меня означает одно и то же.
Императрица кинула искоса быстрый, враждебный взгляд на племянника. Под этим взглядом великий князь опустил голову; он был воспитан в постоянном страхе перед императрицей и не осмелился парировать Бестужева.
— Прусский король, — произнёс Иван Шувалов, — неоднократно не соблюдал знаков уважения, которые был обязан соблюдать по отношению нашей всемилостивейшей и возлюбленной монархини. Но при этом нельзя забывать, что всё то, что вызывало гнев её величества, передавалось нам через вторые и третьи руки, и что в политике король никогда не предпринимал ничего враждебного против России. Государыня императрица стоит слишком высоко, слишком недосягаемо для всякой клеветы и потому вряд ли из-за бестактных выходок прусского короля станет подвергать Россию войне, которая потребует человеческих и материальных жертв, причём в случае победоносного окончания войны все выгоды и преимущества достанутся Англии.
Уильямс, не обращая внимания на резкий тон и угрожающие взгляды обер-камергера, сказал:
— Право, я не знаю, что стал бы делать его величество мой всемилостивейший государь с теми областями, которые в случае счастливого исхода войны удалось бы отнять у прусского короля.
Великий князь вздрогнул; казалось, что на его устах уже дрожало резкое словечко; но Елизавета Петровна грозно посмотрела на него, а потом, одобрительно кивнув в сторону Уильямса, сказала:
— Мне кажется, что господин посланник совершенно прав, и меня немало удивляет, — прибавила она с большей горечью и язвительностью, — что Иван Иванович может утверждать, будто государь, так часто забывавшийся по отношению меня и покрывавший меня грязью и издевательствами, может быть другом России.
— Ваше величество, — воскликнул Иван Шувалов, гораздо более испуганный тоном императрицы, чем смыслом сказанного, — разве можете вы подумать, что я, ваш верноподданнейший слуга, могу делать различие между Россией и вами, её достославной государыней? Но если прусский король неосторожно и забывал о том уважении, которое он был обязан проявлять по отношению к вашей особе, то ваше презрительное молчание наказывает его в достаточной степени. Что же касается его официальных поступков, то всегда и во всём он неизменно доказывал, какую важность Пруссия придаёт добрососедским отношениям с великой Россией.
— Кто оскорбляет меня, — резко вскрикнула императрица, — тот не может быть другом России!
Бестужев, бросая торжествующий взгляд на Шувалова, произнёс:
— Мне кажется, ваше величество, я должен заметить, что прусский король выразился оскорбительно относительно вас, нашей всемилостивейшей повелительницы, вовсе не случайно, в необдуманном разговоре, как утверждает Иван Иванович, но что в берлинских газетах были помещены такие статьи, которые всякого русского подданного должны были бы переполнить ужасом и негодованием и которые, несомненно, принадлежат перу самого короля. Если его величество пишет такие статьи и предаёт их гласности, то о случайности и необдуманности не может быть и речи. Поэтому и мне кажется, что монарх, поступающий таким образом, вовсе не может иметь намерения жить в добрососедских отношениях с Россией, что он, напротив, открыто признает себя врагом России, и уже только поэтому, несмотря на разные другие обстоятельства, его враги должны стать нашими друзьями и союзниками.
Елизавета Петровна, улыбаясь, утвердительно кивнула.
— Пусть так! — воскликнул Иван Шувалов. — Если вы, ваше величество, желаете наказать прусского короля за его дерзость, и меня также наполняющую негодованием и ужасом, то повелите вашей армии перейти Вислу! Я сам буду просить вас назначить меня командующим этой армией, или если вы не считаете меня достойным для этой цели, то я готов идти на войну добровольцем! Но умоляю вас, ваше величество, сделайте это одни! Поистине, Россия одна столь могущественна, что способна наказать любого, кто осмелился бы дерзновенно оскорбить её повелительницу! Но, ваше величество, не вмешивайте интересы политики в дела России. Политика знает только собственную выгоду, не даёт никакого ручательства в постоянстве, присоединяется всегда к тому, кто больше предлагает, и для неё кровь русских воинов есть не что иное, как предмет купли-продажи!
Взоры Шувалова метали пламя. Бестужев со страхом взглянул на английского посланника. Государыня, казалось, была подавлена и отрицательно качала головой, но, судя по выражению её лица, горячие слова обер-камергера нашли в её душе сочувственный отклик.
Уильямс, ни на минуту не потеряв самообладания, хладнокровнейшим тоном, словно шла обычная беседа, ответил:
— Политика Англии, ваше величество, преследует, конечно, свои собственные интересы, как это вообще должна делать политика каждой державы, если она, понятно, ведётся правильно и умно, но, по убеждению моего высокого повелителя, короля, точно так же, как его министров и всей нации, интересы Англии неразрывно связаны с интересами России. Чем теснее сойдутся обе державы, тем успешнее пойдёт развитие обеих, тем больше будет исключена опасная возможность их вооружённого столкновения. Насколько несокрушимо и неизменно это убеждение в английском народе, настолько же несокрушимы и неизменны уважение и восхищение к великим правителям России, все блестящие достоинства которых так счастливо соединились в особе вашей великой правительницы. Поэтому политика Англии никогда не изменится по отношению к России, если только она не будет вынуждена к тому в очень отдалённом — дай, Господи! — будущем. Ваше величество! — прибавил он, кидая быстрый взгляд на обер-камергера. — Вам прекрасно известно, что англичане особенно чтут бога Меркурия и воздвигают ему повсюду жертвенники; Англия привыкла рассылать повсюду свои корабли за драгоценнейшими товарами; поэтому если Англия хочет купить кровь русских воинов, как утверждает господин обер-камергер, то она знает и цену этого товара; моя родина за ценой не постоит и достаточно богата, чтобы оплатить вам, ваше величество, такой благородный товар. Но золото, которое мой государь может бросить на чашу весов, составляет самую незначительную долю этой цены; более высокая и благородная часть её выпадает России в виде тех блестящих побед, которые будут уделом союза между Россией и Англией.
