— Ваше величество! Ваш полный милостивой снисходительности выговор повергает меня в глубокий стыд, но я всё-таки надеюсь получить прощение моей повелительницы, так как меня заставила задержаться не нерадивость: у меня был посланник английского короля, и в разговоре с ним время протекло так быстро, что...

   — Сэр Чарлз Генбэри Уильямс? — с удивлением подняла брови императрица. — В самом деле, — прибавила она улыбаясь, — он очень умён и понимает, как можно использовать все пути, чтобы заслужить моё благоволение. Он понимает, — погладила она Бекетова по голове почти с материнской нежностью, — что внимание, оказываемое моим друзьям, радует моё сердце. Но что это с тобой? — сказала она, посмотрев на продолжавшего стоять перед ней в коленопреклонённой позе молодого человека. — Ты кажешься сегодня красивее, чем всегда, Никита Афанасьевич; твои волосы причёсаны по-другому, и это тебе гораздо более к лицу. Твои глаза блестят гораздо ярче под тенью ниспадающих локонов!

   — Так меня причесал сэр Уильямс, — смущённо ответил Бекетов. — Я не решался согласиться на такую перемену — ведь эта причёска идёт вразрез с предписаниями службы...

   — Так, значит, — смеясь, воскликнула императрица, — сэр Чарльз умеет делать решительно всё, даже владеть гребёнкой! Вот это так дипломат!.. Английскому королю можно только позавидовать. Во всяком случае, в качестве парикмахера он выказал отменный вкус. Ты говоришь, что такая причёска противоречит уставу службы? Ну, что же, я изменю эти правила, и в будущем все офицеры русской армии должны будут причёсываться так же, как ты! Впрочем, нет, — с нежностью прибавила она, упиваясь лицом Бекетова, — нет, тогда у тебя не будет преимуществ пред другими; пусть эта причёска останется для тебя одного: я предпишу, чтобы мой адъютант причёсывался так. Ну, теперь, — развеселившись, заключила она, — надеюсь, твоя служебная совесть будет покойна, мой милый?

Она схватила юношу за руки, притянула к себе и поцеловала в лоб.

   — Сэр Чарлз Генбэри Уильямс, — сказал Бекетов, смущённо и с отвращением взяв с письменного стола табакерку, — принёс мне подарок от английского короля, — и он показал табакерку императрице.

Она мельком глянула на портрет и воскликнула:

   — Английскому королю в самом деле хорошо служат; я не забуду этой внимательности с его стороны!

   — Но эта табакерка, — сказал Бекетов, причём его лицо даже побагровело от смущения, — дана мне не пустой. Она наполнена кое-чем, что делает подарок уже не простой внимательностью... И я положительно затрудняюсь, может ли подданный вашего величества принять деньги от иностранного государя.

Он открыл табакерку и показал императрице насыпанные туда золотые монеты.

Елизавета Петровна поглядела на него с изумлением, а затем в её чертах мелькнула нежная растроганность; она взяла его голову обеими руками и, любовно заглянув в глаза, сказала глубоко взволнованным голосом:

   — Ты добрый, честный мальчик, Никита Афанасьевич! Но будь спокоен, — продолжала она затем, — ты можешь с чистой совестью принять этот подарок — у моего щедрого английского братца больше золота, чем у меня, да и ты не продашь меня. — Затем, взяв кончиками пальцев несколько золотых из табакерки и снова бросив их туда, она продолжала: — Я, твоя государыня, дотронулась до этих золотых монет, — теперь это будет уже моим подарком. А затем, — как бы про себя добавила она с иронической улыбкой, — я подвергну его величество короля великобританского маленькому испытанию и посмотрю, будет ли он так же щедр к русской императрице, как был по отношению к её адъютанту. Теперь ты свободен на целый час, дитя моё, — сказала она, нежно погладив Бекетова по щеке, — меня опять собираются мучить этой несчастной, отвратительной, скучной политикой. Но теперь я надеюсь, что мне удастся на некоторое время свалить её с моих плеч. После совета я жду тебя у себя в будуаре.

Бекетов грустно потупился, а затем опять печально посмотрел на императрицу.

   — Что с тобой, дитя моё? — участливо спросила Елизавета. — Что значит твоя грустная рожица? У тебя есть какое-нибудь желание, которое я могу исполнить? Неужели ты начнёшь показывать мне кислые мины! — почти гневно крикнула она. — И это как раз теперь, когда я собираюсь отдохнуть с тобою от этой безрадостной, скучной политики?

   — Как же мне не быть печальным, — вздыхая, ответил Бекетов, бросая на императрицу полный скорбного упрёка взор, — когда я вижу, что моя возлюбленная государыня смотрит на меня только как на мальчика, когда она видит во мне только безразличную игрушку, с которой отдыхает от серьёзных трудов? А ведь мне очень хотелось бы быть истинным другом и слугой моей императрицы, хотелось бы разделять с нею все её заботы и всеми своими силами стараться помогать ей справляться с огорчениями и неприятностями!

   — Ты хочешь этого? — сказала императрица, бросив на Бекетова взгляд, полный удивления и сочувствия. — Да будь счастлив, что моя рука отстраняет от твоего детски чистого чела все заботы!

   — Нет, — воскликнул Бекетов, — нет! Я люблю мою государыню не как ребёнок, ищущий счастья в безмятежных забавах. Сердце заставляет меня вложить все свои силы в серьёзную работу на пользу вам, моей всемилостивейшей государыне и повелительнице, чтобы оправдать и показать себя достойным того благоволения и симпатии, которыми вы так незаслуженно почтили меня! Я считаю позором для себя стоять в стороне, занимаясь пустыми ребячливыми забавами, тогда как истинные друзья императрицы помогают ей нести тяжёлые обязанности по управлению государством. Если вы, ваше величество, не считаете меня достойным стоять около вас в тех случаях, когда дело идёт о славе и благоденствии России, о, тогда отошлите меня прочь отсюда! — воскликнул он, скорбно протягивая к ней руки. — Отошлите меня в какой-нибудь полк — в тот, который должен будет в первую голову броситься на неприятеля, чтобы я хоть там имел возможность пролить свою кровь за вас, мою обожаемую монархиню, и вернуть ценою жизни потерянное мною самоуважение!

Его щёки пылали, взгляд сверкал огнём: слова Уильямса упали на благодарную почву. В Бекетове проснулось честолюбие. Искренние, взволнованные жесты должны были убедить императрицу, что слова эти прозвучали из сердца, и он был так хорош в позе классического героя, что Елизавете Петровне показалось, будто под детски мягкими чертами его лица она угадывает пробуждающийся дух мужчины.

   — Ты хочешь ступить на кремнистый путь политики, дитя моё? — сказала она. — Но, уверяю, ты не найдёшь там никаких прелестей.

   — Я там найду величайшую прелесть, если мне удастся хоть немножко облегчить ваши тяготы государственных забот.

   — Ну, что же, — сказала Елизавета Петровна, — пусть будет так: можешь проводить меня на заседание совета, созванного мною. Я знаю, члены этой конференции косо поглядят на это, но об этом нечего заботиться: ведь ты, как мой адъютант, имеешь несомненное право сопутствовать мне повсюду. Присматривайся и прислушивайся ко всему, что там будет происходить, и не бойся прямо спрашивать о том, что тебе покажется непонятным, и открыто высказывать своё мнение. Но, — прибавила она, почти угрожающе поднимая палец, — говорю тебе, если эта несчастная политика вызовет хоть одну-единственную складку на твоём прекрасном челе, то тебе больше никогда не придётся даже приблизиться к ней!

   — О, благодарю вас, всемилостивейшая повелительница! — воскликнул Бекетов, бурно и пламенно целуя её руку. — Моё чело не омрачится досадливыми морщинами, вы, ваше величество, увидите, что моё лицо будет озарено ещё большим счастьем, чем доселе, раз я буду удостоен высокой милости быть рядом с вами там, где заботы овевают вашу мудрую голову!

   — Ну, так пойдём! — сказала императрица, взяв его под руку. — Но только смотри, никогда не забывай меня, твоего сердечного друга, ради меня, твоей императрицы!

   — Вся моя душа и все мои силы принадлежат в равной степени как той, так и другой! — воскликнул Бекетов. — Да и вся моя жизнь — тоже!