Не в силах сдержаться, я улыбнулся ему.

— Думаю, в крови семьи Патель есть что-то, что говорит, что вы, ребята, единственные, кому я нравлюсь.

— Может, в крови семьи Харт есть что-то, что заявляет, что мы единственные, кого ты подпускаешь близко к себе.

— Наверное, вы правы. Можете попытаться очаровать моего брата? — пошутил я.

Улыбка Мэллори была натянутой, когда он произнёс:

— Не думаю, что какие-то мои слова твоему брату были бы очаровательными.

Его руки крепко сжимали руль, костяшки побелели от напряжения или от холода, или от того и другого.

Не думая, я потянулся и нежно провёл костяшками здоровой руки по ребру его кулака. Казалось, когда он мгновенно расслабился, напряжение исчезло из его тела и вместо этого заполнило воздух в салоне вокруг нас.

Я схватил свои отложенные перчатки с сидения между нами и быстро натянул их обратно на руки.

Без лишнего слова или взгляда, Мэллори включил передачу и вывел грузовик с парковки.

— Вы ходили на такое раньше?

— Конечно, — ответил Мэллори, пожав плечами. — Но не сюда.

Он нашёл группу поддержки в Калгари и настоял на том, чтобы мы сходили. Какой сын, такой и отец.

Дорога до Калгари заняла почти два часа, учитывая состояние дороги. Я был не против. Сидеть на пассажирском месте грузовика Мэллори стало для меня каким-то раем. Я с наслаждением смотрел, как пролетают мимо большие горы, заснеженные деревья у их оснований, кристально-чистые озёра и ручьи, замёрзшие и покрытые белоснежным инеем и снегом. Мэллори нравилось тихо включать по радио классический рок, пока мы ехали, не важно, на какое расстояние. Мне нравилось прислоняться к окну и через лобовое стекло наблюдать, как вокруг нас пролетает мир.

И нравилось наблюдать, как Мэллори ведёт машину.

Когда он замечал, что я смотрю на него, то улыбался мне. Это был настолько простой, надёжный жест, что моё сердце пускалось вскачь. Этот нежный взгляд в его глазах. Эта самоуверенность.

К счастью, собрание группы проходило в маленьком помещении всего в десяти минутах от края города. Оказывается, Калгари был полон односторонних дорог в центр города, и Мэллори лучше бы прошёл пешком, а не пытался ориентироваться в движении.

Мы заехали на парковку.

— Готов? — спросил он, заглушая двигатель грузовика.

— А вы?

— О да. Будет весело.

Я рассмеялся.

Он обошёл машину с моей стороны, помог выйти и достал с заднего сидения мои костыли. Вместе мы дошли до входа в маленькое кирпичное здание с двумя маленькими закрытыми окнами спереди и множеством разноцветных напечатанных значков на стеклянных дверях.

У входа была табличка, которая указала нам правильное направление по коридору. В конце была открытая дверь, а за ней просторная комната с плакатами на стенах, полукруг из стульев в центре, а вокруг стояли и разговаривали люди.

Должно быть, мы оба стояли там и выглядели потерянными, потому что мужчина средних лет с доброй улыбкой и планшетом подошёл к нам и сказал:

— Здравствуйте. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. На столе в конце зала есть чай и домашнее печенье. У нас есть несколько минут до начала.

— Спасибо, — ответил Мэллори за нас обоих.

Когда мужчина ушёл, заговорил я:

— Я пойду займу нам места, если вы хотите взять нам чая.

— Конечно.

Я подошёл к полукругу из стульев и сел на один, который казался самым дальним из остальных. Не прошло и минуты, как Мэллори сел рядом со мной и протянул мне пластмассовый стаканчик.

Вскоре началось собрание. Оно не сильно отличалось от тех, на которые я ходил дома, но настроение казалось чуть светлее. Здесь было больше улыбок, больше смеха. Было легко сказать, что некоторые люди были здесь постоянными посетителями, им стало комфортно друг с другом, может, они даже подружились.

Первый мужчина, который заговорил, наклонился вперёд и смотрел на пол, пока рассказывал о потере своей жены чуть больше года назад. Следующей была молодая женщина, заливающаяся слезами и с горой салфеток на коленях. Она пережила потерю всего несколько месяцев назад. Но даже после того, как она рассказала нам о своей душевной боли, её голос стал светлее, даже если всего на чуть-чуть.

Это была надежда.

Надежду было легко услышать, легко увидеть, но практически невозможно почувствовать. По крайней мере, мне.

И всё же, что-то в тот день, пока я сидел там, слушал невероятно грустные истории других, пока Мэллори сидел рядом со мной, заставило меня почувствовать толику чего-то, чего я не ощущал давно.

Должно быть, на меня действовали мотивирующие плакаты на стенах.

Я крутил себе пальцы, пытаясь всё осмыслить, когда мужчина с планшетом спросил, хочет ли кто-то выступить следующим.

Рядом со мной раздалось тихое бормотание.

Я посмотрел на Мэллори.

— Я хотел бы, — просто сказал он, будто, образно, не выбил только что из-под меня стул.

Он заёрзал на месте и бросил мне улыбку.

— Меня зовут Мэллори. Несколько лет назад я потерял свою жену, Софию, из-за рака. Это было… тяжело. Тихо. Она наполняла дом смехом. Думаю, тишина это одно из того, к чему я не уверен, что когда-нибудь привыкну. Она пела, хоть и ужасно, все эти попсовые песни, которые слышала по радио. Я почти уверен, что она путала все слова, но, чёрт побери, мне нравилось слушать, как она их поёт.

Во всей комнате стало невероятно тихо.

Или, может быть, так было только в моём мире.

Было странно наблюдать за тем, как этот большой мужчина с мозолистыми руками и похожими на озёра голубыми глазами говорит о своей погибшей жене.

— Я скучаю по ней, — сказал он, его голос практически ломался. — Господи, я очень скучаю по ней. Некоторые дни легче, чем другие. Иногда кажется, будто я потерял её только вчера. Но это было не вчера, и я знаю, что если бы София видела меня прямо сейчас, она хотела бы, чтобы я нашёл какое-то счастье. И может, я нашёл. Может, дело в смене сезонов в этом году, или прошло достаточно времени. Но я, наконец, чувствую, что рана, прямо сейчас, не такая глубокая, как была раньше.

Его взгляд опустился на колени, на которых лежали его руки. Они слегка дрожали. Мой голос дрожал бы вместе с ними, если бы я говорил.

Когда кто-то с другой стороны круга начал говорить, Мэллори выдохнул воздух, который сдерживал.

Иногда слов не достаточно.

Иногда слова просто ничто.

Так что вместо того, чтобы использовать бесполезные инструменты, в момент, когда тьма начала сдвигать свои края, я медленно протянул руку и переплёл свои пальцы с его.

Не говоря ни слова, он сжал мою руку и не отпускал.

— Эй, Арчер?

Я положил на колени книгу, которую читал.

— Да, Мэллори?

— Можно тебе кое-что показать?

Мэллори стоял в проёме между столовой и гостиной, засунув руки в карманы джинсов, и выглядел практически застенчиво.

— Конечно, — сказал я, вставая.

Большую часть времени я использовал костыли, чтобы передвигаться, но доктор и мой физиотерапевт рекомендовали по возможности ходить без них и регулярно растягивать ногу.

К несчастью, гипс на руке оставался, вместе с повязкой.

— Не переживай, Арчер, — говорил доктор. — Она по-прежнему заживает, просто чуть медленнее, и мы хотим быть осторожнее, чтобы всё зажило правильно. Лучше перестраховаться.

Я медленно подошёл к Мэллори. Он наблюдал за мной, глядя на мои ярко-голубые носки, а затем посмотрел мне в глаза. Будь это кто-либо другой, этот взгляд мог значить… что-то. Будь это кто-либо другой, этот взгляд мог бы не вызвать в моём теле такой трепет.

— Так что вы мне покажете? — спросил я.

Со дня первого собрания группы поддержки, почти неделю назад, мы с Мэллори открылись друг другу ещё больше. Я рассказал ему о своих родителях, а он рассказал, как нашёл утешение в своём ремесле.