Фадита снова взвизгнула.

- Как ты сказал? - угрожающе переспросил тот.

- А вот так и сказал.

Орф мило улыбнулся. - Сказал, а не проржал, между прочим.

Ржание опять вырвалось из горла кентавра, едва он уловил насмешку: - Вот это твое равенство?

- Ах, да, - вспомнил Орф и рассудительно заявил: - Ну что ж... Равенство - это, конечно, хорошо... Но зарываться не стоит, ребята.

- Ну, а дружить... - вступил в разговор до сих пор молчавший другой кентавр. Словно все еще не веря услышанному, он кивнул в сторону девушек: - А дружить с ними тоже нельзя?

Орф развернулся на голос и еще раз улыбнулся: - А дружи-ка ты со своими... - поэт улыбнулся в третий раз и ласково произнес, отчетливо выговаривая каждую букву: - Кентаврихами.

Касс закрыла глаза. Фадита завопила, крик Прекраснейшей слился с ржанием и возмущенными возгласами в момент окружившей Орфа свалки.

Фадита уже не визжала. Прекраснейшая зашлась животным воплем, вскоре голос ее сорвался, превратившись в бессильный хрип.

Когда Касс открыла глаза, все было кончено.

Кентавры удовлетворенно сопели, оттирали руками потные лбы, успокаивались, оглаживали друг друга по лоснившимся бокам, стихали, расходились. А у догоравшего костра беспомощной грудой грязного окровавленного тряпья валялось то, что всего еще несколько минут назад было весело улыбавшимся поэтом и певцом Орфом.

Царь Агамемнон пригласил ее за свой стол. Он, похоже, считал, что оказывает этим своей невольнице великую честь. Победитель, видно, забыл о том, что она, сегодня его рабыня, ещё только вчера была царевной.

Кассандра не желала ни еды, ни вина. Агония ее города длилась в памяти девушки весь день, хотя, едва наступил рассвет, стало ясно: город перестал существовать. Несмотря на то, что сожженный берег давно исчез за горизонтом, гарь и копоть пожаров по-прежнему, как во время отплытия, застилали глаза, въедались в ноздри, обжигали кожу. На всем корабле не находилось места, где можно было бы укрыться от хлопьев золы, горького дыма и страшных воспоминаний.

Шум безумной последней борьбы, торжество победителей, отчаянье побежденных, плач женщин и дев, которых насиловали, вязали, волокли, вели, тащили в рабство, - все это звуковое безумие собралось вместе, нагромоздилось друг на друга, застряло в горле большим сухим комом. Этот ком не проглатывался и не рассасывался.

С той самой минуты, когда обманутые проклятыми хитрецами троянцы себе на горе втащили в город коварного деревянного зверя, великим Илионом владела гибель. Позор, горе, ужас и падение Трои лежали на сердце Кассандры ее собственным позором, горем и ужасом, ее собственным падением. Гибель всех родных, любимых ею людей, стала ее собственной гибелью, хотя царевна, единственная из царской семьи, осталась в живых. Агамемнон пожелал взять дочь Приама с собой.

В который раз перед глазами вещей девушки вставали сцены, от которых снова и снова леденело тело.

Вот врывается в последнюю, пока еще их комнату проклятый Неоптолем, весь, с головы до ног забрызганный кровью.

Опять и опять замахивается топором воинственный злодей, опять и опять падает замертво несчастный старец, отец, троянский царь Приам.

Вот беззвучно летит в пропасть выброшенный из окна младенец, сын брата Гектора, погибшего защитника Илиона.

"Оставьте коня! Не трогайте проклятую игрушку! Это смерть! Коварные эллины обманывают вас!"

Но разве слушали ее, разве хоть один раз в жизни, хоть один человек на свете, хоть кто-нибудь, когда-нибудь разве послушал ее? Поверил ей?

Послушал ее Парис, когда просила, заламывала руки, плакала, валялась в ногах у него сестра? Умоляла не ходить в Элладу, не тревожить царя Менелая, забыть о Прекрасной Елене.

Или, в тот солнечный день, когда вопила она, кричала, заходилась от горя страшных предчувствий, - а Парис и Елена, влюбленные, гордые, с торжеством шли с корабля во дворец под радостные приветствия охваченной ликованием толпы?

"Прекраснейшую женщину мира в прекраснейший город!"

"Пусть знают греки могущество троянцев: сегодня мы овладели царицей Спарты, завтра овладеем миром!"

"К длинному носу Менелая подходят рога, которые наш Парис вырастил у него на лбу!"

И так далее... Ах, сколько упражнений в красноречии и остроумии, сколько надежд...

Где теперь Парис? Покинутая им нимфа Юнона дождалась, наконец, возвращения своего возлюбленного... Получила его мертвое тело.

А когда просила царевна Елену вмешаться, оставить Париса, успокоить Менелая, сделать хоть что-нибудь, пожертвовать хоть чем-то для людей, которые любили, обожали, боготворили ее? Даже взглядом не удостоила Кассандру "прекраснейшая женщина мира".

Накануне ужасной ночи, когда конь уже находился в стенах обреченного города, а грекам до победы оставалось только дождаться наступления темноты, троянская царевна бежала в храм Аполлона.

Кассандра никогда не знала, ни откуда появлялся Аполлон, ни куда исчезал. Для того, чтобы вызвать его, ей было достаточно приложить руку к губам статуи. В ответ на поцелуй мраморного Бога происходило следующее.

В первом случае, и так выходило чаще всего, статуя Бога плавно отъезжала вправо. Затем внешняя стена за статуей гармошкой отодвигалась влево. В результате открывалось огромное зеркало. Изнутри оно вспыхивало странным неестественным огнем, при этом оставаясь холодным на ощупь.

Кассандра знала, что огонь, освещавший зеркало изнутри, не греет, потому что однажды подскочила и украдкой потрогала. Почти неуловимое движение, которое, скорее всего, осталось бы незамеченным для человека, вызвало гомерический хохот Бога.

Аполлон появлялся тотчас же после вспышки. Всегда по ту сторону зеркала. Бога можно было видеть, слышать, но нельзя было потрогать, нельзя было почувствовать его запах или тепло. Будто не живое существо находилось перед царевной, - лишь оживало его изображение.

А иногда, правда, это случалось гораздо реже, Аполлон слетал к ней с неба на своей золотой колеснице. Тогда с нечеловеческим стоном раздвигался сначала купол храма, чтобы впустить Бога.

В этот, последний раз, Кассандре не пришлось вызывать Аполлона: он сам уже поджидал ее. Посреди храма, под настежь раскрытым куполом стояла золотая колесница. Покровитель поэтов и оракулов нетерпеливыми шагами измерял расстояния между разными предметами в храме.

Когда вошла Кассандра, Аполлон подбежал к ней, словно был простым смертным, взял ее руки в свои, выдохнул очень по-человечески: - Ну, наконец-то.

Вещунья удивилась: подобного жеста она никак не могла предугадать, Бог обыкновенно бывал суров.

- Ты ждал меня?

- Кого же мне еще ждать? - он криво усмехнулся: - Теперь ты видишь, каково это, когда ты к ним всей душой, а тебя отвергают?

- Пощади, Аполлон! - начала Кассандра заготовленную молитву: - Неужели ничего невозможно исправить? Прости меня, ведь я только слабая девушка.

- Ты гораздо сильнее, чем думаешь, царевна. - Аполлон отстранился, сообразив, о чем она пришла просить его...

А он-то надеялся! Впрочем, на что ему было надеяться? На ее благодарность? Или на беспомощность?

- Пощади Трою, Аполлон... Защити мой город, спаси его жителей!

- Я сделал все, что мог, для твоего города.

Бог с досадой отвернул от нее голову. Он угадал правильно: девушка просила не за себя, всего лишь за Илион.

- Что же касается жителей... Скажи, Кассандра, почему ты просишь за троянцев?

- Почему я прошу... Я не понимаю тебя, Аполлон.

- Тебе жаль их? Страшно за них?

Царевна тревожно молчала, пытаясь угадать, к чему он клонит.

- Но разве не покоряли твои соплеменники других народов? Не сжигали чужих городов? Не брали рабов в плен? Не уводили в неволю чьих-то жен и дочерей? Сегодня подошла очередь их самих, только и всего...