Эту сцену наблюдало Небо. Пирамиду оно обволакивало ледяным мраком, а Зарю по-отечески обдавало теплыми брызгами дождя.

Из рефрена становилось ясно, что это был всего-навсего сон поэта, каприз. Слово "Каприз" повторялось на разные лады по нескольку раз. Именно оно, это слово, сильнее всего действовало на воображение.

Касс невольно, неосознанно, случайно опять взглянула на Орфа. И не поверила своим глазам. По лицу поэта вперемешку скользили слезы и тени, отчетливо читалось подсвеченное огнями фонтана духовное страдание, дополнявшееся потусторонним туманным наслаждением.

Касс подумала, сколько раз за последние два дня она наблюдала знакомых ей людей с новой, другой, неожиданной стороны.

Рамтей, брат Зева, сочувствовал рабам.

Смешливая русалка Лега... впрочем нет, о Леге сейчас лучше не думать.

Юная красавица Фина оказалась (кто бы мог предположить!) разнузданным, жестоким извергом и - неизвестно, что еще гнездилось в недрах ее души.

А циник, бабник и пьяница Орф заплакал под влиянием красивого сочетания музыки, поэзии, голоса и жеста.

Да и в ней самой, и она даже не осознавала этого отчетливо, а только смутно чувствовала, - в ней самой изменилось что-то. Это "что-то" сегодня заставило Касс улавливать ньюансы, которых еще два дня назад она не замечала, даже не подозревала об их возможном существовании.

Прекрасная Дева отыскала глазами Асклепия. Тот сидел один. Вид учёного демонстрировал значимость. Касс показалось, спина его была выпрямлена слишком неестественно... Девушка подошла к недавнему кумиру вечера, уже напрочь забытому поклонниками. Она не знала, что сказать, впрочем, и не собиралась ничего говорить, наоборот, молчанием как бы предлагала себя в качестве слушателя. Ученый взглянул на подошедшую с благодарностью.

- У триумфов есть одно общее свойство... - начал Асклепий. - Которое способно отравить любой триумф. Посмотри на этих людей: они приняли, проглотили обещанное им бессмертие и в момент забыли о вечности, а заодно и обо мне.

- Конечно, никто не забыл. Возможно, твое величие, Асклепий, мешает им решиться подойти к тебе запросто, - предположила Касс вслух, про себя подумав, что о несчастной женщине-паучихе Рахел забыли с первого аккорда Лона.

- Благодарю тебя, Прекрасная Дева, ты, как всегда, мила.

Во взгляде учёного сквозила тоска. - Ах, как знакомо мне это чувство, - прошептал он. - Сколько раз добивался я цели, - и всегда, всегда, всегда... - Асклепий несколько раз покачал головой. - Всегда один конец. И нет покоя. Нет успокоения. Чего бы я ни искал... Стоит только подняться на вершину - и опять оказывается, что это не вершина, а только очередной слой пустоты... Казалось бы, уж теперь-то, теперь, когда я получил, наконец, Амброзию Бессмертия... Но нет, снова все то же. Появился студент, задал вопрос - и нет покоя. А ведь, действительно, зачем?

Учёный, будто бы забыв о Касс, разговаривал теперь сам с собой. - Зачем нужна жизнь? Когда-то, я был еще молод, я решил: жизнь нужна для того, чтобы накапливать знания. И я учился. Я желал постичь все, что не дано было постигнуть другим... В результате пришло понимание собственной глупости... Я увлекся поэзией. Стремиться, по словам поэтов, полагалось к любви. Я получил то, чего добивался, но любовь принесла мне только сознание всеобщего ничтожества, в первую очередь, своего ничтожества. Тогда-то я и подумал впервые о том, чтобы, по возможности, давать счастье другим... Я стал лихорадочно искать это счастье для других. Я решил, что оно в бессмертии. Ах, я слепец! Они выхватили этот плод моих многолетних поисков, это очередное счастье из моих рук и немедлено забыли обо мне. Но дело даже не в этом... Вопрос в том, нужно ли на самом деле бессмертие? Как там у него... - Асклепий кивнул на Лона. - Все пустяки, каприз. Может, и мечта о бессмертии - простой каприз?

Касс горестно вздохнула.

Ученый замолчал. Недоуменно, словно не понимая, зачем она здесь, взглянул на Касс. Встал. Проговорил на прощанье: - Ах, Творцы! Какая пронзительная, острая, какая незаслуженная мука!

Касс посмотрела на удалявшуюся, все так же неестественно выпрямленную спину Асклепия. Не оглядываясь, ученый, все с той же гордо поднятой головой, шагал сквозь ряды зрителей. На него уже не обращали внимания: слушали Лона.

Поэт довел публику до грани безумства. Едва успела улечься последняя струна, грянули восторженные крики, аплодисменты.

Эра громко аплодировала, шумно вздыхала, без конца повторяла: "Нет, Аполу равных нет". И с ироническим любопытством наблюдала Орфа.

Тот уже стряхнул с себя навеянное соперником настроение. Быстро принял обычный наглый и полупьяный вид. Словно был один в этом дворике, он завозился на ложе, настраивая свою теру.

Взмах пальцев - и на публику обрушился шквал брани струн и слов. Обрушился и довольно долго продолжался. Наконец, началась сама песня. Тонким фальцетом Орф заорал: "Целую твое мраморное тело..."

- Сейчас он отомстит мне за свои слезы, - мрачно предсказал незаметно оказавшийся рядом с подругой Лон. Он опять обнял Касс за плечи и пообещал. - Сейчас он покажет, как надо любить друг друга.

- Страсть, как змея, ползет дорогой длинной! - проорал Орф. После этого вступления опять пошла лихая перебранка струн.

- Эх ты, разве страсть может ползти? - тихонько процедил Лон. Он немного подумал, покачал головой и произнес сквозь зубы: - Страсти взрываются, любовник!

...Утро было пронизано милым солнечным светом. Дневной зной еще не вступил в свои права. Солнце не жгло, - только, ярко высветив краски, ласково перебирало мелкую листву ивы.

Тени от листьев, перемешиваясь с лучами, скользили по Его лицу. Так возник танец. Особый, нервозный спектакль, сюжетом которого была борьба света и тени.

Свет делал лицо Орфея по-особенному юным, прекрасным, чистым. Всякий раз, когда на это, любимое ею лицо наползала сумеречная волна, у Эвридики сжималось сердце. Потому что даже лёгкое затемнение приносило с собой неясную боль, неясную тревогу.

- Каждый лучик отражается у тебя в глазах, - тихо отметил он.

- Сначала - у тебя на лице, а потом уже у меня в глазах, - с печальной улыбкой поправила она.

- Почему ты грустна сегодня?

- Не знаю, мне кажется, мы скоро расстанемся.

- Ну, это невозможно, - он даже расхохотался от неожиданности. - Разве мы способны расстаться?

Она посмотрела на него. Под этим взглядом он вскочил на ноги и замахнувшись терой... нет, теперь это называлось: кифара... Замахнувшись кифарой, Орфей прокричал с обращённым к небу лицом: "О Аполлон, мой учитель, мой Бог! О Афродита, Богиня любви! Ведь вы не допустите, чтобы мы расстались?"

- Тебе не страшно?

Она не отрывала от него глаз. Столько гордости и любви было в ее взгляде! - Не страшно тебе дерзить Богам?

- О Боги! - опять прокричал он. - Разве дерзок я с вами или сделал что-то, чего должен страшиться?

- Не надо, - попросила она. - Не шути с огнем. Лучше спой.

Орфей с готовностью ударил по струнам, высоким голосом пропел: -Я люблю тебя, Эвридика", - беспечно гикнул, подпрыгнул и свалился рядом с ней. Одной рукой он держал кифару, другой гладил лодыжку жены. Певец стал обцеловывать по кругу ее коленку. Губы его постепенно, неторопливо перебрав каждый волосок, спустились на маленькую нежную ступню.

- Щекотно, - тихо смеясь, сказала она. - Не надо, лучше спой еще.

- Не надоело?

- Нет. Хочу всегда слушать твой голос. Твои песни все равно, что ласки, только еще сильнее, приятнее...

- Значит, ты любишь не меня, а только мои песни, - перебил он. - В таком случае, я ревную, и вообще, я обиделся.

- Ревнуешь сам к себе?

Певец улыбнулся, молча кивнул и снова бросился целоваться.

А потом она все-таки уговорила его спеть еще. Орфей пел, а Эвридика думала о любви. Может быть, о счастье, таком же неясном, как мысли нимфы.