Зев и Эра, с двух сторон схватив свое взбесившееся чадо, вдвоем потащили Фину прочь. Эрмс суетился вокруг, предлагая помощь. Фест хлопотливо толкался возле матери, пытаясь всучить ей кубок с нектаром. Фина некрасиво визжала, рвалась и отбивалась.
Гномы в минуту все убрали, начисто оттерли мозаику, увели дрожавшую Рахел. Арс с озабоченным видом поспешил вслед. ("Добивать", - прокомментировал Лон) и исчез где-то в недрах дворца.
- М-да! - шепнул Лон на ухо Касс.
Прекрасную Деву била дрожь.
- Он что, давно крови не видел, - Лон говорил чуть слышно, не желая, чтобы кто-нибудь, кроме подруги, мог разобрать его слова. - Каков мерзавец, ну просто номер один.
- Давай уйдем, - быстрым шепотом предложила Касс. - Мне нехорошо... Нестерпимо, ужасно...
- Если б я мог! - мрачно сказал Лон. - Мне же петь, я обещал... А то еще подумают, что я Орфа испугался!
Поэт обнял подругу. Касс знобило. Она долго не могла успокоиться. Да и не одна она не могла найти себе места. Остальные гости тоже маялись, не зная, как себя вести. В глубине двора одиноко слонялся брошенный поклонниками Асклепий.
Наконец, Эра вернулась. Фину она, по-видимому, оставила на попечение мужа и рабов, чтобы самой спасать вечер. Хозяйка приема держала себя естественно, легко, как будто ничего не произошло. Видимо, она решила во что бы то ни стало вернуть течение вечера в нужное русло. И, вероятно, очень надеялась на то, что с помощью поэтов это удастся.
- Что случилось, миленькая, тебе прохладно? - обратилась она к Касс.
Касс молча уставилась на Эру.
- Выпей чего-нибудь покрепче, - посоветовала та. Затем жеманно, как ни в чем ни бывало, обратилась к Лону: - Я думаю, пора... Тебе первым...
- Может, Орф начнет, - попробовал возразить тот.
- Нет, нет, - отмахнулась хозяйка и льстиво улыбнулась, - начинать надо с самого лучшего. К тому же, - Эра, явно позируя, оглянулась на донельзя возбужденную Музу: - Просили съемку начинать с тебя.
- Да? - мрачно отозвался Лон. - Могу тебя поздравить: они уже начали с твоей дочери.
- Что ж теперь, - Эра пожала плечиком. - От них же не спрячешься... - она опять осмотрелась: - А пусть только попробуют... - И, как всегда, прервала сама себя: - Ну, ладно...
Эра громко захлопала в ладоши. Неестественным пронзительным голосом стала нараспев повторять: - Просим, просим, просим... Лон Апол, просим, просим, просим...
Вслед за ней и остальные стали хлопать в ладоши и скандировать: "Лон, Лон, Лон, Лон".
Поэт мрачно взглянул на Касс. Она поняла, что выражал этот взгляд: Лон умолял ее не портить отношения с хозяйкой дома. Касс выдавила из себя подобие улыбки. Апол, под гром аплодисментов, поцеловал подругу в щеку.
- Как трогательно! - сообщила на публиу Эра. От избытка чувств, она даже слегка наклонила голову.
Аплодисменты не прекращались. Лон пошел к приготовленному для выступавших ложу, по дороге перестраиваясь: сначала с кривой, а потом, со все более и более открытой сценической улыбкой.
Касс воровато оглядела гостей. Все вели себя по образцу Эры, словно ничего не случилось. Непостижимым образом, это мгновенное забвение многократно усиливало недавние воспоминания, делало их значительно ужаснее. Хотелось встряхнуться, убежать, забыть на самом деле. Вот когда надо проходить очищение! И ничего было нельзя по воле Эры и Лона. Девушку передернуло. .
Внезапно Касс почувствовала на себе чей-то упорный взгляд. Она украдкой поискала того, кто смотрел.
Это оказался Орф. Он остановился в дверях так, чтобы отовсюду быть замеченным. Разболтанный, хмельной, поэт, казалось, едва управлял собой. Прилипшая ко лбу прядь теперь совсем съехала на глаза, что заставляло молодого человека поминутно откидывать голову, чтобы избавить зрение от назойливой помехи.
Лицо молодого поэта выражало вызов всему миру. Чтобы не пошатнуться, Орф широко расставлял ноги, но все равно держался не слишком твердо.
Фадиты с ним не было. Видимо, ради демонстрации презрения к бывшему супругу вместе с его творчеством, она решилась отпустить возлюбленного одного.
Возлюбленный же, избавившийся от опеки подруги, откровенно рассматривал Касс.
Взгляд Орфа из-под приподнятых бровей сначала застыл на ее открытой груди, затем прошелся по линии талии, неторопливо прогулялся по бедрам, соскользнул на ноги. Понять было несложно: он явно пытался оценить её.
Касс снова почувствовала неловкость от собственной обнаженности, что заставило лицо и шею покраснеть еще сильнее, чем в первый раз. Она не могла оторвать взгляд от Орфа. Его короткие ресницы, прямые, чем-то напоминавшие кошачьи, подрагивали в такт движению глаз.
Неожиданно веки Орфа взметнулись вверх. Округлившиеся глаза нагло уперлись прямо девушке в нос. На лице поэта, кроме вызова, отразилось презрение. Этакое понимающее, снисходительное презрение. Впрочем, возможно, не конкретно к ней, а ко всему женскому полу.
Касс почувствовала в щеках жжение крови. Следовало отвернуться, причем сделать это поспешно. А еще следовало приказать себе впредь не замечать Орфа. Касс держала голову твердо, как только могла. Она изо всех сил старалась смотреть прямо, только в освещенный круг, в центре которого раскланивался Лон.
Поэт номер один достал из футляра свою теру. Привычным движением опустился на ложе, принимая изящную, свойственную одному ему позу, в которой линия наклона головы плавно переходила в линии шеи и плеч. Силуэт получался выразительный. Певец представлялся публике оголенным, беззащитным, доверчивым, и, одновременно, мужественным и суровым.
Не было в Атлантиде и колониях исполнителя, который, взявшись за теру, не пытался бы эту позу повторить. Критики с пониманием называли ее "Аполлоновой", вдохновенно говорили, что она передает естество поэта.
Поза эта, на самом деле, ничего общего с сутью не имела, поскольку была совсем не натуральной, а придуманной, отработанной, отрепетированной в мельчайших деталях.
Еще до злосчастного брака, кажется, в самом начале знакомства с Лоном, Фадита хвасталась подругам, что изобрела посадку, которая принесет славу любому певцу. Фадита же, в подробностях, со смехом и скабрезными шуточками изображала перед любым слушателем весь процесс совместного отрабатыванья с певцом, "этого варианта сидения на ложе".
Касс, пока не знала Лона, на все лады представляла себе, как репетирует он свой знаменитый наклон головы в специально для него сделанном тройном этрусском зеркале. Самое интересное, самое смешное выяснилось позже, в реальной жизни: поэт номер один позировал перед зеркалом в точности так, как когда-то она и воображала.
Лон улыбнулся, прошелся пальцами по струнам. Эра картинно сложила перед собой холеные руки, выразив этим жестом высшую степень восторга.
Начал поэт со старой, любимой Касс песни "Я поклонюсь седому океану".
Публику обычно приводили в восторг его "яростная пена взбешенных волн", "бессильная покорность облаков" и "суровая стойкость скал". От сочетания со звуками, которые певец умудрялся извлекать из, казалось бы, обычного инструмента, этот восторг многократно усиливался. Пальцы Лона, вернее, до неприличия чувственные прикосновения кончиков пальцев музыканта к тере, постепенно раскаляли эмоции струн и слушателей еще больше. Полузакрытые глаза, в сочетании с чуть хрипловатым голосом, доводили, в конце концов, до экстаза.
С уверенной улыбкой приняв аплодисменты, Лон огляделся, проронил: "А это новая, специально для сегодняшнего вечера". Он опять дотронулся пальцами до струн. Новая песня говорила о победной силе юности. Все здесь было одухотворено, все было наполнено воздухом и жизнью.
В тени древней мрачной пирамиды в стремительном танце кружилась розовощекая Заря. Пирамида представлялась этаким ворчливым старым ученым, в котором давным-давно умерли все желания, Заря - лукавой шаловливой девчонкой. Она беззаботно отдавалась юности - своему танцу, и даже страх наказания не смог остановить ее. Ветер, давно и тайно влюбленный в собственный полет, распахнул настежь ворота и Заря победно ворвалась внутрь.
