Мало-помалу продвигались. А по мере приближения дверной щели то отпячивало, то подавало рывками. Уж и рукой было дотянуться до входа, когда заюлили впереди крысиные морды. При каждом запуске кидались на приступ, в давку, в свалку!.. Помятый, утираясь рукавом, Климук вытолкался на воздух с дефицитом за восемьсот рэ, все только его и хватали. Под рукавом трещала щетина. Климук перебегал улицу, водил носом и наверняка видел, скашивая глаза, что и нос в щетине, смешно…

В холостяцкую свою конуру, бывало, входил, что в хоромы – не окна, а узорочье мозаичное: немытые стекла отдавали в бутылочную зелень. И Климук погружался в покой и беззвучие, как иудей по субботам.

А в то скверное ненастье бушевала гроза под стенами дома, аж клочья пены стекали по окнам – вот какие дела! Из откупоренной бутылки погребом давило. В мокром от пота галстуке, стоймя, раскрутить бы посудину Климуку и ополовинить. Он же, рюмочками цедя плебейский дефицит, принялся расслабленно вспоминать бедное впечатлениями детство, коммуналку, где с утра до вечера грохотали многочисленные примуса, да родительский сундук, с которого малолетним пузаном сползал и, затыкая уши, на толстеньких ножках убегал в конец коридора… Выходило, что примуса и сундук – моменты Истории. А главнее всех примуса! Примуса и керосиновая лавка, куда водила мама. Волосатая рука с хлюпаньем выхватывала черпак, торчавший из железного чана, сливала в узкогорлую бутыль… нутро кухонного агрегата дома наполняли по самую пробку, накачивали чадного воздуху, и от спички со свистящим громом взвихривалось рыжее пламя, Климук трепетал. Он не был любитель шумов, откуда бы ни исходили. И сам старался не производить.

Задувало в форточку февральскую сырость. Соловевшему Климуку чудилось: призраки пошаливают за окном, струятся по ветру их седые волосья.

Под утро снились примуса широкобедрые, а он, все тот же пузан на сундуке, в общении с чем-то женским. Но общение, признавался, замутнено, выражалось в слиянии противоположных чувств – счастья и нараставшей тоски…

Однажды заявил: у него сильнейшая энергетика, и когда подсознание берет верх, то позыв к обладанию перетекает в творческий акт. Скажем, женский манекен в витрине – почему бы не вообразить его живехоньким в своей власти? Впрочем, это вне обывательского (моего, стало быть) понимания. О Фрейде я наверняка слыхом не слыхал.

Задним числом доходит: людей, жизнь, вообще мир Климук воспринимал больше «по делу». И как-то по-птичьи: выклюнуть зернышко. Все у него дробно, изменчиво. Целостным мир выглядел разве что в детстве. И тоже очень недолго. В лютую предвоенную зиму Климук захворал. И помер бы на крышке семейного сундука, придавленный одеялами. В больнице же кое-как ожил… наблюдая за белокуреньким мальчиком лет тринадцати, как одаривает соседей виноградинкой ли, огрызком ли яблока: прежде обслюнявит и подержит у себя под простыней. Так еще ребенком Климук усек роль компенсаций. Правда, на уровне интуиции, умишки недоставало. Позднее добрался до истины: белокуренький, неясно мучимый созреванием, и удовлетворялся гнусненько, пользуясь преимуществом в харчах.

Через какое оконце Климук заглядывал в людской мир, отыскивая в нем местечко себе? Оно оказалось мало похоже на угол за сундуком. И все же похоже!

Бедное впечатлениями… Было, пожалуй, одно – и то не из ряда вон.

С охапкой подобранных прутиков, рассказывал, взобрался на свой этаж, в разбитое лестничное окно снежок повеивал (декабрь сорок первого, надо полагать), отомкнул дверь, сел на пол, чиркнул спичкой… а над печуркой щерился маленький старичок в ушанке, в руке огонек…

Шестилетний пацан не узнал себя в зеркале и перепугался до смерти!

В лавочке Климук пришелся-таки ко двору, лед тронулся. Поплыли заказцы однотиповые. Климук худо-бедно одолевал их в полном затворе.

А перед весной состоялось знакомство с предметом волнений… хотя к тому времени поостыл, перевалив пик.

В автобусе навалились при толчке друг на друга, обменялись извинениями. Вместе сошли… Обнаружилось, что соседи, дома́ рядом. Галантный Климук донес даме сумку с картофелем до самой квартиры. Пригласила зайти…

За чаем узнал, что медсестра при военном госпитале. Разведенка. С виду за сорок. Лицо грубовато, волосы явно крашеные. А запястья плоские, широкие…

Тем не менее Климук был взволнован.

А вскоре призадумался. Что по соседству – плюс. С другой стороны, и минус: мало ли какие обстоятельства-последствия возникнут! Простовата? Это на беглый взгляд. Климук анализировал, сопоставлял и итог подбил неопределенный. Не тянет ли незавершенную связь? А если шантажистка? Один из его знакомых еле отбился от такой.

Бежали к концу майские дни, допевали парковые соловьи, отцветала сирень в скверах. Ах, сирень, ах, соловьи! Они, думается, и доконали Климука.

И тот решился. И пошел на сестру милосердия.

Обернулось же конфузом…

По какой причине, в чем соль? Не сложилось? Этим бы все сказать и похерить, если б не обмолвочка Климука про конфуз.

Явился с тортом в руках. Допустим, дверь отворил гражданин в майке, тапки на босу ногу. «Кого надо?»

Нет, отпадает: не было бы у Климука и первой чайной посиделки. Скорее всего, самое застал. Не удивилась, потому что ждала.

Сызнова пили чай. Климук отщипывал ложечкой от принесенного торта, за окном щелкали соловьи… Перекочевав на кушетку, Климук привалился спиной и смежил глаза, начаевничавшись. Климуку было хорошо. Хозяйка вдоволь на него насмотрелась. Потом стянула с себя колготки, высоко поднимая согнутые колени, вынула из ящика комода сорочку, трусики.

– А я сполоснусь. Поспи. Еще чайку попей…

– Чего?.. Как? – очнулся Климук.

Пробираясь к выходу, заглянул в одну из приотворенных дверей. Голая, хозяйка стояла в ванне, в которую била струя из крана, наклонялась… В отсвете кафеля белели бедра и полные ноги.

Климук выпихнулся на лестничную площадку в совершеннейшем потрясении.

Надо заметить, лет до двадцати пяти вообще не думал о женщинах, не питая к ним интереса. А тут, возможно, зародились в нем благородные помыслы. И, помозговав, решил не торопить события.

Однако раздеться при госте и, пока тот балуется чайком, залезть в ванну, дверь не прикрыв!

Да, но и вздремнуть в присутствии дамы…

Наверное, его знакомая долго недоумевала, вспоминая полусонного мужика, притащившегося неизвестно для чего.

Между тем кормушку Климука лихорадило. Вдруг выперли со всем барахлом и шелопутным штатом… Отсиживались при гостинице, при каком-нибудь умирающем НИИ на долговой аренде. Прилепившийся Климук старался быть на глазах. На чемоданных обустройствах этак даже распорядительно. Но со мной у него одно: не морочь голову! Боялся негаданных соперников, разболтаю? Видать, имел кой-какой ломоть и дорожил…

Месяца два спустя сталкиваюсь с Климуком на улице (случайная встреча, людный центр, жара после слякотных холодов). «Привет! Как жизнь молодая?» Молчит. Куда-то за спину ведет носом. Вижу, не ко времени встреча. «Спешишь?» – «Ну, спешу». Ладно, не предлагаю где-нибудь посидеть, а всего лишь пивка. Усмехнулся подозрительно:

– Разбогател?

Пил Климук осторожненькими глоточками. Подержит во рту, пожует и сглотнет брезгливо.

– Ну, а она – что? Медичка.

Само соскочило с языка.

Вот уж чего не ожидал: весь затрясся!

– Тебе дело к ней? Гульнуть с этой… у-у! захотелось? Адресочек дать? В зачет твоего пивка.

И с такой ненавистью!

Гм, перемена в Климуке.

Позвонил ему – раз, другой… Зудит в трубку, намекает на что-то (на что – не понять) и срывается на крик: дескать, у меня и жена (никак не разойдемся), и сын вырос (убежден, что лоботряс!), и работенка не бей лежачего (что он знает о ней?)… не выгнали, а еще копейку пристегнули, не иначе возле начальства терся-канючил, чтоб с бабами на стороне было бы на что…