Гетман не спешился и на пароме, а переправясь, замер в ожидании. Кони взбирались на берег, фыркали, стряхивали гривами и хвостами щекочущие капли. За рекой, на оставленной земле, ударили в медные колокола. Сама церковь не видна, из белой сумятицы торчит лишь острый крест. Всё загадочное, тревожное... Война.

Гетман подал знак булавою.

Казацтво двинулось.

Небо задрожало от песни:

Песню, говорят, придумал сам гетман.

Поправляя за спиною пику, Степан следил за Денисовыми движениями, чтобы не прозевать чего-то такого, что умеет делать старший товарищ, не раз побывавший в сражениях. Многие казаки тоже посматривали на горбоносого Журбенка. Таких казаков, которые уже воевали со шведами, рядом было достаточно, но лишь один Денис твердил — шведов можно бить! И по гетману видно: можно! Он спокоен, лицо в улыбке...

   — Где швед? — гудел вопрос.

Взмахом руки гетман остановил войско на огромном гречишном поле. Гречиха скошена. Почерневшие от влаги копны окутались белым паром. Гетман натянул поводья возле одной из них. Войско окружило его со всех сторон. Ближе прочих — старшина. Среди неё, рядом с полковником Апостолом, Денис увидел своего полковника Галагана — молодцеватого, крепкого, с перебитым в сражении носом. Галаганов глаз кому-то подмигивал.

   — Шведы — это не скоро! — Денис уловил в гетманском поведении хорошие приметы.

Булава тем временем поднялась, во все стороны стреляя искрами от драгоценных камней. Властный голос не вязался с суховатой фигурой, да и казаки отвыкли от голоса ясновельможного — потому замерли. И вдруг завертели головами: это он говорит? Он, так долго не встававший с кровати? И говорит такое?

   — Шведский король нам не враг! — неслось над гречишным полем. — Он покровитель и защитник от московского царя! Царь вознамерился отнять наши вольности! А мы потому когда-то присоединялись к Великой Руси, чтобы не потерять их! Я отговаривал царя, да лишь беды накликал! Идёт на нас Меншиков! Меня чтобы заковать в железо! Вас сделают солдатами... За святую волю, братове! За святую правду! За Украину, свободную от всяких покровителей!

Побелел от волнения старик. И старшины возле него напряжены.

   — Так мы к шведу? — шептал Степан. — Или я не расслышал?

Денис видел, что белые пальцы полковника Галагана не могут нащупать саблю... А гетман уже охвачен плотным кольцом: писарь Орлик, обозный Ломиковский, полковники Апостол, Кожуховский, ещё генеральная старшина, ещё есаулы, писари, бунчужные. Все с оголёнными саблями, готовые к чему угодно! Денис толкнул Степана, дожидаясь момента, когда Галаган таки выхватит саблю. Как же отделяться от Москвы? С которой общая вера? Кто подаст помощь?.. Так думали отец, дед Свирид, мать, почти каждый человек в Чернодубе, в войске... Денис оглянулся, но с удивлением застыл на месте: казаки недоверчиво посматривали друг на друга. Степан рядом — словно пришибленный, разинул рот и вытаращил глаза. Веснушки на лице проступили вплоть до мельчайшего пятнышка...

   — Это — гетман?

Денис ещё взглянул на Галагана. Того оттолкнула конями старшина... Оттеснили и Апостола. Старшинское кольцо возле ясновельможного рявкнуло: «Слава!» И хоть казаки молчали, да утренняя тишина умножала крики. Казалось — кричит всё войско. Даже кони ударили копытами.

Денис решил дождаться вечера.

Но бежать не удалось и вечером. Из-за купания в холодной воде заболел Степан. Утром следующего дня на шведские полки, ставшие с обеих сторон от казацкого лагеря, налетели царские драгуны. Казаки, которые оказались поближе к месту стычки, к ним присоединились. Но Денис был далеко. А уж после такого случая шведы плотно окружили казацкий лагерь. За самим Мазепой ходили высокие драгуны в огромных, с раструбами, сапогах и в белых рукавицах, положенных на рукоятки длинных шпаг. Есаулы твердили, что в королевском лагере готовятся к торжественному приёму.

Мазепа между тем что-то придумал. Едва начал заниматься осенний рассвет, как в хату-пустку, куда на ночь набивалось много людей, ворвались сердюки.

   — Выходи!

Сонных людей поднимали с соломы кулаки и нагайки.

   — Что случилось? — оскалился Денис.

   — Не твоё дело! — свистнула рядом нагайка. — Все выходите!

Лица сердюков укрыты рубцами да ссадинами. Не воины — разбойники из тёмного леса. Да не успели, кажется, эти уйти за порог, как черти принесли других.

   — Бегом! Бегом! И чтобы кони играли!

У Степана не было сил подняться. Есаулы же вдруг пустили хлопцу кровь изо рта и носа! Особенно старался громадина с выбитым зубом.

   — Ишь, развалился! Как пан в Варшаве...

   — Болен он! — бросился на выручку товарищу Денис.

Хотели толкнуть и Дениса, да он сам отбросил кулаком есаула с выбитым зубом и подбежал к Степану. Но тут уж сверху навалилось двое, ударили по голове. Пришёл Денис в сознание — Степан на ногах.

   — Вставай! — закричал Денису новый сердюк. — Гетман приказал, чтобы и мёртвые сидели в сёдлах! Га-га-га!

Когда всех построили, стало понятно, почему надрывались сердюки: от войска остались небольшие кучки вооружённых людей. На конях хмуро сидели те, кто верой и правдой стремился заслужить гетманскую ласку, кто верит ясновельможному, да ещё пьяное сердюцтво — вчерашние воры, волоцюги, конокрады.

   — Зачем нас?

Никто не знал. За деревьями рядами синеют шведы. Бьют барабаны, сверкают пушки — где уж тут думать о побеге...

Однако Денис подмигнул Степану — тот улыбнулся бескровными, увядшими губами. Денис плотно прижал Серка к коню товарища, опасаясь, что Степан свалится на землю.

В сопровождении старшин показался Мазепа. Вертит головою, будто считает воинов, поднимается на стременах, расспрашивает старшин. Денис заметил, что смертельная бледность, которая появилась у старого ещё на гречишном поле, так и не сходит с его лица.

«Привёл войско! — уже насмешливо подумал Денис. — За такой подарок король похвалит! Ещё и эти разбегутся!»

Когда гетман на холме поднял булаву и все притихли, помолодевший, счастливый писарь Орлик заорал весёлым голосом:

   — Товариство! Казаки! Примем присягу! Вступаем в союз с королём Карлом Двенадцатым!

Он говорил и говорил, сияя лицом, но многие казаки в неуверенности опускали головы, слушая его речь...

Гадяч ограбили и оставили. Что делать в пустом городе? Деньги истрачены. Панское добро — тоже. А с бедного люда что возьмёшь? С высоких валов постреливают защитники, приберегая ядра и порох. Но те валы не закрыть осадой. Гультяй способен лишь на скорый импет. Коли так, то осаждённые будут делать ночные вылазки и смогут обороняться хоть до второго пришествия Христа. Взбаламученный люд растёкся по сёлам да хуторам, как растекается водою осенний снег. Отомстил он панам. Кого поймали — те покачались в петлях. Уцелевшие — дрожат.

Батька Голого подбивали занять Яценков дом, но он облюбовал хутор полковника Трощинского. Сам полковник с Гадячским полком ещё в августе послан на помощь Сенявскому: нападения не будет. Пока где-то там соберутся сердюки... На хуторе большой дом под уже зелёной соломенной крышей, тёмные возовни, пропахшие навозом, конюшни, жёлтые скирды не обмолоченного ещё хлеба, работящая мельница на реке. Экономы ключей не прячут. А вокруг, как и в других панских поместьях в гетманщине, высокий вал — можно держаться против сердюков. Гультяев полно и здесь, и на ближних хуторах, в сёлах, просто в оставленных человеческих жилищах. Теперь в эти места отовсюду стекались смелые ватаги.

Замковая залога в Гадяче усидела недолго. В оставленные укрепления вступил небольшой отряд царских солдат, присланных от киевского воеводы Голицына. Они вели себя тихо. Да и как задеть взбаламученное море? Гультяи тоже не трогали солдат, хотя бывший сотник Онисько с пеной у рта призывал уничтожать каждый царский гарнизон. Нужно, мол, раз и навсегда изгнать москалей. На Ониськову речь батько вяло двигал заросшими щеками. Это знак смеха. Изгонишь москалей, многозначительно предостерегали старики, а где оборона от татарина да ляха, коль у гетмана нету сил? Снова враг станет издеваться над нашей верой? То-то же... Не поганьте дружбу с Москвой. С ней у нас одна вера!