По улице раздались крики на чужом языке. Враги сомкнули ряды. Передних гультяев обожгли пули. В руках тех шведов, которые под заборами, на высоких конях, засверкали сабли.

   — Казаки! — закричала Галя, опасаясь, что гультяйские батовы повернут. — Нас много!

Однако передних подпирали задние, не ведая, сколько врагов, какие они. Из синей сплошной стены, в которую превратились враги, ударил такой адский огонь, что через мгновение кони задних уже не могли пробиваться через кучи людей, коней, ещё живых, покалеченных, уже убитых...

А шведы стреляли и стреляли сквозь дым и крики о помощи.

Какая-то неведомая сила вырвала Галю из седла и швырнула на землю... А когда девушка очнулась и попыталась высвободить свою ногу из-под убитого коня, её тело пронзила неодолимая тошнота. Перед глазами колыхнулись мрачные круги, и каждый выстрел в отдалении стал отдаваться в висках колючей болью.

Короткий осенний день между тем угасал.

Галя всё же нашла в себе силы высвободить ногу и от рывка скатилась в холодную воду. Это её взбодрило. Отползла к невысокому земляному валу, а под его защитой даже побежала. Голову распирала всего одна мысль: если попаду врагам в руки — спасения не жди! Увидев казацкую одежду, шведы застрелят.

Ноги съезжали в заполненный тьмою овраг. Дым разъедал глаза. Цеплялась за острые камни и твёрдые корни подвернувшихся деревьев. Огнём горели разодранные до крови пальцы. Галя бежала и бежала, пока не закончился вдруг овраг и она не оказалась на холме, таком знакомом, что заныло сердце: вот на этом месте ещё вчера стояла родная хата... вот остатки порога... вот завалинка... Здесь бабуня рассказывала о давнем прошлом... Теперь одни головешки исходят едким дымом...

И на холме, тяжело дыша, девушка остерегалась поднять голову. Однако заметила под уцелевшими тополями чью-то высокую фигуру. Фигура приблизилась — то была Журбиха. Старую, видать, не посмели задеть пули. Ей удалось вырваться из ада — ведь была с чернодубцами на валах...

Девушка замешкалась. Журбиха вступила на то место, где на неё упали отблески недалёкого пожара. И тут показались всадники. Сверкнула занесённая сабля. Не в силах чем-то помочь, девушка с новым стоном закрыла глаза, но сразу же раскрыла их, заслышав твёрдый Журбихин голос:

   — Нехристь! Какая тебя мать родила... Мои сыновья сломают тебе шею!

Журбиха стояла с гордо поднятой головою, и её вид подействовал на врагов. Сотник Гусак — Галя узнала его сразу — перехватил Ониськову руку — и того супостата Галя тотчас узнала, — указал саблей куда-то в сторону, где раздавались резкие крики. И вдруг оба всадника ускакали.

Галя тут же окликнула:

   — Мама! Ой, мама моя!

Шли, поддерживая друг дружку, к хутору. Чернодуба уже не существовало. Кое-где дотлевали огни. В красноватых волнах мелькали быстрые тени — наверно, там носились коты. Несколько стволов давно усохших деревьев догорали стоя, как поникшие церковные свечи, но большинство здоровых деревьев огонь успел только опалить и пополз дальше в ненасытной своей жадности. Тихонько шумели мельничные колёса. В нос било запахами обгорелого зерна. Старуха и девушка, перебравшись через вал, наткнулись на кучи камней, каких-то брёвен — казалось, только это и осталось от большого сооружения. И оттуда, где стоял хутор, тоже доносилось дыхание тепла.

Журбиха выпрямилась и замерла. Гале же вдруг припомнился летний день. Тогда, после болезни, в саду появился Петрусь. Он клал себе в рот спелые вишни... Где же парубок сейчас? Чует сердце — жив... И ещё подумала с удивлением: привиделся Петрусь, а не давний наречённый — Марко. Почему?.. Помнится, словно вчерашнее, встреча на Пеле. И монисто сейчас возле сердца. А его держали руки Марка... Правда, Петрусь вывел из погреба, но...

   — Люди! — послышалось где-то рядом.

Обе прилипли к тёплому дереву.

Из темени снова:

   — Не бойтесь! Я вас знаю...

   — Кто там? — подала голос Журбиха.

   — Я — Мацько... Мы с вашими сельчанами на валах стояли.

Из темноты через светлый вал скользнула прихрамывающая тень.

   — А вы, тётка, — продолжал Мацько, — ещё пули заговаривали. Пробивали мы шведские лбы, да только вражья конница рубила уцелевших наших товарищей. Наш слепой ватажок стоял под пулями, взявшись за руки с вашим дедом Свиридом. И беспалого нашего пуля уложила... Меня стоптали конём. А с нашим дедом был мальчишка Мишко... Он-то где?

   — Много людей сейчас в лесу, — предположила Журбиха. — Спасаются.

Галя слушала разговор с замиранием сердца. В памяти снова возникал прежний Чернодуб. А теперь, в густом мраке, одни пепелища, трупы...

   — Буду пробираться туда, где стоят царские войска, вдруг сказала Галя, ощупывая глазами еле различимую дорогу.

Журбиха проводила взглядом жебракову фигуру. Тот, словно кошка, легко перепрыгнул через освещённый зыбким пламенем вал и пропал в темноте. Журбиха крепко обняла девушку. В её глазах Галя увидела отражения далёких пожаров, потому что в Чернодубе уже нечему было гореть. Лишь на панской экономии ещё дотлевали огоньки и горланили песни победители.

   — Иди, доню... Встретишь моих хлопцев. Если бы мне мои лета молодые чарами прикликать — пошла бы и я с тобою.

Журбиха вдруг запела песню, дотоле не слышанную в Чернодубе, печальную и протяжную, но одновременно грозную. Наверно, мелодия только что родилась в её душе. Но если бы ту песню заслышали сердюки — они бы призадумались. Столько было там жгучей ненависти.

Денис Журбенко отчётливо видел, как наливается кровью длинный нос с красноватым рубцом от острой стали и как напрягается вся фигура полковника Галагана, уже готовая к действию, когда, сдерживая высоких коней, к нему приближаются гордые шведские офицеры и не отъезжают до тех пор, пока полковник не подзовёт молодцеватого есаула. Денису всё видно. В такие мгновения он толкает Степана. Дорогу придётся пробивать... Смотри, казак, в царском манифесте — месяц сроку. Бумаги развешаны на многих церквах. Их срывают шведы и гетманские есаулы, однако смелые люди лепят снова.

Степану не дождаться решительных действий. Длинная сабля — в руках. Дед Свирид побывал с нею в молодости на Запорожье. Невыносимо подчас становилось старику в Чернодубе, но не променял её на хлеб. А внук?

Мыслями о сроке полны и полковничьи головы, и старшинские, и простых казаков. Да царские обещания известны и шведам. И тс — начеку. Среди казаков — тайные разговоры. Сбежал даже полковник Апостол. Верен был Мазепе, и всё же... Бродил задумчив, хмур, часто разговаривал с Мазепой, уединяясь с ним.

Вот если бы и Балаган... Балаган из простых людей. Зачем ему дружба с большими панами? Или, может, потому он держится шведов, что сам стремится в большое панство? Б1отому угождает Мазепе? Говорят, его поместья уничтожены гультяйством, а которые уцелели — будут уничтожены. Должен понимать...

Мысли о бегстве не оставляли ни днём ни ночью. Словно в тумане ехал-ехал казак по родной земле после страшного гречишного поля, где, как он полагал, открылось предательство, впервые поняв, что казакованье казакованьем, да не врагам же служить... Надо головою думать.

В окружении шведов остатки гетманского войска переправились через Десну, потом через Сейм. Неделю спустя захватчики стояли уже в Ромнах, сделав этот город главной королевской квартирой. А вообще шведские полки разместились от Ромен до Прилук на западе и до Гадяча над Пслом — на востоке. Из-под королевского крыла Мазепа рассылает универсалы, требуя для новых союзников волов, муки, всякой живности. Немногие универсалы доходят по назначению, да и там, куда доходят, никто не подчиняется. Король из Ромен грозит наказанием гетманским подданным, не признающим своего повелителя, как он говорит, поставленного самим Господом Богом. Королевские угрозы не только на бумаге. Уничтожены многие местечки и сёла. Однако Украина не подчиняется...