— Попробуем присоединиться к королю шведскому. Ведь Богдан Хмель когда-то об этом думал. Грозил московитам...

Новый гул прервал его совет. Но многие кричали утвердительно. Марко тоже неожиданно подумал, что Чуйкевич хоть и приехал от Мазепы, а говорит правду: от царя всего жди... Антихрист! Будет как на Дону. Поплывут и по Днепру плоты с казацкими трупами.

   — Выгоним царя с московскими панами! — закричал Марко. — Волю гетманщине! Самостийну Украину!

   — Волю! — поддержал Копысточка. — Царь — антихрист!

И началась свалка, после которой казаки снова пили и мирились, снова собирались на совет.

А на следующий день творилось то же самое. Уже в третий раз собралась рада, Нестулей, атаман переволочинский, охрип от криков, поскольку угождал кошевому и побаивался казацтва, однако, казалось, и сегодня ничего не будет решено, а только ещё сильнее вздуются кулаки. Гордиенко притих, загадочно вслушивался.

   — Нельзя вступать в союз со шведами! — кричали одни.

Иные настаивали на своём:

   — Как уберечься? Сила солому ломит!

Майдан ждал, что скажет Гордиенко. Ведь он посылал товариство на соединение с царскими войсками. Они отсюда недалеко, за Ворсклой. Вжались между шведами, чтобы ближе к запорожцам, к Днепру, к своим городкам на нём. Чтобы помешать шведам укрепить связь с татарами.

Неизвестность длилась долго. И наконец, когда вечернее солнце положило на широкий Днепр красные длинные тени, заговорил Гордиенко.

   — Товариство! — прорезался неожиданно мощный голос. — Мы — сила. Доколе же нам терпеть позорные издевательства? Деды наши, наши отцы в земле зубами скрежещут, догадываясь о нашем безделье! Я правду говорю?

   — Правду! Правду! — поддержали Гордиенка нарочито поставленные им казаки, так перемешивая снег с грязью, что она во все стороны летела брызгами. — Правда, батько! Нужно боронить Украину! Царь — антихрист!

Гордиенко ещё громче:

   — Царь загонит украинцев за Волгу, а сюда пригонит своих бородатых кацапов да узкоглазых татар! Получается, правду говорят послы гетмана Мазепы — что хочет царь, то и делает. Получается, святую правду пишет гетман в своих письменах! Вот посмотрите на его парсуну, присланную нам в подарок!

Молодые казаки быстро подняли над возом что-то большое, яркое, красное — у Марка и глаза на лоб. Он уже видел эту парсуну. В Чернодубе! Это же её малевал брат Петрусь! Марко стал пробиваться поближе к возу. Это нелёгкая работа. На широкой плоскости живой человек в красном жупане! Глаза — многомудрые... Как же мог Марко не рассмотреть всего этого тогда, в церкви, когда показывал Петрусь эту парсуну, перед которой вмиг приумолкло всё товариство... Кто заслепил тогда глаза? Гордость заполнила Марка. Хорошо бы рассказать кому-нибудь о брате, да кому?

Гордиенко был доволен поведением казаков.

   — Видите? Он строит церкви по всей гетманщине! Он нашу веру защищает! Он хочет видеть нашу Украину самостийной!

   — Шведы отсюда недалеко! — пробивался сквозь голоса бас кошевого. — Ударим с нашей стороны. Прогоним царских вояк. Пойдут на них турки и татары. Не до нас будет царю.

Вот на что вывернул хитрец. Пусть и прежде нападал на православного царя, но это же — предательство! Что можно плести языком простому казарлюге, то грешно говорить кошевому.

Замолчали казаки надолго, как только замолчал кошевой. Наконец кого-то прорвало:

   — Не пристанем!

   — На православного царя напускать безбожного басурмана! Измена!

   — Покажи то письмо, что от Мазепы приватно имеешь! Покажи!

Гордиенко взревел:

   — Враки! Все слушали письмо! А теперь уже поздно назад оглобли поворачивать! Этой ночью наши товарищи за все кривды поубивали многих царских солдат, многих связали! Загляните в наши подземелья!

Он обращался к Нестулею. Нестулей поглаживал на пузе здоровенный ключ:

   — Как же... Вот... Сидят...

И гетманские послы сегодня вдруг сделались более спокойными. Стали с обеих сторон от гетманской парсуны. Мазепа глядит с неё мудро... Чуйкевич разглаживает усы, Мокиевский и Мирович улыбаются.

   — Измена! — закричали казаки, забыв о Мазепиной парсуне, и полезли на расправу.

Да кошевой недаром окружён верными сторонниками, есть кому дать отпор слишком быстрым, чтобы забыли о своих речах, чтобы поняли — все запорожцы подняли руку на царских солдат! Всем теперь одна отплата, все связаны одной верёвкой! Среди верных гордиенковцев упорнее прочих вымахивал кулаками Демьян Копысточка, кровавя носы сероме...

А уж прочие зажилые дружными криками поддержали самых верных гордиенковцев. Писарь, стоя возле Мазепиной парсуны, читал письмо, заранее приготовленное старшиной для шведского короля.

   — А посему войско запорожское...

Марко не слушал писаря, смотрел на работу брата, ждал, что решит товариство. Когда же вокруг заорали, что следует посылать это письмо шведскому королю, тогда и он понял, что его речь и его действия сейчас уже ничего не значат. Он смотрел на братово малевание, на которое уже никто больше не обращал внимания, и снова видел родной Чернодуб... Как там сейчас — в самом красивом селе?

В тот же вечер многие запорожцы из Переволочной, из местечек и сёл вблизи неё тайно направились за Днепр, в полковой город Чигирин, куда прибыл с казацким войском полковник Галаган. Уже расползались слухи, что он привёл против запорожцев охотных казаков. Многие пробовали пробиваться на Голтву, к самому фельдмаршалу Шереметеву. Подавались в те места, где русские войска и верные царю казаки.

В казацких толпах, что, приостановившись, поили коней, о Гордиенке твердили одно: продался, проклятый, как ещё до него продался Мазепа. И многих сечевиков продал, собака. Горелкой залил глаза, улестил хитрыми речами, обманул подлой изменой — потому что нападение произведено на сонных солдат, те же считали запорожцев своими союзниками. Одним словом — продал.

Как бы там ни было, говорили беглецы, искать правды нужно вместе с русским православным людом, а не считать, будто чужинцы-шведы помогут найти её. Будто они ради того и пришли сюда. У них своё на уме.

Голова у Мазепы ежедневно переполнена нехорошими мыслями.

Весенним водам — убыль. На пригорках — шильца молодой гонкой травы. С гамом и весёлым криком возвращаются из тёплых краёв отощавшие птицы. Вскоре выбьют лист ожившие деревья. А тогда каждый овраг и самый неказистый лесочек спрячут гультяя вместе с конём. И опять пойдёт нестроение...

После возвращения из-за Ворсклы король приказал оставить Гадяч, Зеньков. Шведские гарнизоны занимают теперь земли от Лютеньки до Петровки и Решетиловки, а дальше — до Новых Санжар. На севере граница шведского регимента пролегла за Опошней. Правда, после присоединения Гордиенка с запорожцами для шведов снова открывается Муравский шлях на полдень, на Сечь, и далее, до Крымского Перекопа. Но на нём — Полтава, занятая русским гарнизоном. Не будь её или сиди там покорный гетману полковник — намного легче дышалось бы королю, спокойнее спал бы и Мазепа. Если бы малодушный Левенец не отдался в руки нахрапистому Меншикову... Теперь, говорят, Левенец под арестом. А зять его — здесь.

Ещё зимой, за Ворсклой, в Слободской Украине, король спросил, почему Полтава так интересует царя? Что это за город? Царь посылал туда Меншикова. Мазепа шутя ответил, что о том лучше рассказал бы Меншиков, если бы с Божьей помощью не удрал. Но король торопился к Москве.

Теперь король остановился в Великих Будищах. Мазепа облюбовал для себя Диканьку. В имении недоброй памяти Василия Кочубея думал найти отдых. В самой просторной светлице приказал повесить свою парсуну. Да не ту, где он верхом, в доспехах, которая была предназначена для размещения рядом с царской, а новую, неизвестно кем и доставленную, где он в красном жупане, мудрый, добрый. Была надежда, что весенний разлив воды остепенит казаков Скоропадского. Да и хлопы, надеялся, надолго залягут в своих убежищах. Каждый день теперь неприятные новости: где-то украден сонный швед, там зарезаны трое, ночью, в хате, а там с водопоя отбит целый конский табун.