От клятвы не отказывались. Поклялся и Орлик. Гетман на него и не глядел. Казалось, он ни на кого не глядел. Орлик решил, что Мазепа давно ко всем пригляделся и всё обдумал, лёжа на красных подушках под своей рыцарской парсуной, писанной зографом Опанасом. Орлик вместе со всеми поверил, что с таким умом можно сделать всё. Ведь обмануты старшины разговорами о полностью самостийной Украине? Не сознался гетман, что нового покровителя ей готовит. Да и кого он дурит — королей, полковников, царя, его, наконец, Орлика? Может, Орлику тоже не всё читано? Да уж точно не всё... Иначе почему бумаги не даны в руки? Но гетман знает, как и кого дурить. Для его же пользы, обманутого. За это и заслуживает почёта. За это на него надо молиться.

   — Дай Господи скорей увидеть Украину свободной от царей да от королей! — сверкнули слёзы на глазах у Ломиковского.

   — Дай Господи! — подхватил Кожуховский, Горленко за ним, Трощинский и прочие молодые полковники.

Раскраснелся даже спокойный Апостол.

   — Ни с кем не будем делить власть! А хлопов — в бараний рог! Своё государство!

   — Верно! Верно! — шевельнулся на подушках гетман. — Нужно придавить, ой, нужно. А что могу? Сотню беглецов из моих поместий повесили, тысячу... Как убить дух, который появился в хлопских головах? Просил дать войска в Киев — царь отвечает: сами делайте резистентно... Запорожцы, турки, татары... Да страшнее всего — остаться с глазу на глаз со своей чернью. А если подумать — зачем же делиться доходами с царём? А? Своё государство... Сами...

   — Правда! — радовались полковники. — Теперь всё будет хорошо! Своё государство!

А пока что гетман тщательно исполнял царские приказы: рассылал казацкие сотни и целые полки. Старшины, знавшие или догадывавшиеся о его тайной готовности присоединиться к совету полковников, удивлялись. Давно ушли на помощь Сенявскому Киевский да Белоцерковский полки — где они теперь? Сейчас вот посылаются под Смоленск Нежинский и Переяславский. А сколько казацкого войска в Литве, а под городом Пропойском? Будто бы ещё собирается двинуться в Польшу и полковник Трощинский... Кто же защитит Украину?

Тем временем привезли новый указ: приготовить конницу для нападения на вражеские обозы! Царь писал собственноручно: «Мы бы очень хотели, чтобы вы сами были с той конницей, но знаем о вашей болезни, а потому принуждать вас не можем. Следите за порядком и тишиной во всех ваших городах и сделайте необходимое, дабы люди не слушали неприятеля, если он ворвётся на Украину и начнёт распространять там свои универсалы!»

Прочитав письмо при всех старшинах, гетман смяк на подушках и начал диктовать Орлику:

   — Спасайтесь, люди! Идёт на вас враг злой и вероломный... Зарывайте в землю хлеб, зарывайте глубоко своё добро, деньги, церковный скарб, потому что в ненависти к православной церкви никого и ничего не щадят лютеране-шведы!

Высохшие веки с тоненькими красными жилками закрывали слинявшие глаза, некогда очень красивые и яркие, — вот они на парсуне! При страшных словах содрогалось немощное тело.

И понеслись из церквей и монастырей по гетманщине молитвы, чтобы милосердный Бог помог скорее изгнать из русских земель супостата-шведа. Молились в каждой хате, а гетманские универсалы висели на церковных стенах, на монастырских воротах, на корчемных дверях. Грамотные читали до хрипоты, а желающих послушать собиралось всё больше и больше, хотя, кажется, не оставалось уже человека, который по нескольку раз не слушал страшного чтения. Перед универсалами думалось, что всё то, может, и враньё, будто бы гетман тянет ляшскую сторону, будто бы он сам тайный католик. Если бы католик, то уж лучшего времени ему не найти...

Часть вторая

1

ведское войско, несколькими колоннами придвинувшись к Днепру, вступало в город Могилёв. Впереди, в блеске сбруи и оружия, скакала Gard du corps du Roy[12] — лейб-гвардия. За нею топали сапогами пехотные полки, везли пушки. Очень долго двигались обозы с генеральским имуществом, с королевскою казною, офицерским скарбом, крытыми повозками интендантов, с шумными кёнигсбергскими купцами, торговцами, всякого рода маркитантами и маркитантками, менджунами. На многих повозках смеялись белозубые горластые женщины и размахивали чёрными ладошками ребятишки. В нескольких каретах проехали королевские любовницы, среди которых осмелилась улыбнуться лишь белошейная и белогрудая Тереза. Ещё дольше гнали табуны лошадей. Потом покрасовались медными и стальными доспехами драгуны в высоких меховых шапках. А замыкали колонну рейтары.

Король с пригорка, от перекосившейся корчмы, в окружении нескольких хмурых драбантов рассматривал армию, уверенный, что никто больше не видел её во всей полноте и силе. Армия, припоминал, создана ещё умом короля Густава-Адольфа. Теперь можно гордиться ею, как турецкий султан гордится своим гаремом. Показалось, что сравнение стоило бы передать камергеру Адлерфельду, он — premier gentil homme de la chambre[13] — человек молодой, очень образованный, или духовнику Нордбергу (хм-хм!), чтобы они записали в свои книги, — они подробно описывают поход. Однако их не было рядом.

На корчемном дворе перед драбантами сидели в сёдлах только двое молодых генералов — Лагеркрон и Спааре. Они засмеялись, увидев королевскую улыбку. Засмеялись и другие генералы, как раз проезжавшие мимо пригорка, засмеялись и офицеры. Солдаты, как природные суровые шведы, костяк полков, так и остальное воинство — и поляки, и саксонцы, и волохи, — тоже воспринимали отзвуки королевской улыбки.

— Vivat! Vivat![14] — раздалось тысячеголосое.

Радоваться было чему. Вместо болот и лесов, мокрых, сплошь зелёных, открылись зеленовато-жёлтые поля. Дороги потянулись песчаные, древние, глубоко врезанные в суховатую землю, будто канавы, и в них уже не проваливались окованные железом тяжёлые колёса, и не приходилось разрывать строй, чтобы солдаты вытаскивали застрявшую телегу. Правда, кое-где виднелось много поваленных деревьев. То московиты устраивали преграды. Высланные вперёд королевские отряды поджигают завалы или прокладывают обходные пути. Над дорогами, на возвышениях, — сёла. Взяв из драбантовых рук подзорную трубу и наведя её с корчемного двора на слепящую полосу воды, король удовлетворённо разводил тонкие губы; впрочем, от него, как и всегда, редко услышишь выразительное слово...

Вечером солдаты заполнили Могилёвскую фортецию, близлежащие сёла, хутора, каждое строение, уставив высоты возле монастырских дворов бесчисленными возами, конями, палатками, заняв Днепрово побережье до самого города Шклова. Везде заслышался рёв скота, запахло свежей кровью, дымом, жареным мясом, заслышались хлопские стоны, женский визг, детский плач, собачий лай, пьяные песни, крики торговцев — солдаты заслужили себе хорошую еду и развлечения: король приказал взять с города контрибуцию! В тот же вечер за Днепром взвились красные сполохи. Из высокого замка широкая вода казалась таинственной жидкостью, которая отделяет этот мир от иного, непонятного, невидимого, а потому и страшного.

Генералы посматривали на зарево. Упившись за столами, как и солдаты возле торговых палаток, да ещё после чьего-то замечания, что за Днепром, как и до Днепра, московитские генералы принуждают население прятать в землю съедобные припасы, жечь на корню зерно, а само население будут разгонять по лесам, желая и дальше стелить пустыню, — закричали, что король выведет войско в такое место, где московиты и не думают видеть его солдат, а потому и не успеют ничего поджечь. В местечке Радошковичи он выпестовал искусные планы, дабы и впредь вести своих воинов так же умело, как вёл их до сих пор.