Да, это провал. Если арестован Пассек, если у него найдут её записку — она не только пропала, она обесчещена. Неудачный заговор, смерть, отрубленная голова. Она более не колебалась — будь что будет, у неё нет выбора, нет другой дороги.
Они молчали почти всю дорогу. Екатерина гадала о том, как всё будет, Орлов молчал, потому что не знал, что встретит его в Измайловском полку, куда прежде всего решили ехать. Он только сейчас понял, что, в сущности, никто ничего не знает, что лишь появление Екатерины должно произвести взрыв. Бибиков, который стоял вместе со Шкуриным на запятках, ни о чём не волновался. Он думал, что всё знает Орлов, что всё готово. Орлов, сидевший вместе с кучером, даже не оборачивался к Екатерине, он только приказывал погонять.
Екатерина не сделала тщательного туалета — она оделась в своё обычное траурное чёрное платье, покрыла голову той же кружевной чёрной шляпой. Скромно, просто, прекрасно должна она выглядеть. Екатерина, великая актриса, смотрела на себя со стороны — как она выглядит, хорошо ли сидит чёрный бант, которым она сколола распущенные и брошенные за спину волосы: твёрдо знала, каждая мелочь сейчас имеет значение, наряд, причёска, особенно выражение лица должны стать трогательными, должны сразу же расположить солдат в её пользу. Несчастная мать с восьмилетним ребёнком, преследуемая своим мужем, решившим заточить её из-за любовницы. Она представляла себе, какие слова должна произнести, чтобы не выглядеть слишком несчастной, быть достойной своего положения и просить защиты у солдат, не роняя своего достоинства. Необходимо сыграть великую сцену, от успеха которой зависит — быть или не быть ей на российском престоле...
Боже мой, тысячи случайностей составляют жизнь человеческую, случайности окружают самых высокопоставленных лиц. Что, если бы Пётр Третий догадался поставить часовых у ворот Петергофской загородной резиденции? Он, правда, назначил комендантом резиденции Измайлова, издавна недоброжелательного к Екатерине. Тот шнырял по дворцу и парку, неукоснительно смотрел за пленницей, но в ту ночь спал как убитый, выпив за ужином крепкого пива. Что, если бы он увидел, что к петергофскому Монплезиру подъезжает простая коляска, если бы он захотел узнать, почему в такой неурочный час младший офицер добивается свидания с императрицей?
Дворников-стражей и вовсе нет в Петергофе, военные часовые не выставлялись, полицейские чины не наряжались на службу ко дворцу.
Орлов вошёл, никем не остановленный, никем не замеченный. Его встретил лишь Шкурин да Шаргородская, верные и преданные слуги Екатерины.
Что, если бы Шкурин переметнулся на сторону императора, что, если бы Пётр вздумал подкупить его, дал бы ему больше, чем давала Екатерина? Что, если бы Шаргородская стала шпионкой императора? Нет, Пётр об этом и не подумал, он никогда не отличался предусмотрительностью...
Она едет в неизвестность, в казармы к солдатам, которые, возможно, и верны присяге императору. Да, они недовольны, да, Орловы подготовили многих из них и подкупом, и разговорами. Но какова цена той случайности, которая может остановить всё, кто тот человек, из-за которого всё полетит прахом?
Она сжала в руке маленький медный грошик, данный ей юродивой. «Царь на коне» — так говорила она, эта юродивая. Не должно быть никаких случайностей, вернее, все случайности должны сложиться в одну большую случайность, по которой предписано, по велению судьбы, ей, Екатерине, бесприданнице из нищего немецкого рода, стать великой государыней...
Лошади остановились. Екатерина выглянула из кареты, страшась увидеть посланных за нею солдат, страшась увидеть людей, исполняющих приказ арестовать её. Но посреди дороги в дрянной коляске сидели два офицера. Один из них соскочил с козел и уже бежал к ней. Она узнала милую русую голову Григория и едва не задохнулась от плача. Теперь, рядом с ним, она уже не боялась ничего.
Он прижал её к сердцу, и Екатерине достаточно было одного его слова:
— Поехали!
Радость всколыхнулась в ней волной. Он здесь, он не оставит её в эту трудную минуту. Она опустила за корсаж грошик, который всё ещё сжимала в руке.
Фёдор Барятинский пересел на козлы, Григорий уселся с Екатериной в коляску.
— Мы за вами, — крикнул Алексей Орлов.
Но ехать так скоро, как бежали свежие лошади Григория, его коляска не могла.
Четверо в коляске — Григорий, Екатерина, Фёдор Барятинский на козлах вместе с кучером — понеслись к Петербургу. Оставалось каких-нибудь пять вёрст.
Екатерина подняла сияющее лицо к Григорию — с ним здесь, рядом, ей не страшно ничего. Красивый, удалой, молодой, молодецкий — Боже мой, как она любила его сейчас, как гордилась им, как летело её сердце. Его молодецкая удаль, его бесстрашие и отвага вселили в неё безумную смелость, и появилась вдруг мысль, что теперь никто не сможет ей помешать. Он был с ней, он в самый трудный час выехал к ней навстречу, он рисковал головой, сбежав от соглядатая Перфильева, он спешил к ней... Она рыдала в душе от радости, радостного предчувствия, но лицо её оставалось спокойным и торжественным. Все свои слёзы она пролила в душе.
Она оглядела себя — ну и вид. В пыли, с кое-как сколотыми чёрным бантом волосами, в смятом траурном платье, в сбившейся на сторону шляпе. Она как могла привела себя в порядок. И снова сжалось сердце — что ждёт её в солдатских казармах — слава или эшафот, царский престол или смерть? Но рядом с Григорием не страшна ей никакая смерть. Умереть рядом — это ли не славный конец?
У Калинкиной деревни, где начинались слободы Измайловского полка, Григорий выскочил из коляски и побежал вперёд. Екатерина ахнула — значит, ничего не готово, всё делается вот сейчас, в эту минуту. Похолодели руки, в тонкую нитку сжались губы.
Она видела, как Григорий пробежал к полковой кордегардии, надрывно крича. Из казармы выбежало несколько солдат, едва больше десятка. Забил полковой барабан...
Фёдор Барятинский шагом направил коляску к полковой кордегардии.
Екатерина торжественно, плавно сошла с коляски. Десяток солдат окружили её, целовали ей платье, кричали: «Да здравствует наша матушка Екатерина!»— шумели. К ним подбегали новые, показались несколько офицеров.
Толпа густела, теперь уже не десяток солдат окружал её. Она следила взглядом за Григорием, который носился по домам, кричал солдатам, распоряжался, посылал их за другими. Захватив амуницию, они бежали к месту сбора. Толпа густела.
Внезапно все расступились. Григорий Орлов вёл под руку духовного отца полка, отца Алексея, старого, белобородого священника, однополчанина измайловцев, уже восемнадцать лет бывшего их духовником и наставником. Григорий подвёл отца Алексея к Екатерине, тот осенил её принесённым в руке крестом и подал знак к присяге.
Тут же, под открытым небом, на песчаном плацу весь сбежавшийся Измайловский полк принёс Екатерине присягу.
Григорий послал за гетманом Разумовским. Ещё произносились слова, ещё целовали крест солдаты, как явился и сам полковник Измайловского полка, Кирилл Григорьевич Разумовский в раззолоченном мундире полкового командира со всеми регалиями и орденами.
Солдаты затихли, настороженно очищая ему путь. Он прошёл до стоявшей рядом со священником Екатерины. Молчание повисло над толпой — как будет реагировать полковник, что сделает, что скажет? Замерла и Екатерина. Кто знает этого непредсказуемого человека, богато одарённого всем, что только можно пожелать, капризного, как ребёнок?
Кирилл Разумовский подошёл к Екатерине, опустился на одно колено и почтительно поцеловал её руку. Громовое «ура» прокатилось над плацем. Восторженные крики, шум, гул толпы опьянили и горячили кровь Екатерины. Она впервые узнала, что такое любовь народная, восторг толпы.
Краткий совет с Разумовским подсказал план: идти от измайловских слобод на Фонтанку, к слободам Семёновского полка.
Отец Алексей, поддерживаемый под руки Орловым и Барятинским, высоко поднимая крест, направился впереди всей процессии. Екатерина села в коляску, сбоку на белом коне гарцевал Кирилл Разумовский. За ними отправились все солдаты и офицеры. Шли беспорядочной толпой, не делая никаких построений, непрерывно крича «Ура!» и «Да здравствует матушка наша Екатерина!».
