Пётр не советовался с женой, когда приглашал принца Жоржа, не сказал даже, что назначил его главнокомандующим. То, что принц Жорж служил у Фридриха, было для Петра самой лестной рекомендацией. Впрочем, Пётр теперь не советовался с ней ни по каким поводам. Но чем больше скрывал от неё Пётр все государственные дела, тем лучше она их знала...

Знала, что Елизавета Воронцова и весь клан Воронцовых только и ждут, чтобы Пётр очистил место императрицы. Елизавета устраивала Петру скандалы и истерики, канцлер осторожно, но явно намекал, придворные нашёптывали. Пётр сдастся когда-нибудь. Дай бог, чтобы позже, чтобы она была готова...

Воронцов сиял всеми звёздами на груди, он давно представлял себя в роли дяди императора. Его положение упрочилось бы, а многочисленные долги оплатились бы государственной казной. Он и так брал взятки от всех государственных послов, жаль только, давали ему не слишком щедро и не слишком часто.

Она опять посмотрела в сторону главного стола. Барон Гольц, прусский посол, вошедший в силу сразу после смерти Елизаветы и оттого заважничавший и раздобревший, что-то оживлённо говорил Петру. Тот в ответ сиял всеми своими большими оспинами на бледном курносом лице. К нему слегка склонился адъютант царя Гудович, «голубица мира», как иронично прозвали его при дворе, ездивший в Берлин подписывать кондиции по случаю мирного договора и особо отмечаемый императором. Елизавета Воронцова сердито выговаривала что-то дяде, Михаилу Илларионовичу Воронцову, а он отворачивал от неё своё красное надутое лицо. Особы трёх первых классов, иностранные министры, послы сидели строго по рангу. И только ей, Екатерине, жене императора и российской императрице, не нашлось места за главным столом.

Что ж, пока она не в обиде. Дальний конец стола терялся в сверкании свечей и блестящих мундиров, и все лица сливались в одно огромное жующее пятно.

Барон Гольц что-то рассказывал маленькому русскому шпиону, как презрительно называл он Петра. Он наслаждался плодами победы — маленький русский шпион Фридриха бросил к ногам поверженной Пруссии громадную Россию. Пётр возвратил Фридриху всё, что завоевали русские солдаты. Подписанный мир был настолько выгоден Пруссии, что можно плясать на костях русского солдата и славить маленького русского шпиона.

Пётр вскочил и громко крикнул на всю залу, перекрывая гул и шум четырёхсот голосов:

— В честь счастливого окончания заключения мира!

Прокричал, сел и прильнул к наполненному его любимым бургундским кубку. Послышался залп орудийной стрельбы за окнами, закачались громадные канделябры, замерцали свечи, тоненько зазвенели стёкла окон, вздрогнули хрустальные рюмки, тихонько прозвенели золотые и хрустальные кубки.

Возгласы приветствий наполнили громадный зал шумом и гулом. Екатерина пригубила бокал и взялась было за вилку, но отложила её в сторону — еда не шла в горло. Сердце сдавило от нехорошего предчувствия. Она подняла руку к груди, нащупала среди бриллиантовых подвесок тоненькую золотую цепочку и вытащила из низкого выреза платья крохотный грошик. Сжала в ладони, и тёплый от Екатеринина тела грош словно бы отозвался лаской на ласку. Он согрел ладонь Екатерины. Она снова опустила грошик в вырез платья...

Залп пушек за окнами заставил снова зазвенеть стёкла в громадных окнах и затренькать громадные аметистовые подвески на канделябрах. Мощный взрыв восторга придворной толпы ударил в уши.

Екатерина снова пригубила бокал. Боже, с каким наслаждением вытянулась бы она под мягким одеялом — ломило ноги, ныла спина от тяжести парадной робы, усилились боли в низу живота. Она всё ещё никак не могла оправиться от родов. Екатерина и всегда-то была некрепкого здоровья, а тут мальчишка родился такой крупный, что последствия всё ещё давали о себе знать. Только бы дойти до своей комнаты, только бы вытянуться на постели.

   — За здоровье императорской фамилии! — прокричал Пётр, и снова оглушило всех орудийным залпом за окнами.

Екатерина едва сидела.

На тост императора все встали. Звенели кубки и рюмки. Встала и Елизавета.

Екатерина осталась сидеть...

Пётр искоса взглянул на Екатерину. Она пила, но сидя.

   — Почему она не встала, чёрт возьми? — раздражённо спросил Пётр у Гудовича.

Тот побледнел, вытянулся за стулом императора, предчувствуя скандал. Он бы хотел сейчас быть только тем, чем был в последнее время — «голубицей мира», проведшим все переговоры с прусским королём, крайне лёгкие ввиду несомненного желания Петра отдать Пруссии все плоды русской победы. Однако придворные обязанности налагали на него и эту тяжёлую обязанность — служить императору за столом.

   — А ну-ка спроси, почему она не встала, — погнал его Пётр к императрице.

   — Рад служить, государь, — бойко ответил Гудович и помчался за спинами гостей к месту государыни. На ходу он сочинял слова, как смягчить грубые выражения Петра, и мягко склонился к уху императрицы:

   — Ваше величество, извините, государь приказал покорнейше спросить, почему вы не изволили подняться?

Екатерина побледнела. Смутные тревоги превращались в реальную опасность.

На губах её играла сияющая улыбка, когда она повернула своё лицо к Гудовичу:

   — Андрей Васильевич, разве вы не слышали: тост был за нашу фамилию? Следственно, за государя, государыню и великого князя, цесаревича... А этот тост не принято пить вставая членам императорской фамилии...

Гудович поклонился низко и резво побежал к императору.

Смягчая и подбирая выражения, он передал слова Екатерины.

   — Дура! — закричал Пётр громко. — Разве она не знает, что в нашу фамилию причисляются и наши дяди? Генералиссимус Георг принц Голштинский — один из них. И она должна встать... Идите и скажите это ей, да не умасливайте! — в бешенстве заорал Пётр.

Гудович рысцой побежал к Екатерине.

Гул над столами прекратился. Все заметили эту тревожную беготню Гудовича, красное, разъярённое лицо Петра, перешёптывания Екатерины и Гудовича.

Возникла судорожная тревожная тишина. И в этой тишине раздались резкие, громкие крики Петра: u — Передай, Гудович, что она дура, а то я тебя знаю, сгладишь!

Екатерина окаменела. Впервые так открыто и грубо оскорблял её Пётр при всех высших чинах России, впервые позволял себя солдафонскую брань...

Она не повернулась к Гудовичу, а обратилась к Сергею Строганову, стоящему за её стулом:

   — Сергей Александрович, скажите анекдот, развлеките шуткой!

И эти слова услышали за столом.

Строганов тоже замер: что делать, оскорбить императора, выручить императрицу, у которой уже заблестели на глазах слёзы?

Гудович ещё не подошёл, а уж Сергей Александрович, судорожно роясь в памяти, принялся рассказывать что-то смешное. Смешное не смешное, но слёзы на глазах Екатерины высохли. К Гудовичу она не повернулась, слов его, смягчённых долголетней практикой при дворе, не слышала...

Пётр едва сидел на месте от бешенства. Пена выступила на его губах.

   — Барятинский! — выкрикнул он.

Тут же подскочил полный тяжеловесный Барятинский.

   — Арестовать! — заревел Пётр. — В Шлиссельбург!

Барятинский растерянно склонился над императором.

   — А этого. — Пётр показал рукой на Строганова, — убрать, выслать от двора...

Гробовая тишина висела над залом. Каждый шорох отчётливо слышался во всех углах. Даже бесшумно скользящие в своих блестящих ливреях слуги навострили уши, замерли, ожидая развязки.

Екатерина окинула взглядом сидящих за столом. Все лица слились в одно сплошное пятно. Вот она, её судьба... Вот так, при всех, позорно, мелко, пошло окончится её жизнь. Что ж, против судьбы не пойдёшь, значит, так предугадано. И тут опять вытащила она из выреза платья медный крохотный грошик. Он задвоился в её глазах: слёзы душили Екатерину. Нет, только не это, если ей суждено встретить свою смерть, она сделает это с улыбкой на губах.

Она высоко вскинула голову, распрямила ломившую спину и весело засмеялась. Смех зловеще прозвучал в мёртвой тишине зала.