А честь ему еще потребуется — для князя Хейнгиля.

Бел Латеман поднял перчатку и поджал губы.

— Вы заставили меня уволить моего лучшего секретаря, — процедил он, не в силах прекратить играть роль обиженного невниманием любовника. — Вы никогда не давали мне поступать по своей воле.

Дрожи Бару поддалась, только поднимаясь по ступеням к своим апартаментам.

В башне счетовода царила тишина. Служащие разошлись по домам.

— Ты можешь справиться с собой, — прошипела она, прислонившись к каменной стене и сжав кулаки так, что затрещали перчатки. — Это тоже твоя работа.

Что она сделала? Что могло толкнуть ее на столь поспешный, прямолинейный поступок? Поединок? Ей никогда не доводилось применять оружие в гневе, и разумеется, что подобное представление не ускользнет ни от Зате Явы, ни Каттлсона! Три года Бару куталась, словно в вуаль, в скучную, кропотливую, верноподданническую работенку. И приступить к задуманному следовало осторожно, до мельчайших деталей продумывая каждый шаг.

А теперь она попалась на приманку Латемана!

А что, если за этим стоит не он? Вдруг он — пешка в руках Зате Явы?

Проклиная трясущиеся пальцы, она заперла дверь, кинулась в спальню и налила себе вина — со скрупулезной точностью, не пролив ни капли. Вино горчило во рту, но Бару плеснула в бокал еще, мурлыча под нос песенку про названия звезд. Ее Бару услышала в детстве от матери Пиньон или от кого–то из теток, а может, в те ночные часы, когда их огромная семья собиралась па берегу и составляла из старых звезд россыпи новых созвездий.

— Оно отравлено, — раздался голос из ванной.

В «Наставлении о телесном разуме» говорилось, что характер человека определяется по предмету, к которому он устремится при неожиданном испуге — будь то дверь, оружие или письменные принадлежности. Бару вспомнила, что иногда бедолага может оцепенеть, уподобившись жертве перед хищником, и вздохнула.

Наверное, она отупела из–за алкоголя, а может, просто устала. Сейчас ее почти не волновало, останется ли она в живых или нет. Она видела столько ночных кошмаров, в которых ее буквально стирали с лица земли!

Бару неторопливо опустила бокал на стол и задумалась.

Пришелец уже убил бы ее, если бы хотел того. Помимо прочего, он не стал бы предупреждать ее о яде.

Значит, ей ничего не угрожает.

Если только это — не расчет, а акт жестокости. Возможно, он собирается причинить ей неимоверные страдания.

— Идите сюда, — произнесла она, вставая и освобождая кресло.

У незваного гостя оказались синие вороньи глаза Зате Явы, но гораздо больше седины в волосах и в длинной бороде. Одет он был в прочные сапоги и солдатскую куртку из оленьей кожи и шерсти, а зубы его выглядели неухоженными, как у бедного крестьянина. Посмотрев на его руки и пояс, Бару поняла, что он безоружен.

А лицо его было знакомым! Странно!

— Приветствую вас, — вымолвил он. — Ваш секретарь поднял такой шум, пытаясь отыскать меня. И я решил нанести вам визит.

Бару измерила взглядом расстояние до него — и до висевших на стене ножен.

— Где Мер Ло?

— В полной безопасности. Совсем вымотался — целый день все ныл да тявкал. Но вы правы, Бару. Вам надо быть начеку. — Он шагнул к столу, и Бару отступила, держась от мужчины на некотором расстоянии. — Стража в вашей башне ненадежна. Замки нужно обязательно поменять. Беда с вами, с технократами… — Взяв со стола ее бокал, он принюхался к содержимому. — Вы слишком уважаете утонченность. Вы без ума от сплетен, слухов, неосязаемых признаков власти. Вам и в голову не приходит, что кто–то может вломиться к вам с ножом и чиркнуть по горлу. А Ордвинн еще недостаточно цивилизован для тонкой политики.

— Я ожидала такой встречи, — сказала Бару. До ножен на стене было легко дотянуться. — Но не думала, что к имперскому счетоводу пожалует князь. Что побудило вас устроить этот маскарад, Зате Олаке?

— Вы, конечно. Молодежь уважает театр больше, чем смерть… — Отпив из ее бокала, он нахмурился и засопел. — Похоже, я переусердствовал с дозой. Но не будем терять времени. Зачем звали? Город уже знает, что я живу в уединении. Для чего понадобилось меня искать?

Неужели ее сердце только что пропустило удар? А резкая боль в животе — отозвалась спазмом в грудной клетке?

Внезапно Бару ощутила липкий страх, и ее ладони взмокли от пота.

— Как заслужить противоядие?

— Только правдой, — буркнул Незримый Князь, нетерпеливо постукивая пальцами по столу. — Разве я похож на человека, которому нечего делать? Зачем вы звали меня?

Она глубоко вдохнула, как будто собиралась прыгнуть в воду. При князе не было ни пера, ни пергамента, да и вряд ли он надеялся обвинить ее на основании письменных показаний. Но он — брат Зате Явы, а та, если захочет, найдет, чем подкрепить обвинение.

Зате способна удушить Бару — так же, как некогда утопила Фаре Танифель.

— Вы убили Су Олонори, — начала она, — чтобы никто не раскрыл секрета Тайн Ху с фальшивыми фиатными билетами. Но я раскрыла ее замысел и положила ему конец.

В Маскараде трудились хирурги, удалявшие голосовые связки собакам, чтобы те не могли лаять. Из них получались замечательные сторожа — безмолвные и бешеные. Именно их напомнил сухой, почти беззвучный смех Зате Олаке.

— Пожалуй, технически так и есть. Но вы не ответили на мой вопрос. Зачем вы начали ссужать золотом княжьих крепостных? Почему рассорились с губернатором Каттлсоном, чье благоволение и сейчас могло бы открыть вам путь в Фалькрест, к высоким постам? Зачем вы звали меня?

— Я обдумываю план восстания, — отчеканила Бару. — Вы возглавляете разведку мятежников и нужны мне как союзник.

— После таких речей, — негромко заметил Зате Олаке, — я могу отдать вас Зате Яве, и она сварит вас заживо. А вашу шкуру сохранят для опытов.

— Зате Ява и пальцем меня не тронет, — уверенно парировала Бару (как бы хотелось чувствовать эту уверенность па самом деле!). — Она стремится освободить Ордвинн. Маскарад для нее — лишь орудие, а Дурацкий Бунт она помогла подавить только потому, что он был обречен. Она гениально сыграла свою роль. У нее есть власть, и она выжидает подходящего момента и нужного человека. Этот человек — я.

— А если патриотизм моей дражайшей сестрицы не простирается столь далеко? Может, она встанет на сторону явного победителя, будь то восставшие или Маскарад?

— Я гарантирую вашему заранее обреченному на поражение восстанию верную победу. Без меня вы потерпите поражение.

— Фаре Танифель твердила то же самое. Но оступилась, сплоховала, и ее измена стала очевидна даже Каттлсону. У сестры не было выбора — пришлось завести дело и приговорить ее к смерти, чтобы не погибнуть самой. — Зате Олаке сложил пальцы домиком. — Отчего вы уверены, что справитесь лучше?

— Я способна повести за собой князей и народ.

Снова — сухой, беззвучный смех.

«Не сдавайся», — подумала Бару.

— Не сомневаюсь. Кстати, известно ли вам «Сомнение предателя»?

— Нет, — призналась Бару.

— По крайней мере, честно. Я сочинил его, на манер тех инкрастических «Сомнений», которые все вы так любите. Именно оно погубило Дурацкий Бунт, а сказано в нем вот что. Если ты — ордвиннский князь и чуешь назревающий мятеж, перед тобой встает выбор. — Он отпил еще глоток отравленного вина. — За кем пойти — за восставшими или за лоялистами? Если твоя сторона проиграет, тебе конец. Если победит, ты сохранишь свое положение и получишь выгоду. Но именно в восставших есть некая загвоздка: среди них пышным цветом цветет предательство! Вы понимаете меня, Бару? Предатели никогда не осудят акта измены. И потому сперва надежнее остаться с лоялистами и затаиться. А позже, когда бунтовщики наверняка победят, можно переметнуться на их сторону — якобы ты столь умен, что успел навредить в гнезде проклятых лоялистов. Но в чем вся суть, Бару?

Против хитроумной загадки Бару устоять не могла — даже при незваном госте в собственной спальне и яде, струящемся в собственных венах.