— Арктическое лето слишком коротко, чтобы пройти под парусами это льдистое расстояние. Тут нужен пароход. И не колёсный, а винтовой. Как вы относитесь к архимедову винту?

   — Я полностью за винт! По-моему, для плавания в арктических водах нужно небольшое судно, способное проходить по узким полыньям[70]. А пока мечтаю организовать байдарочную экспедицию от бухты Коцебу на Аляске к реке Маккензи.

Поход на байдарках позже возглавил Александр Филиппович Кашеваров, но потерпел неудачу.

Однако болезнь, неотвязчивая, жестокая, гудящая, подтачивала силы Крузенштерна. В 1842 году он удалился из Корпуса.

Перед отъездом в Ревель прошёл он медленным шагом по Дворцовой набережной, постоял перед зданием Адмиралтейства, вышел к старому зданию у Английской гавани с колоннами по фасаду. По фронтону портика надпись: «Отечеству на благое просвещение». Здесь обретался небожитель и попечитель всех кругосветок того времени Николай Петрович Румянцев. Согласно завещанию, его дом превратили в музей, все богатейшие коллекции и огромная библиотека стали достоянием России.

На Волковой кладбище Иван Фёдорович простился с вице-адмиралом Макаром Ратмановым, любезным другом своим, скончавшимся в 1833 году, и отъехал в своё имение. Он и умер, склонив голову над своим «Атласом Южного моря». На титульном листе сочинения красовался фамильный герб Крузенштернов с экслибрисом и девизом «Надейся на море».

Манёвры у Гогланда с двумя дивизиями были последними в жизни Беллинсгаузена. 68-летний Фаддей Фаддеевич предчувствовал, что больше уже не сможет управлять таким множеством кораблей из-за нервных перегрузок, тем более в присутствии государя и шведской эскадры вдали под флагом адмирала Норденшельда. Зная, что в той эскадре в чине лейтенанта флота Швеции находится король Оскар, Николай послал туда офицера связи Фёдора Дмитриевича Нордмана, хорошо знавшего шведский и вообще европейские языки.

По желанию царя командовать манёврами стал Костенька, девятнадцатилетний генерал-адмирал Константин Николаевич. Он почти дорос до папеньки, на верхней губе появились пушистые усики. Смущаясь поначалу, он отдавал команды старому адмиралу, тот передавал их вахтенному офицеру, на мачты поднимались сигнальные флаги, дублировались фрегатом, находившимся в стороне колонн, чтоб его видели все корабли дивизий. Команды исполнялись с той же быстротой и изяществом, с каким делались и прежде. Но в этот раз их было много, и сменялись они одна за другой, как будто кто гнался за эскадрами.

   — В погоню идти! — распаляясь, кричал Костенька.

   — В погоню... — вторил Беллинсгаузен и, чтоб вахтенный не перепутал, добавлял тише: — девять бело-красных флагов на бизань-ванте распустить, раз выстрелить.

   — По ветру гнать!

   — По ветру... Добавить сине-жёлтый с единым выстрелом.

   — Перестать гнать!

   — Встать на верп!

   — Другой якорь вытянуть!

   — В погоню на четверть компаса!..

А Беллинсгаузен как бы вольтижировал своими эскадрами, заставляя корабли маневрировать всего в кабельтове друг от друга. В быстроте меняющихся сигналов, чёткости приказов угадывалась его воля, требующая от командиров таких же скорых и смелых движений.

А коль ложился туман, к флагам подмешивались более частные артиллерийские залпы, фонари, фальшфейеры, ружейная трескотня, барабанный бой, колокола.

   — Всему флоту двадцать один залп чинить!

Тут флагман начинал пальбу, за ним — остальные. Если стрельбы были в цель, опять же первым стрелял флагман, другие её добивали. Отживший корабль умирал, как гладиатор, испытавший немало боев. Он погибал медленно, тяжело, с великой тоской. Иссечённые осколками мачты, паруса, похожие на решето, обрывки вант, покосившиеся реи валились набок, потом ложились на волну, в развороченные снарядами борта врывалась вода и, затяжелив корпус, увлекала в свою бездну, в небо взвивались головешки и пар, облако повисало над бурлящей воронкой и рассеивалось потихоньку по ветру.

Наконец император дёрнул увлёкшегося сына за рукав. Тот понял желание.

   — Встать в дрейф. Вызвать командиров! — Костенька победно оглянулся вокруг и размашисто перекрестился, не заметив, как быстро для него, молодого, здорового, радостно возбуждённого, пролетел день и начинало вечереть.

   — Кайзер-флаг на бизани распустить и выстрелить раз, — шепнул Беллинсгаузен вахтенному офицеру, хотя тот уже успел передать команду, но всё равно остался благодарным старому адмиралу за подсказки.

Корабли ладно изменили строй. Заиграла музыка, застучали барабаны, залились трелями боцманские дудки, оповещая отбой.

На кормовом флагштоке поднялся иерусалимский вымпел: всему флоту чинить молебство Господу Богу!

   — Ты мастер своего дела, — сказал Беллинсгаузену государь, довольно покручивая ус.

Сыну же пожал руку со словами:

   — А тебе в добрый путь.

Вернулся со шведской эскадры капитан-лейтенант Нордман. Взволнованно рассказал он, как адмирал Норденшельд и король Оскар следили за русскими кораблями:

   — Несколько часов они будто приросли к подзорным трубам, изумлялись грациозным движениям кораблей. Поразило их множество сигналов, за которыми тотчас следовало исполнение. «Я держу пари с кем угодно, что этих эволюций не сделает ни единый флот Европы!» — воскликнул Норденшельд.

Обе дивизии вернулись в Кронштадт. Проводил Беллинсгаузен царя и свиту, простился по-отечески с великим князем Костенькой. То ли от выпитого вина по окончании манёвров, то ли от волнения и усталости на душе стало тоскливо. Пожелал спокойной ночи дочерям, поцеловал Аннушку и ушёл в свою половину. Его кабинет напоминал каюту. В нём даже пахло кораблём. Этот крепкий смолистый запах источал пеньковый палубный мат, который лежал вместо коврика у него под ногами. Доброе, ласковое, одновременно застенчивое лицо Беллинсгаузена, говорившее о душевной чистоте и честно прожитой жизни, вдруг осунулось, приобрело землистый оттенок. Что он успел сделать и чего не успел?.. Не хапал казённой копейки, не знал протекции, не стремился делать карьеру, много плавал, оставался независим и твёрд, не больно-то ладил? исключая Меншикова, с высшим морским начальством — всё так. Но почему же что-то ноет в груди, гложет душу, не даёт уснуть?

И тут неожиданно пришла мысль: да ведь на манёврах он, по существу, присутствовал на похоронах родного флота, под чьими парусами прошли все его годы. Тёмные, дымные, грязные чудовища, чавкая шлицами, как свиньи, шли на смену белокрылым кораблям, фрегатам, бригантинам, корветам. И ничего тут не поделать. Эпоху сменяла другая эпоха.

Наверное, так же чувствовали себя гидротехники, привыкшие к священной силе чистой работающей воды, при виде огнедышащей паровой машины. Её привезли из Шотландии. Весила она 88 тонн и двумя насосами выкачивала в час тысячу кубометров воды. Запускали её двенадцать мастеровых-британцев. Десять из них уехали, а двое — помощник инженера Адам Смит и кузнец Уильям Брюс — остались и приняли русское подданство. Позже запустили вторую машину по чертежам Смита, но изготовленную на русских заводах, в том числе и на Кронштадтском литейном. Должно быть, успех вскружил голову Смиту. Почувствовав себя незаменимым, он предъявил ультиматум: либо вдвое увеличить жалованье и предоставить казённую квартиру, либо уволить. Русского мастерового Романа Дмитриева спросили, сумеет ли он управлять обеими паровыми водоотливными машинами, на что техник с достоинством ответил: «Могу и без аглицких мастеров». Тогда Смита уволили. Но это к слову. Главное, паровая машина прочно входила в жизнь. На Охте заложили первый парофрегат «Архимед» с винтом по чертежам полковника Ивана Афанасьевича Амосова. Корпус делали из лиственных пород с частичным использованием дуба и сосны. В бортах прорезали двадцать восемь пушечных портов: для 36-фунтовых орудий. Его привели на кронштадтский рейд, установили котлы и машину в 300 сил. Двухлопастный винт имел диаметр 4,6 метра.