Кстати, Иван проявил в этой сфере известные способности. Если капитан вернулся на шлюп с живым дрессированным попугаем, которого выменял у промысловиков за три бутылки рому, то Резанов в один из последних рейсов, когда англичан мучило похмелье, все анкерки ёмкостью по три ведра, залил жиром за одну бутылку.

Перед отходом с острова Макуари промышленники постарались доставить на шлюп шкуру морского слона вместе с головой, чтобы по возвращении в Петербург русские могли набить чучело и сохранить для потомства вид этого редкого и достойного зверя. Поскольку из-за начавшегося шторма они не сумели подойти на шлюпке, то снарядили китобойное судно. С опасностью для жизни они привезли шкуру на «Мирный». К этому времени «Восток» отогнало довольно далеко в море. Густая пасмурность с дождём скрыла остров из глаз, а китобоец не имел даже компаса. Лазарев отдал англичанам свой и указал румб, по которому надлежало им возвращаться, сверх того наделил провиантом и ромом.

Приближался полярный юг. Холодней становился воздух, крепче дули ветры, мрачнело небо, гуще сыпал снег. Начиналась ледяная страда. На широте 62 градуса встретили первые ледяные поля. Потом упёрлись в стену. Вдоль неё и пошли в надежде увидеть проход. Появились киты и айсберги. Шлюпы лавировали между ними, поворачивая с одного румба на другой, ложась в дрейф, прислушиваясь к шуму воды, разбивающейся о подошвы ледяных островов. В тяжёлую мрачность, когда скрывались верхушки мачт, через каждые полчаса Фаддей приказывал стрелять из каронады ядром, чтобы звук слышали на «Мирном». Качка была столь велика, что коки не могли готовить жидкую горячую пищу в котлах. Они с трудом грели воду для чая и пунша, чтобы этим тёплым питьём хоть немного подкреплять матросов на вахте, беспрерывно менявших паруса. Питались всухомятку, но не голодали. Ели масло, сухари, говядину в банках, закупленную в Англии, где впервые научились делать консервы.

В шторм Фаддей посылал на бак зоркоглазого Олева Рангопля «смотреть вперёд». Снег, мелкий и колючий, несло горизонтально, паруса и стоячий такелаж покрывались льдом, при сильном движении шлюпа сверху сыпались тяжёлые сосульки.

Но случались и светлые, спокойные дни. Появлялось солнце. Офицеры и штурманы начинали торопливо вычислять широту и долготу. Как-то, проплывая мимо плоского айсберга длиной и шириной до 10 миль, Беллинсгаузен определил его высоту: получилось 110 футов (33,5 метра). Сделав несложный расчёт из того соображения, что шесть частей айсберга скрыто под водой, то есть 660 футов (201 метр), он нашёл массу его, равную более 59 миллионов тонн. Полученной от этого гиганта пресной воды хватило бы всем жителям планеты на несколько месяцев.

Правда, в воде, приготовленной изо льда, не хватало некоторых необходимых для жизни солей, в первую очередь йода. Такую воду пили матросы Кука. Занудливый натуралист Иоганн Фостер, сопровождавший мореплавателей во втором походе, опять-таки писал: «Многие из нас почувствовали разные простудные заболевания, жестокую головную боль, у иных распухли железы и сделался сильный кашель, что, конечно, происходило от употребления в пищу растаянного льда». Но Фаддей следил за рационом, такую воду коки использовали при готовке кашицы, щей, гороха, пива и пунша, а для утоления жажды выдавалась пресная вода, на берегах налитая.

Вечером 13 декабря шлюпы в четвёртый раз пересекли Южный Полярный круг. Обывателю фраза «Я был за Полярным кругом» покажется пустой. Но в то время её могли произнести считанные люди. И люди мужественные. Само пребывание в высоких широтах считалось доказательством героизма. Для мореплавателя, прошедшего через эту условную черту, фраза «Я был за Полярным кругом» приобретала особую эмоциональную окраску. Она означала: «Я был в царстве вечной стужи, за чертой, где кончается власть живой природы, где человека поджидают тысячи опасностей». Над горизонтом в самую полночь сияло солнце, шлюпы малыми детскими корабликами проползали меж ледовых громад, матросы с баграми у бортов, матросы на баках, матросы на реях стояли в готовности действовать, если одна из этих махин вдруг начнёт двигаться, вздумает перевернуться или внезапный ветер, как пушинку одуванчика, погонит шлюпы на лёд.

Но ещё хуже чувствовали себя моряки, когда опускался туман, всё вокруг будто погружалось в сметану. Звуки гасли, запутавшись в мгле и сырости. Еле слышались выстрелы из 15-фунтовых каронад, которыми обменивались «Восток» и «Мирный» для обозначения своего места. Матросы осторожно передвигались по палубе. Рассмотреть можно было лишь собственные ноги да пальцы на вытянутой руке. В моменты белой слепоты каждый человек становился особо чуток на ухо. Откуда-то издалека, словно из глубин моря, появлялся трубный гул. С каждой минутой нарастала лавина звуков, превращаясь в рёв. Тогда слышался крик искушённого капитана:

— Поворот чрез фордевинд!

Вмиг пропадало тоскливое угнетение. Те, к кому адресовалась команда, с лихорадочной порывистостью кидались исполнять приказание. В какую-то долю просветления показывался ледяной монолит, изъеденный временем, как сухостой древогрызом, вода, плещущаяся в этих щелях, пещерах, промоинах, создавала свирепый вой и рёв.

Иногда шум от бурунов нёсся со всех сторон. Приходилось спускать катера и тянуть шлюп на буксире. Часто при пальбе орудий, даже не заряженных ядрами, но в ясную погоду, айсберги разрушались от сотрясения воздуха. Исполины были настолько источены водою, настолько стары, что рассыпались стеклярусом, рушились в воду с тяжёлым грохотом.

Как-то раз, сидя за обедом, Фаддей нутром почувствовал, как шлюп сильно закачало и паруса обветрились. Наверху он увидел величественную и ужасную картину. Шлюп входил в тесный проход между двумя плавающими горами. Айсберги были столь высоки, что отняли ветер у самых верхних парусов. Корабль в таких случаях становится почти неуправляемым. Но пока он двигался по инерции и слушался руля. На грот-брам-салинге стоял матрос Денис Южаков и показывал направление, куда править.

   — Видишь вершину? — крикнул капитан.

   — Она много выше клотика. Вижу только стену вроде щита!

Как только прошли самую узость, стены за кораблём сомкнулись, как гигантские тиски, с треском и рёвом посыпался лёд. Нет, не лёд, а какие-то высшие силы сберегли их в этот (который!!!) раз.

В Рождество Христово во время благодарственной молитвы сильный удар прервал службу, даже Дионисий не устоял на ногах. Завадовский кинулся узнавать причину. Незадолго перед службой он вместе с капитаном поднимался наверх и не усмотрел никакой опасности, кроме нечастых малых льдин.

Шлюпом управлял лейтенант Демидов, которому Беллинсгаузен досрочно, ввиду тяжёлого плавания и доброй службы, присвоил всё же следующий чин, и это событие офицеры собирались отмечать в ближайший праздник. Он находился на баке, откуда обычно при льдах вахтенные командовали. Ход был небольшой, хоть зыбь сильно раскачивала судно с носа на корму и мешала управляться с рулём. Демидов, увернувшись от одного снежного поля, набежал на другое. Оно показалось небольшим, но, напитавшись водою, от тяжести погрузившись, довольно коварно встало на пути. К счастью (о, высшие силы небесные!), это случилось в то самое мгновение, когда шлюп зарылся носом в воду. Льдина упёрлась в якорный шток и, приподняв его, раздробила лишь подъякорные доски, отодрала под водою медь фута на три. Если бы удар последовал секундами раньше или позже, когда форштевень поднимался, льдина проломила бы подводную часть...

Новый, 1821 год начался невесело. Шлюпы двигались при ветре и сильном волнении. Косматые тучи, чёрный горизонт, снег и мороз омрачали и без того непраздничное настроение. После молебна матросам выдали по кружке горячего пунша, но хмель не прибавил веселья. Угнетала тоска. Чувствуя это могильное предгрозье, Фаддей позвал вестового Мишку:

   — Передай кокам, чтоб сварили кофе и налили вместо сливок несколько рому. Может, от такого непривычного питья ребята повеселеют.