- После чего?

- Так мы называем смерть. Я рассказал о трёх нижних уровнях. Они доступны разумным существам первой ступени. О более высоких уровнях вам, людям, вообще ничего не известно. Да и не может быть известно.

- Возможно, это так. Но чем это нам может помочь? - Леонид вновь глянул на жавшегося в страхе двойника.

- Убей его, - Джо заявил это столь буднично, словно говорил об убийстве комара.

- Как? - человека аж оторопь взяла.

- Из автомата, - Джо не смотрел Леониду в глаза, но говорил совершенно серьёзно, - Гарантировать не могу, но возможно, реальному Ромке будет легче.

Леонид вскинул оружие, палец лёг на спусковой крючок... Он медлил. Взгляд бродил между прицелом, мушкой и глазами двойника Ромки. Эти глаза не рыдали, они молили о пощаде. И Леонид понял, что глядя в них не сможет выстрелить. Он зажмурился. Палец сделал микроскопическое усилие, приближая момент уничтожения двойника. Но выстрела не последовало. Перед внутренним взором Леонида вновь возник далёкий взгляд-крик темноволосой девчушки. И вот теперь он вновь слышал беззвучный вопль. Слов не было. Только мольба...

Леонид открыл глаза, поставил автомат на предохранитель и повернулся к роботу. Голос человека был необычайно умиротворён.

- Я не буду стрелять в него. И тебе не позволю причинить ему боль.

Джо удивлённо повернулся. Он пристальным взглядом долго бродил по лицу человека.

- Смерть и боль... Только их и боятся люди. Причем, как физических так и моральных. Смерть - говорит о конечности жизни, о том, что нужно задумываться над тем, на что потратил или собираешься потратить жизнь. Она вносит в жизнь принудительную процедуру поиска предназначения. А его смысл уже совсем прост! Нет никакого правильного предназначения у конкретного человека, а есть лишь обязанность развиваться, ибо это и есть единственная обязанность человека, называющего себя разумным. А боль? Боль - это инструмент, побуждающий познавать этот мир. Боль низводит человека на уровень сознания животного. И человек должен это понимать. Он обязан сознавать, что страх боли нужно исключить из своего бытия. Исключить в любом проявлении. Это сложно. Но без этого человек так и останется боящимся животным. Хоть и разумным, но животным.

- Я тебя понял. А ты?

- Тоже...

28 декабря 2068

Зарубский смог перевести дух только к обеду. Более напряжённых и страшных часов ему ещё не приходилось переживать. Обдумывая предстоящие действия, старый учёный был готов ко многому. Но, как оказалось, далеко не ко всему. Проснувшийся Ромка, вспомнив о вчерашних событиях, тут же закатил жуткую истерику. Отлично зная, что заражённых U-вирусом при неадекватном поведении тут же изолируют, старик выжал из себя всю доброжелательность, участие и оптимизм. Отдавать Ромку он не собирался даже ценой собственной жизни. Ещё ночью, сидя у кровати и поминутно вслушиваясь в дыхание больного, Феликс Николаевич в страшном волнении взвешивал все "за" и "против". Но лишь под утро смог самому себе признаться, что всё важное в жизни или уже сделано, или произойдёт без его участия. А потому нужно сосредоточиться исключительно на спасении мальчика. И окончательно принятое решение обнажило в море бушующей души маленький островок спокойствия. Именно этот островок не позволил впасть в отчаяние, когда бьющийся в истерике ребёнок пытался вырваться и сбежать в больницу к матери, ломал стулья и выл, забившись под кровать.

Ближе к полудню силы оставили Ромку. Он лежал на диване, сжавшись комочком и водрузив голову на колени Феликса Николаевича. Тело мальчика то и дело сотрясали спазмы рыданий. Но постепенно слёзы высохли. Зарубский дрожащей рукой гладил растрёпанные космы и изо всех сил старался удержать от рыданий себя. Это было нелегко. Обуревали черные мысли, и всюду виделись зловещие знаки. Сознание то и дело твердило, что опухшее от рыданий лицо в обрамлении черных волос смотрелось невыносимо траурно.

- Можно что-нибудь пожевать? - слабый голосок Ромки аж подбросил Феликса Николаевича.

Соскочивший с дивана старик тут же засуетился, начал сыпать невпопад радостными словами и, запинаясь, предлагать блюда. Он так увлёкся, что ведя Ромку, едва не свалился с лестницы. И только дойдя до кухонной двери, Феликс Николаевич с ужасом вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не было приготовлено. Но каково же было удивление старика, когда перед ними предстал ломящийся от яств стол. Зарубский даже попытался протереть глаза, дабы избавиться от неведомого морока. Но еда на столе никуда не пропала. Очнулся старик когда услышал позади осторожный голосок:

- Это я стол накрыла...

- Майя? Но как... - изумление Феликса Николаевича било все рекорды.

- Я связалась с Германом Дмитриевичем, а он всё заказал.

- Но ведь...

- А привезли всё на той же машине, что Лёню и Олега забрала.

Обрадованный старик кинулся к девчушке и звонко поцеловал в обе щеки, чем необычайно смутил её.

Жуя остывший, но всё ещё необычайно вкусный расстегай, Феликс Николаевич с удовольствием отметил, что Ромкино лицо порозовело. И хотя до улыбок было далеко, но взгляд постепенно перестал быть потухшим. Майя ж была счастлива, что поздний завтрак, быстро перешедший в обед, придал сил не только больному. Ибо хозяин дома, постаревший за ночь лет на десять, теперь хоть немного, но тоже приходил в себя. Прихлёбывая ароматный чай, Зарубский перевёл взгляд на девушку и чуть не опрокинул чашку:

- Майя! Мать честная! Мы ж про тебя забыли совсем! А ну, марш работать!

От резкой перемены обстановки Ромка испуганно вжался в стул, но видя, как девушка весело отреагировала на деланно строгий приказ, успокоился. А когда они со стариком остались в кухне одни, осторожно спросил:

- А где она работает?

- Майя трудится в моём домене.

- А что она там делает?

Феликс Николаевич хотел было уже рассказать об удивительных способностях юной гостьи, но вовремя осёкся.

- Э... она выполняет некоторые технические функции.

- Значит, она тоже из НИИ? У вас такие молодые работают? Мама мне не рассказывала такого... - и на глазах мальчишки снова навернулись слёзы.

Старик положил морщинистую ладонь на сжатый кулачок, но Ромка вырвал руку и закричал:

- Не надо меня успокаивать! Я знаю, что умру через два дня! Зачем вы меня к себе забрали?! Зачем я вам?! - он бросился на диван, и сквозь завывания до ушей Зарубского донеслось: - Я к маме хочу...

- К маме сейчас нельзя.