– Держи, это тебя. – Нина Павловна протянула мужу домашний беспроводной радиотелефон.

– Кто там? Алло! – Журавлев автоматически прижал плечом трубку к уху. Вот ведь удивительно, еще пару лет назад он упорно сопротивлялся прогрессу, запрещая домашним даже мечтать о корейском аппарате без проводов. Всеволоду Сергеевичу казалось диким добровольное желание советских людей потратить двухмесячную зарплату начинающего инженера, чтобы облучать себя потом радиоволнами средневысокой частоты, а теперь и он не представлял своей жизни без радиотелефона. Разве не чудо, что можно общаться с подчиненными, не выходя из сортира?

– Это я, – пробубнила трубка голосом Олега Трунова, старого приятеля, бывшего одноклассника, а ныне подполковника госбезопасности. Какой из этих его статусов был сильнее – Журавлев для себя так и не решил.

– Жду тебя через час на нашем месте у протоки, – сухо сообщил Трунов. – С удочками, разумеется.

– Не понял… – Журавлев непроизвольно покосился в кухонное окно. Олег Валентинович жил в доме напротив. И тоже на третьем этаже. – Вообще-то у меня на сегодня другие планы…

– Вообще-то это не просьба, а приказ, – сказала трубка и захлебнулась короткими гудками.

Журавлев механически ополоснул сковороду, смахнул тряпочкой в мусорное ведро хлебные крошки и осторожно поинтересовался у супруги, как бы заранее признавая свою неправоту:

– Солнышко, ты не видела удочки?

– В балконном шкафу смотрел? – почти сразу откликнулась Нина Павловна.

– Еще нет.

– Так посмотри!

Точно, в балконном шкафу. Сам же туда их и складывал. И ведь забыл напрочь…

– Ты зеркало в ванной обещал поменять, – очень вовремя вспомнила супруга. – Оно уже совсем от влаги почернело…

Журавлев вздохнул, экономными движениями нанес на лицо польский гель для бритья и расчехлил подаренный старшей дочерью модный голландский станок с тремя лезвиями. Из помутневшего по краям зеркала на него смотрел хронически усталый человек с красными шелушащимися пятнами на лбу, потухшим взглядом, клочковатой щетиной и синими мешками под глазами…

– Ну хотя бы машину ты заправить не забыл? – поинтересовалась Нина Павловна, глядя, как муж, чертыхаясь, вытаскивает из шкафа болотные сапоги.

Журавлев промолчал. Заправить новенький «Москвич Яуза», предмет неприкрытой зависти соседей по дому, он действительно забыл. Но на донышке бака бензин еще плескался. И в гараже была где-то запасная канистра. Да и вообще до протоки всего-то девять километров. Туда бензина точно хватит. И даже если не хватит, всегда можно пешком вернуться в Крутую Горку за подмогой…

Перед КПП, несмотря на ранний час, уже скопилась традиционная для летнего выходного дня очередь. Работники Марсограда изо всех сил рвались на природу в своих железных ВАЗах, ЗАЗах, УАЗах, ТАГАЗах, ИжАЗах, «Волгах» и «Москвичах», до предела забитых детьми, женами и пожилыми родителями. Таких, как Журавлев, одиноких любителей рыбалки, было не много. Но без очереди, к счастью, никто не лез, не предъявлял малолетних отпрысков, все досматривались терпеливо, без ворчания и недовольства, хотя общее стремление в такую жару побыстрей миновать кордон и вырваться на оперативный простор дач и пикников на высоком берегу реки Оби было вполне понятным.

Журавлев тоже старался не раздражаться. Хотя сдерживаться, глядя на стремительно разрастающееся стадо личных авто, ему с каждым годом становилось все трудней. Слишком хорошо стали жить, однако. И времена настали чрезмерно либеральные. Марсоград, как и все наукограды страны, снабжается теперь по первой категории, но это совсем не повод так старательно все приобретать и потреблять. Молодым ученым и инженерам следовало бы вести себя поскромнее. И не столь откровенно рваться вверх по карьерной лестнице.

Во времена молодости Журавлева кандидатская в 40 лет считалась нормой. А сейчас и 28-летние кандидаты наук никого не удивляют. И всем этим юным дарованиям всенепременно требуются финские холодильники, корейские микроволновые печи, китайские компьютеры и четырехколесные друзья. Вот Журавлев, например, купил первый автомобиль в 45 лет, вполне доволен воронежской микроволновкой, а компьютер у него дома – «Эльбрус-32С», надежная машина, собранная в Загорске.

– Предъявляем автомобиль к досмотру!

Взгляд милицейского сержанта направлен куда-то вдаль, где есть речка и лес. Ему, облаченному в униформу из плотной серой ткани, еще жарче, чем очередникам. Наверняка в это июльское утро он тоже хочет вырваться на природу…

– Здравия желаю, дядя Сева!

Журавлев кивнул, с удовольствием узнавая Андрея, бывшего одноклассника своей младшей дочери. Когда-то, имея статус «жениха», он бегал вместе с его Анькой по чужим огородам, мастерил марсоходы и ракеты с двигателями на спичечном порохе, а учительницу литературы пугал лягушками и ежами.

– Как там Анюта? Я что-то не вижу ее давно.

– Так уехала еще в прошлом году наша Аня. В Москву. С мужем своим, лодырем. Сказала: не хочу жить в вашей тюрьме.

– Понимаю, – вздохнул сержант Андрей, снял фуражку и тщательно вытер скомканным носовым платком потную шею. – На рыбалку? Багажник можете не открывать…

Журавлев проехал тридцать метров от зоны досмотра до шлагбаума не спеша, на первой передаче, перед знаком притормозил, как положено, привычно зацепился взглядом за решетчатую башню с антеннами подвижной радиотелефонной связи и только после этого обратил внимание на растяжку с призывом встречать самым что ни на есть ударным трудом вековой юбилей революции. То ли раньше не было этого полотнища, то ли он его не замечал – непонятно. Вроде и надпись не первой свежести. Вполне возможно, провисела месяц-другой где-то на задворках, а потом ее на передний край перебросили, дабы начальству стала заметней роль профкома и парткома в жизни трудового коллектива. Ну а что? Сто лет – это вам не хиханьки и хаханьки.

Нет, идею глобальных юбилейных торжеств, распланированных чуть ли не на весь ноябрь, Журавлев вполне поддерживал. Таким долголетием не грех похвастаться. Ну, разве что трехдневная историческая реконструкция в Ленинграде с выстрелом «Авроры» и штурмом Зимнего дворца его малость удивляли. И даже не сама имитация, а желание пригласить на нее в качестве зрителей весь мир. Опять ведь получится криво-косо. Точь-в-точь как с летней Олимпиадой-2004. И место проведения отбить удалось у самих Афин, и много красивых больших стадионов с колоннами и портиками в Ленинграде понастроили, вот только на советские игры приехали спортсмены из 95 стран, а на такие же игры в Пекине – из 204 стран.

Аналогично и с имитацией революции может выйти. Приедут по обязанности товарищи по социалистической системе, их разбавят для количества молодыми демократиями из Азии, Африки и Латинской Америки, сотни тысяч статистов дадут жару, от которого и чертям в аду тошно станет, Ленинград вздрогнет, братья-демократы похлопают в ладоши, выпьют русской водки, покушают от души астраханской черной икры и разъедутся по домам. А смысл-то в чем? Впрочем, искать сейчас смысл хоть в чем-то совершенно бессмысленно. Нет его нигде. Энтропия растет неумолимо.

Зато температура перехода проводников в сверхпроводящее состояние упорно застыла на отметке в 180 градусов по шкале Кельвина и дальше ни в какую. И ничего не помогает, хоть головой об стену бейся. Остается, правда, небольшая надежда на давно задуманную серию экспериментов с дорогостоящими керамическими материалами на основе оксидов лантана и бария, но если и она провалится, то финансирование на лабораторию Журавлева срежут окончательно. И придется расстаться с мечтой о сверхэффективных марсианских энергосистемах, в которых толстенные пучки силовых кабельных линий заменят тончайшие нити сверхпроводников, охлаждаемые до температуры перехода не дорогостоящими криогенными жидкостями, а бесплатной атмосферой Марса.

Понятно, что человечество в целом переживет и эту неудачу, ему не впервой, как говорится, на сверхпроводимость физики наткнулись еще в 1911 году, когда жидким гелием заморозили ртуть, и уже больше ста лет ученые многих стран проводят огромное количество разных экспериментов, но загадку сверхпроводимости так и не разгадали, и вообще толком никто ничего об этом явлении не знает, так что придется, видимо, потерпеть еще лет тридцать-сорок, пока произойдет очередной технологический скачок. Журавлев не сомневался, что Советский Союз в конце концов победит природу. Грустно было лишь от того, что его жизни на это не хватит точно…