От одного из домов отделилась тень. Даниел смотрел на подходящего к нему человека – рослого мужчину, наверняка лесоруба, – как на своего палача. Когда человек подошел, Даниел в отчаянном порыве вскинул копье. Занес над головой, готовясь ударить.

– Меня зовут Тивадар, – сказал мужчина, не обращая никакого внимания на копье, нацеленное ему в лицо. По шее его тянулась татуировка: словно кто-то отрезал голову и пришил обратно грубыми стежками. – Все говорят, будто ты ищешь мою дочь, Джанику. Что она натворила?

В доме, выбеленном известью снаружи и заполненном зеленоватым чадом внутри, Тивадар поставил перед Даниелом тарелку кровяной колбасы:

– Ешь. Ты гость в моем доме, никто здесь не причинит тебе зла. Закон холмов.

Даниел понял, что страшно голоден. Он не знал, как долго пробыл в этой деревне, сколько времени прошло с тех пор, как он пустился в путь. Колбаса, набитая в бычью жилу, истекала жиром и выскальзывала из пальцев. Даниел кое-как расковырял ее, выдавил кровянку из жилы. Мясо поползло, словно кишки из вспоротого живота. Даниела затошнило, но он откуда-то знал, что не должен отказываться от угощения. Поэтому нагнул голову и откусил кусок.

Оказалось вкусно. И очень солоно.

– Расскажи мне о своей дочери. Какая она?

Тивадар задумчиво наморщил лоб.

– Что ты хочешь знать? Ее нрав? Она упряма. Слишком упряма для женщины. Ленива и своевольна. В доме от нее всегда было мало проку, она не хотела трудиться, не хотела прясть. Проедала больше, чем приносила в семью. И в девках засиделась, все от своего упрямства.

– Но она красивая.

– Да, красивая. От этого-то все ее беды.

– И поэтому теперь Джаника служит вашей богине? Как там ее… Боссзу?

Тивадар слегка улыбнулся.

– Ты неверно произносишь имя. Видно, не знаешь, что оно значит. Надо вот так, слушай: Бос-с-зу.

– Плевать, – пробормотал Даниел. Во рту у него пекло от пересоленной кровянки, но он бы скорее сдох от жажды, чем попросил у этого человека глоток воды. – Что это за богиня, которой служат рабы и шлюхи? Куда глядит ваш талтош?

– Кто?

– Талтош… ну, жрец. Шаман. У вашей богини что, нет талтоша?

– Зато у нее есть Джаника, – заметил Тивадар. – Богиня Боссзу милостива. И да, ей угодно служение даже от шлюх и рабов.

– И она защищает своих служителей…

– Все мы в милости богини. Служители не лучше и не хуже других.

– Я пришел сюда убить твою дочь, – сказал Даниел. – Но нигде не могу найти ее. Мне кажется, что я схожу с ума. И эти статуи вашей богини повсюду…

– Какие статуи? – искренне удивился Тивадар. – Мы не поклоняемся идолам.

Даниел взглянул в окно. Двор старухи Тодоры с громоздящимся истуканом отсюда виден не был. И Даниел не знал, что увидит, если выйдет на улицу и решит проверить.

– Я ответил на твои вопросы, – сказал Тивадар. – Можешь ли ты теперь ответить на мои?

– Спрашивай, – глухо сказал Даниел.

– Почему ты хочешь смерти моей дочери?

Даниел вздохнул. Почесал пальцами воспалившиеся глаза, облизнул губы, тщетно пытаясь избавиться от привкуса меди и соли на губах.

– Она опозорила моего брата. Он должен был покарать ее, но не захотел. Говорил, что любит. Поэтому талтош сказал, что это должен сделать я. Найти женщину и убить. Так же, как…

– Так же, как ты убил своего брата?

Даниел посмотрел на человека, сидящего напротив него. Рослый, плечистый. Похож на лесоруба, как и тот, первый, Матьяс. И, как и Матьяс, никакой вовсе не лесоруб.

Ничто здесь не было тем, чем казалось.

– Я убил своего брата… да. Так приказал мне талтош.

– Твой брат был старше или младше тебя?

– Мы были близнецами. Я первым увидел свет.

– Братоубийство – тяжкое преступление по законам холмов.

– У пустоши свои законы, у холмов свои. Я не нарушал ваш закон. Но твоя дочь нарушила наш. Месть должна совершиться.

– И ты не боишься, что мы убьем тебя во сне?

Даниел запнулся. Смолчал.

– Или, – мягко добавил Тивадар, – быть может, именно на это ты и надеялся, когда отправлялся в путь?

Даниел смотрел на него сквозь черноту, наползающую на глаза. Вкус меди и соли во рту сделался нестерпимым. К горлу опять подступила тошнота. Даниел согнулся пополам, чувствуя, как куски кровянки в его животе превращаются в раскаленные камни. В раскаленные комки соли. И сжигают его изнутри.

– Все-таки отравили, – прохрипел Даниел, сползая со скамьи. – А как же… законы… холмов…

– Законы холмов – только для тех, кто родился в холмах.

Даниел закрыл глаза. На сей раз в самом деле закрыл. «Иштен, Иштенанья, Хадур, – подумал он. – Пусть все закончится на этом. Довольно. Прошу вас. Довольно».

– С добрым утром, человече! Как спалось?

Тивадар был приветлив и весел, суетился у очага, возле которого в копоти и грязи копошились мальчишки-близнецы, сыновья Матьяса. Хотя вовсе они не были сыновьями Матьяса, так же как Джаника не была дочерью Тивадара. Даниел сел в кровати, сгорбился, закрыл лицо руками. Над кроватью роились мухи. Запах меди, соли и крови, разлитый в воздухе, был тяжел и удушлив, забирался в нос, в глотку, в голову, в душу. Довольно. Прошу вас, довольно.

– Я хочу посетить святилище вашей богини Боссзу, – голос звучал сипло и незнакомо, словно чужой. – Кто-нибудь может меня туда проводить?

Проводить Даниела вызвалась старуха Тодора, которую он убил накануне. Это было ей вовсе не трудно, потому что недостающая нога у нее выросла так же, как перед тем рука и глаз. Сейчас у нее не хватало лишь левого уха, но с этой утратой она, похоже, неплохо уживалась. Старуха шла впереди Даниела, ничем не выказывая обиды за то, что он лишил ее жизни, и он, кажется, начинал понимать почему. Он ощущал во всем творящемся безумии некий смысл, ускользающий, как песок сквозь пальцы. Но от того, что ты не можешь поймать песок и сжать в горсти, он не перестает существовать, верно?

Даниел со старухой прошли деревню насквозь и ступили под сень елового леса. Чаща вздохнула и сомкнулась вокруг них: серая, стылая, промозглая, пахнущая вечнозеленой хвоей. Но здесь хотя бы не было крови и соли. Поначалу не было. Они шли долго сквозь лес, безо всякой тропы, старуха петляла между стволами, время от времени исчезая из виду, однако всякий раз появляясь вновь. Стояла полная тишина: ни пения птиц, ни шороха мелких зверьков в низком подлеске. Это место не было лесом так же, как и Джаника не была жрицей богини Боссзу. И все же Даниел шел за старухой, быстро, нетерпеливо, почти пугаясь, когда она ненадолго исчезала. Он знал, что вот-вот получит то, за чем сюда пришел.

Наконец старуха остановилась, и Даниел увидел соль. Не рассыпанные кристаллы на сей раз и не комки. Две гигантские соляные глыбы высились посреди леса, точно серовато-белые скалы. А между ними стояла Боссзу, богиня холмов. Она снова выросла: рост ее превышал теперь человека втрое. Каменное обнаженное тело, искусно высеченное в скале, притягивало взгляд и будоражило мысль совершенством форм. Руки и ноги ее больше не были сжаты, они были широко расставлены в стороны, точно приглашая к страстным объятиям. Статуя была прекрасна, это был образец непревзойденного искусства, радующего душу. Но только если не смотреть ей в лицо. Потому что лицо нисколько не изменилось. Все те же топорно вырубленные черты, ни носа, ни глаз, огромная разверстая пасть. Сейчас эта пасть была длиной с человеческий локоть, из глубины чернеющего провала несло трупным смрадом. Внутри пасти, назойливо жужжа, густо клубились мухи.

– Это и есть святилище? – прошептал Даниел.

– Какое святилище? – усмехнулась старуха. – Никакого святилища не существует. Богиня здесь. – Она постучала пальцем по своему изуродованному уху и повернулась, чтобы уйти.

Даниел рванулся за ней следом:

– Постой! Это имя, Боссзу. Что оно значит?

Старуха усмехнулась опять. В ее прямом, пронзительном взгляде Даниел ясно прочел упрек.