Журавлев кивнул и оглядел комнату, куда его привели. Металлический стол, прикрученный к полу, несколько стульев, сейф, узкий шкаф, тумбочка с замком, на тумбочке электрочайник и пара грязных стаканов – обстановка скромная, но все же не тюрьма.

– Э-э, я сильно извиняюсь, но нельзя ли мне воды? – поинтересовался Журавлев у сопровождающего.

– Ждите, вам все объяснят, – недовольно буркнул прапорщик.

Журавлев осторожно присел на крайний стул и тут только заметил на стене портрет генерального секретаря в деревянной рамке. Нет, точно не тюрьма. В камере генсека не повесили бы. И дверь, кажется, не закрыта. Хотя ни о чем это не говорит, естественно. Куда уходить, если отсюда даже при большом желании невозможно самостоятельно найти выход? Но мысль о возможности побега застряла в голове, как заноза, и вызвала легкий приступ клаустрофобии. Журавлев подошел к двери, осторожно ее приоткрыл, убедился в том, что прапорщик ушел и коридор пуст, потом проверил наличие воды в чайнике, огорчился из-за ее отсутствия и вернулся на стул. Очень хотелось пить, есть, спать.

Несмотря на волнение, глаза закрывались сами собой. На часах было без четверти два. В голове прояснилось, все мысли куда-то ушли, осталась только строчка из любимой песни, которая крутилась, как закольцованная: «Я сегодня до зари встану, по широкому пройду полю, что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной, помню…»

Журавлев подвинул стул поближе к металлической столешнице, пристроил голову на согнутую в локте правую руку и почти мгновенно погрузился в тяжелое забытье, слабо напоминающее сон…

– Выспались? – спросил кто-то над самым ухом. Голос был колючий и равнодушный.

Журавлев вскочил, потер глаза и опустил взгляд на часы – они показывали пять утра.

– Извините, – пробормотал, украдкой разглядывая собеседника.

Явно из начальства, судя по пиджаку и галстуку в такую рань. На вид – слегка за пятьдесят, но молодится. Стрижка полубокс, на висках седина. Если бы не усы, выглядел бы еще моложе. Взгляд усталый, видимо, сегодня не удалось заснуть. Или рано встал.

– Присаживайтесь, – предложил «моложавый», сдвигая в сторону стопку журавлевских папок. Он не торопился представляться, а Журавлев не решался спросить, как к нему обращаться. – Всеволод Сергеевич, я вас попрошу ознакомиться с этим документом и поставить свою подпись, что вы ознакомлены.

Журавлев взял непослушными руками лист бумаги и предложенную ручку, короткий текст был отпечатан на хорошем принтере, большими буквами, но вникнуть в его содержание никак не получалось.

– Что это? – Буквы плясали и расплывались перед глазами.

– Копия распоряжения Совета министров о создании исследовательского института, который будет изучать явление, открытое вами. Партия доверяет возглавить этот институт вам. А мне доверили сообщить об этом.

– Не п-п-понимаю… – Журавлев растерялся. Он меньше удивился бы, наверное, заочному обвинительному приговору суда. – Повторите еще раз. Как вы сказали?

– А что тут может быть непонятного? Вы же советский человек и патриот.

– Патриот, – с готовностью согласился Журавлев.

– Значит, как советский человек и патриот вы должны больше всего хотеть благополучия и процветания своей Родины. А в исследованных вами параллельных мирах Советский Союз усилиями наших идеологических врагов был уничтожен. Разве это справедливо?

– Нет, несправедливо, – еще раз кивнул Журавлев.

– Вот и займитесь этим вопросом. Восстановлением, так сказать, исторической справедливости. О материальной базе не беспокойтесь. Необходимым финансированием, фондами и всем остальным ваш институт будет полностью обеспечен в ближайшее время.

– Когда ехать?

– Если согласны, то можете… – «Моложавый» посмотрел на часы и на пару секунд задумался. – Сможете сегодня?

Журавлев сглотнул сомнения и кивнул.

– Хорошо бы еще знать, куда именно?

– А где, как вы думаете, имеются условия для создания такого института?

– В Дубне, – не раздумывая ответил Журавлев. – Там больше всего специалистов в области низких температур. В крайнем случае есть еще НИИ криогенной техники в Красноярске. У них база похуже, но если…

– Никаких «если». Дубна так Дубна.

– А я смогу заехать домой?

– Не беспокойтесь, вас сейчас довезут. И билеты доставят. И в Домодедове встретят. Только имейте в виду, ответственность на вас возложена огромная. Решение о создании этого института принимал Сам.

«Моложавый» кивнул на портрет за своей спиной и впервые за все время улыбнулся. Наверное, так мог бы улыбаться самый большой в мире советский самосвал БелАЗ…

Обратно в Крутую Горку Журавлев возвращался на той же семиместной «Волге», только уже один и с другим водителем. До машины его проводил вихрастый Терентьев: открыл дверь, подсадил, крепко пожал руку на прощанье. «Волга» уже тронулась, когда лейтенант вдруг отчаянно замахал руками.

– Ой, чуть не забыл, просили вам передать.

Журавлев с некоторой опаской взял у Терентьева запечатанный сургучом конверт из плотной коричневой бумаги, долго крутил его в руках и раскрыл только на выезде из Обска, когда показалась стела с надписью «Доброго пути». В конверте лежали пластиковая карточка-пропуск с символикой 100-летия революции и телеграмма-молния с шапкой «Политбюро ЦК КПСС», в которой сообщалось, что товарищ Журавлев приглашается в качестве почетного гостя на все юбилейные мероприятия, которые пройдут в Ленинграде с 5 по 9 ноября. А внизу стояла факсимильная подпись: генеральный секретарь ЦК КПСС В. В. Путин.

Журавлев вытянул ноги и долго смотрел, как проносится мимо чахлая степная растительность. У него уже не осталось сил удивляться…

Мне захотелось присесть, выкурить сигарету-другую, выпить глоточек вискаря – была с собой фляжка, конечно же, а как же! А запреты… я старше этих нововведений, мне можно… Да и ноги побаливали, честно говоря.

Я поискал лавочку, но не нашел, видимо, лавочки администрацией предусмотрены не были, и правильно, нечего рассиживаться, креативный человек должен жить стремительно, креативный человек подобен картине Кандинского «Стрела по направлению к цели», а рассиживаются да рефлексируют только бездельники! И еще – у креативного человека не болят ноги, потому что он молод и абсолютно здоров!

Аллея была пустынна, поэтому я без стеснения примостился на краешке невысокого бетонного постамента, под сенью, так сказать, экспоната. На постаменте стоял американский танк с красной звездой на башне. Табличка сообщала: «Средний танк «Шерман» М-4, воевал в составе…»

Танк явно побывал в бою, броня была в оспинах от попаданий, кое-где пробита, сталь вокруг пробоин вспухла, словно кожа вокруг заноз. Впрочем, покрашена машина была заново и аккуратно, а пробоины – они даже шарму какого-то придают, если, конечно, не думать, что стало с экипажем. Но ведь все это было давно…

Я достал фляжку «Джека Дэниэлса», свинтил колпачок, отхлебнул и закурил. Некоторое время я сидел, вдыхая сигаретный дым и чувствуя, как уходит боль из суставов, потом что-то заставило меня прислушаться. Откуда-то явственно доносилась гнусавая скороговорка банджо, что исполнял музыкант, я точно определить не мог – не то «Долог путь до Типперэри», не то «Камаринскую», играли где-то рядом, похоже, в танке, потому что больше было негде. Потом банджо замолчал, и над плечом раздался хрипловатый голос:

– Эй, бро, у тебя, похоже, вискарь, не угостишь ветерана? Да и покурить бы неплохо.