– Это что? – спросил экзорцист.

Со следователем он так и не поздоровался. Розенкранц склонил голову набок и искоса взглянул на посетителя. Так он до смешного напоминал облезлого грифа из зоопарка.

– Это мы нашли на месте преступления. В машине убитой, под передним пассажирским сиденьем.

– Где именно?

– В кустах. На обочине. Неподалеку от Большого Буховского моста.

Экзорцист вопросительно взглянул на следователя. Тот удовлетворенно хмыкнул.

– Попутчик следует своей схеме. Судя по заключению судмедэксперта, убийство…

– Психоцид.

– Убийство, дорогой мой, убийство – произошло в районе четырех утра. Девушка ехала с Островной Стороны в центр, большая часть мостов была разведена. Попутчик подсел к ней, очевидно, попросил подвезти, ссылаясь на то, что не успел к разводке мостов. Дальнейшее произошло по известной вам схеме.

Экзорцист поморщился. Схеме… Да, для Розенкранца мир ограничивался набором схем. Психоцид равнялся убийству, исхудавшее лицо на подушке с вопросительно распахнутыми детскими глазами было лицом трупа. Живого трупа. Живого… Как будто от этого легче.

– Вы говорили, он выбился из графика.

– Да, – все с той же удовлетворенной улыбкой продолжал облезлый гриф. – Очевидно, что-то его обеспокоило… вывело из себя. Наш психиатр утверждает, какое-то сильное потрясение.

– Речь идет не о человеке.

– А о ком же, дорогой мой, – о призраке? Беглой тени? Вы слишком романтичны. Убивают всегда люди. Одержимые или нет. И одержимы они не обязательно призраками, сбежавшими из Аида.

Ему, этому недоцерберу, очень хотелось доказать свое превосходство. Мальчик-ботаник. Старательный ученик. Провалил в Академии экзамен по специальности и до сих пор недоумевает – как же так, ведь он всегда все делал правильно.

– Что за пакет?

– А это вторая ошибка нашего клиента. Он впервые оставил что-то на месте преступления.

– Почему вы решили, что это принадлежало ему? Отпечатки? На пакете из супермаркета могут быть чьи угодно – кассира, других покупателей…

– Нет, отпечатки все стершиеся, но мы нашли кое-что поинтересней отпечатков. В пакете лежал другой пакет, целлофановый, с покупками. Кто-то разорвал его в клочья. Куда интересней покупки…

Экзорцист уставился на пакет. Супермаркет. Один из крупной сети. В груди медленно разрасталось сосущее, обморочное чувство, которое бывает, когда самолет ухает в воздушную яму. Супермаркет. Пакет. В нем другой, целлофановый. Разрытая влажная земля, темные разводы на лице богини…

– …нашли следы крови, – бодро продолжал недогриф. – Не человеческой. Куриной – но это бы никого особо не удивило, мало ли, может, девушка любила субпродукты или с финансами проблемы. А вот козлиная…

Тут гриф резко вскинул голову и впился взглядом в лицо гостя. Но гостю было не до пронзительных взглядов. Он судорожно вспоминал. Дождь. Размытый ореол луны в тучах. Темные дворы, дворы, арки подворотен, железные, прочно замкнутые двери парадных, широкий проспект с масляными пятнами фонарей…

– Козлиная – это уже не самый обычный кулинарный выбор! – с торжеством выпалил Розенкранц. – Куриные сердца и кровь козла – слишком смахивает на ритуал вызова. Девушка не была адептом. Даже студенткой. Обычная горожанка, работала в редакции. Ехала домой после очередного аврала на работе… Где вы были в четыре утра, благородный адепт?

Я был дома. Я был дома. Я валялся на кровати в грязных ботинках и тяжело дышал во сне. Мне снилось, что я вскидываю руку и останавливаю проезжающий «Порше», что дождевая вода фонтанами бьет из-под колес, забрызгивая мои ботинки, что симпатичная девушка за рулем, девушка в старомодной вязаной шапочке, из-под которой выбиваются каштановые волосы, открывает дверцу и виновато улыбается.

Нет. Это сон. Это не может быть не сном.

– Я жду ответа.

– Заглохни, червь. Сегодня ночью он был со мной.

Оба резко обернулись. У окна, в перекрестье старинных рам, застыла женская фигура – фигура женщины, которую нечасто увидишь днем, в свете солнца.

Розенкранц медленно приоткрыл рот и сполз со стула. Он все сползал, сползал, пока не уткнулся коленями, а потом и лбом в ковер. Только сейчас экзорцист вспомнил, что для большинства – и для этого вот Розенкранца – боги все еще остаются богами.

Женщина протянула руку. Даже если боги для тебя давно уже не боги, а лишь персонажи неуклюжего комикса по мотивам мифов древней Эллады, отказаться от этой руки было невозможно.

Шагнули сразу в ее будуар. Судя по глухому мерному рокоту снизу и со всех сторон, будуар находился прямо в сердце одного из закрытых ночных клубов полиса. Музыка давила на барабанные перепонки, подчиняя себе ритм дыхания и пульс. Ты незаметно повел рукой – не совсем цеховой знак, но иногда эти жесты помогали справиться с наваждением.

В будуаре было темно и удушливо-жарко. Пахло сухими розами, речной водой, гнилью и восточными благовониями.

На треножнике курился пучок трав. По стенам и по гигантской кровати, накрытой роскошным парчовым покрывалом цвета спекшейся крови, бегали багровые сполохи – то ли отражение клубной иллюминации, то ли специальная подсветка. То ли очередной привет из страны теней, чья близость ощущалась здесь острее, чем даже на сумрачных улицах полиса.

Богиня раскинулась по кровати. Протянула руку, взяла тонкий серебряный мундштук, уместней смотревшийся бы в полупрозрачной руке барышни-поэтессы времен Серебряного века, вставила тонкую папироску. Закурила. По комнате поплыло новое облако приторно-сладкого аромата, вплетаясь в букет наркотических запахов. Ты смотрел на черные волосы, раскинувшиеся по подушке, и думал о другой.

– А ведь за такие мысли в моем божественном присутствии полагалось бы тебя кастрировать, – ухмыльнулась Трехтелая.

Ты уставился на изящные пальцы ее необутых ног, на ноготки в аккуратном бронзовом педикюре.

– Зачем ты прикрыла меня?

Женщина потянулась, как кошка, беззаботно роняя пепел на кровать. Смерть от огня ей, впрочем, не грозила.

– Ну, во-первых, – с загадочной улыбкой протянула она, – ворон ворону глаз не выклюет. Мне не нравятся эти бесталанные выскочки из психоцида. Слишком много себе позволяют в последнее время, совсем забыли страх. Во-вторых, Крылан попросил тебя прикрывать, а я не могу отказать лучшему своему любовнику. Понимаешь ли, он быстр не во всем… В-третьих, как ни удивительно, чувствую некоторую свою вину. Все же поганец Орфей – мой воспитанник. Ну и наконец – твой Попутчик из моей свиты.

Последнего замечания ты не понял. Впрочем, оно не имело значения. Все уже не имело значения.

– Попутчик – я.

– А ты помнишь, как высасывал психос?

Ты медленно покачал головой.

– Вы, смертные, так скоры на обвинения. Даже себя готовы обвинить, не разбираясь. Это от гордыни, – дидактически заметила Трехтелая.

– Кто бы говорил, – откликнулась та часть тебя, что еще не была безнадежно мертва.

– Подумываем о самоубийстве, песик? Не время, не время. Ты так ничего и не понял.

– Умолкни, ведьма.

– Вот как. Ведьма, значит. Ну, допустим. А твоя Марина? Столь трепетно любимая, столь сильно? Думаешь бросить и ее? Росток психоса засохнет без полива, как женское лоно – без семени.

Говоря это, Трехтелая отложила мундштук. Скинула то ли тонкий халат, то ли плотную тунику и, светясь в багровой тьме обнаженным бледным телом, протянула руки.

– Иди ко мне.

И снова не было силы противиться этому зову. Да тебе и не хотелось сопротивляться.

Он коснулся кожи женщины, но уже в следующий миг пахнуло глиной и прелью, как из свежей могилы. Он стоял на берегу пруда. Неглубокого, плоского и серого, как небо полиса осенью. На той стороне пруда некто рыл землю. Обогнув пруд (вода которого была не водой, и запах влаги исчез, и сам воздух стал пуст и бесплоден), экзорцист встал у копающего за спиной. Тот сосредоточенно разгребал руками сухие серые комки – земля была серой, как и все в этом мире пыли и праха, – откапывая, судя по всему, труп. У трупа было долговязое, сухощавое тело и тонкое, вдохновенное лицо. Золото волос припорошило высокий лоб. К груди мертвеца был прижат какой-то завернутый в полотно инструмент, судя по очертаниям – лира.