Поев, Леонардо склонил голову и попросил у калифа разрешения удалиться; но тот сказал по-арабски:

— Не разделишь ли ты с нами кофе и трубку?

Леонардо куда охотнее навестил бы Америго и Сандро, потому что никак не мог пресытиться общением с ними. Одно их присутствие вызывало у него острую тоску по дому, по видам, запахам, звукам Флоренции, её холмам, вьющимся тропкам, рекам и мостам, мягкой и быстрой тосканской речи, вкусу знакомой еды и вина. Но он не мог отказаться от приглашения. Он последовал за калифом в западную часть шатра, где полог из козьей шерсти был поднят; на восточной стороне покровы задёрнули, чтобы укрыть внутренность шатра от солнечного жара. Длинный просторный шатёр напоминал тенистый павильон.

Калиф оттёр жирные руки песком, и Уссун Кассано, Куан и Леонардо сделали то же самое — персидский царь, однако, вытер пальцы о волосы и только сделал вид, что трёт их песком. Пока раб готовил кофе, все молчали, только из-за шпалер, отделявших гарем от остального шатра, доносился тихий смех калифовых жён. Когда кофе был подан, калиф взмахом руки велел рабу опустить полог и удалиться.

Они сидели кружком, курили трубки и маленькими глоточками цедили кофе, крепкий, как спирт.

   — Так ты уверен, что этот kafir[113] убьёт моего сына? — тихо спросил Уссун Кассано у калифа, глянув на Леонардо.

Леонардо был так потрясён этим вопросом, что вздрогнул. Куан сжал его плечо, но Леонардо всё же не смог удержаться.

   — Что он сказал?

Кайит Бей пожал плечами.

   — Ты больше не понимаешь нашего языка?

   — Почему он хочет, чтобы я убил его сына?

   — Потому что тебе не гореть в геенне огненной, маэстро, — сказал калиф, словно Уссун Кассано вдруг онемел и сам не мог ответить, — и потому что это политическая необходимость... для нас и для тебя.

   — Для меня?

   — Думаю, смерть маэстро Боттичелли будет иметь определённые политические последствия. Разве он не посол Великолепного к Высокой Порте?

Холодок пополз по спине Леонардо, но он постарался сохранить спокойствие.

   — Маэстро Боттичелли? Он друг Медичи и художник — ничего более. Зачем говорить о его смерти?

Калиф поднял руку, призывая к терпению, и кивнул Куану — тот вышел из шатра и через минуту возвратился вместе с Сандро, явно не подозревавшим об опасности. Он поклонился калифу и Уссуну Кассано и взглянул на еду, всё ещё горячую и ароматную.

   — Куан, — сказал калиф, — перережь горло маэстро Боттичелли.

Куан уже обнажил скимитар и теперь прижал острое, как бритва, лезвие к горлу Сандро. Выступила кровь. Сандро остолбенел от ужаса и изумления.

   — Стойте! — Леонардо вскочил. — Подождите! Зачем убивать Сандро? Что он может...

   — Маэстро, можно подумать, что тебя воспитывали в гареме. Однако мне говорили, что ты прекрасно убиваешь.

   — Не представляю, кто мог сказать тебе подобное, но что общего это имеет с Садро? Умоляю, владыка, пощади его!

Клинок Куана по-прежнему был у горла Боттичелли.

   — Я убил бы маэстро Боттичелли просто для примера, — сухо заметил калиф, переходя на итальянский. — Чтобы побудить тебя, маэстро, исполнять мои приказы. — Он улыбнулся Леонардо и взглянул на Сандро. — Или мне надо просто отрубить тебе нос и уши? Разве не такими отсылает назад Великий Турок послов других земель?

   — Не знаю, — выдавил Сандро.

   — Но ты высоко ценишь Мехмеда... ты считаешь его армию непобедимой. Не это ли говорил ты моему рабу и советнику?

Куан кивнул, давая понять Сандро, что речь идёт о нём.

   — Ты, кажется, доверенный посланец Мехмеда, — продолжал калиф.

   — Я...

   — Кто ты, маэстро? Умоляю, открой же мне, кто ты такой?

   — Гражданин Флоренции, и более ничего.

   — За одно это мне стоит убить тебя, — сказал Кайит Бей. Лёгкая улыбка тронула его губы, словно он пошутил или сказал каламбур. — Ибо твой великолепный друг Лоренцо торгует со своими врагами и шлёт соглядатаев, подобных тебе, сеять вражду меж своих союзников. — Он повернулся к Леонардо.

   — Пощади его, великий государь! Я сделаю как ты велишь.

Но Кайит Бей поднял руку; опусти он её — и Куан наверняка перережет Сандро горло.

   — Я сделаю всё, что ты повелишь, Владыка Миров! — умоляюще проговорил Леонардо.

Калиф улыбнулся и сказал Куану:

   — Думаю, наш гость маэстро Боттичелли голоден.

Куан отвёл меч, но Сандро не пошевелился. Он посмотрел на Леонардо, и тот в ответ успокаивающе кивнул.

   — Позови моих генералов, — продолжал калиф, — и спроси, не окажут ли они мне честь отобедать тем, что осталось от нашего пиршества?

Куан исполнил как было велено.

   — Когда они закончат, — сказал калиф Уссуну Кассано, — будут игры в твою честь... и некий приятный сюрприз.

Но персидский царь словно не расслышал его. С силой впиваясь губами в янтарный мундштук четырёхфутовой вызолоченной серебряной трубки, он смотрел прямо перед собой, словно видел нечто недоступное другим.

   — Если ты потерпишь неудачу, — сказал он Леонардо, — я сам убью тебя. Медленно и мучительно. — Голос его был низким и суровым, а широко раскрытые глаза — глаза мечтателя — не выражали ничего. Они были подобны прогоревшим кострам: серые, как зола, и мёртвые. — Ты должен убить моего сына быстро и милосердно.

Перс взглянул на Кайит Бея, который кивнул, словно подтверждая их договор вместе биться с турком, и сказал:

   — Bi-smi-lla.

Что означало: «Во имя Аллаха».

Леонардо отыскал Куана у сухого русла реки — он готовил большую чалую кобылу для furussiyya — военной игры. Поблизости упражнялись с копьями несколько сотен человек, в основном — гвардейцы Уссуна Кассано. Куан подгонял по своей лошади персидскую сбрую — лёгкое седло, уздечку и короткие железные стремена, что должно было дать ему возможность лучше управлять лошадью.

   — Я искал тебя, — сказал Леонардо на тосканском наречии.

Куан вначале не обратил на него внимания; потом, словно передумав, сказал:

   — Не говори здесь открыто, даже на родном языке. — И повёл Леонардо в рощицу финиковых пальм, чтобы остаться наедине.

   — Объясни, пожалуйста, почему калиф именно мне приказал убить сына Уссуна Кассано, — сказал Леонардо.

   — Если калиф велит тебе убить кого-то — колебаться нельзя. Нельзя спрашивать, нельзя оспаривать его приказ. Удивительно, как он не приказал мне убить тебя тогда же и там же.

   — И ты бы это сделал? — спросил Леонардо.

   — Разумеется, — подтвердил Куан. — А если бы он велел тебе убить меня — ты должен был бы исполнить это не размышляя.

   — Именно это, быть может, и отличает ваш образ мыслей от нашего. Я не убиваю бездумно.

   — Тогда научись этому, ибо ты ответствен не только за свою жизнь. Если бы мне пришлось убить маэстро Боттичелли — я обвинил бы тебя, хотя, должен признаться, и он сам, и его картины мало меня трогают. — Он помолчал немного. — Думаешь, калиф поколебался бы хоть мгновение, прежде чем убить всех и каждого из твоих друзей, лишь бы достичь цели? Впрочем, нет, Леонардо, возможно, ты и прав.

   — Вот как?

   — Он не убил бы их на месте. Он страшно изуродовал бы их и не позволил бы тебе убить персидского принца, сколько бы ты ни молил.

   — И он позволил бы мне жить?

Куан пожал плечами.

   — То, что ты жив после того, как спорил с ним перед персом, — доказательство его любви к тебе, маэстро.

   — Зачем избирать меня? Персидского принца мог бы убить кто угодно.

   — Но калиф хочет, чтобы это сделал ты, Леонардо.

   — Чтобы проверить меня? Убедиться в моей верности?

   — Он сказал — но ты не услышал.

   — Потому что мне не гореть в геенне огненной — вот что он сказал.

Куан кивнул.

   — Потому что ты не истинно верующий. Для верующего было бы грехом убить принца веры. «Тот, кто по злому умыслу убьёт верного, да горит он в геенне вечно. Он навлечёт на себя гнев Аллаха, и Аллах проклянёт его и предаст карающему бичу».