— Будь это правдой, Пузырёк, он написал бы мне сам, — сказал Леонардо. — Уверен, письма у тебя нет.

   — Моего слова довольно... как и его.

   — Расскажи об Айше.

   — Что ты хочешь знать?

   — Она спрашивала обо мне?

   — Ты любишь её, Леонардо?

Леонардо одарил друга ледяным взглядом, но ничего не ответил.

   — Значит, ты тревожишься за неё?

   — Да, Пузырёк.

   — Она просила передать тебе, что любит тебя, хотя и уверена, что ты должен возненавидеть её за то, что она забрала Никколо. Она простирается перед тобой ниц.

   — Не этого я хотел, — сказал Леонардо.

   — А чего же?

Леонардо не ответил. Вдали видны были сотни чёрных шатров. На пустынной чахлой траве паслись кони и верблюды, несколько пальм распустили свои метёлки, словно рогоз в зимнем мёртвом саду. У шатров было заметно какое-то движение.

Сандро выругался.

   — Что такое? — спросил Леонардо.

   — Они снимают шатры. Я-то надеялся, что мы отдохнём здесь хотя бы одну ночь.

   — Куда они направляются?

   — Ты хотел спросить, Леонардо, куда направляемся мы? Этого-то я как раз и не знаю.

Они скакали всю ночь, пока не добрались до деревни поблизости от Акабы, на северо-восточной оконечности Красного моря. Тысяча всадников на конях и верблюдах пронеслась через селение так, словно брала его штурмом. Там расположились телохранители калифа, и их костры из колючек трещали в сухом воздухе.

Только что рассвело, и небо было серовато-розовым; здешние края были в основном равнинными, хотя поодаль виднелась низкая гряда холмов, неясная, как туман, лишь немногим темнее неба. Скоро, впрочем, солнце развеет рассветные призраки и небо станет чистым и прозрачно-голубым.

Леонардо чувствовал сильный аромат кофе и сладковатый запах жареной баранины и риса, похожие на едва ощутимые благовония. Верблюды ревели, плевались и старались вырвать колышки, к которым были привязаны, но солдаты были начеку. Они поднялись навстречу своему калифу, обнажив мечи. В мгновение ока они повскакали на коней и верблюдов, рубя скимитарами воздух, — звук походил на шорох летящих стрел. Женщины в покрывалах выглядывали из чёрных шатров, любуясь забавами мужчин; шлюхи с окрашенными хной ладонями — те, что не носят покрывал, — выбежали на площадь, готовые отдать новой потехе свои тела, ещё измятые сном и не остывшие от прежних трудов: в лагере мамлюков были важные гости, три тысячи голаумов, солдат персидского царя Уссуна Кассано, повелителя Персии, вождя Аккойнлу — племени Белого Барана.

Гости тоже имели долю в припасах, слугах и женщинах; говорили, впрочем, что персидские женщины сражаются рядом с мужьями подобно амазонкам древности и, если верить рассказам, они куда яростнее мужчин.

Так что шлюхам приходилось быть поосторожнее.

В поросшей финиковыми пальмами долине стояли лагерем десять тысяч человек — включая парфян, грузин и татар, присягнувших на верность Уссуну Кассано.

Посреди всей этой суматохи стоял воин. Стоял, спокойно озираясь и уперев руки в бёдра, словно радуясь крикам всадников и свисту их мечей, мелькавших в нескольких дюймах над его головой. Серебряное кольцо с сердоликом блестело на мизинце его правой руки, отражая свет ближнего костра.

Он был выше всех, кого Леонардо доводилось видеть — по меньшей мере семи футов ростом; его серые, чуть раскосые глаза были полуприкрыты тяжёлыми веками. Он больше походил на рослого монгола, нежели царя Персии. Одет он был в дорогой алый шёлк, куртка простёгана так плотно, что стрела не смогла бы пробить её. На нём был зелёный тюрбан, ибо он тоже причислял себя к «шариф» — наследникам пророка; вооружён он был скимитаром и парой пистолетов. Его окружали конные телохранители — сёдла у них были меньше и легче, чем когда-либо видел Леонардо, стремена гораздо короче египетских. Но ездили верхом эти люди как никто — исключая, быть может, монголов. Они могли остановить коней в мгновение ока... этим и забавлялись они сейчас вокруг Уссуна Кассано. Может быть, таким и был Голиаф[112]? — спросил себя Леонардо.

Сидя на своих верблюдах, Сандро и Леонардо издалека наблюдали за этой сценой. Сандро сказал, что до него доходило много слухов о персидском царе и что конечно же этот великан не может быть никем иным, как Уссуном Кассано.

   — Об Уссуне Кассано мне рассказывал сам Мехмед. Он и его сыновья завоевали Персию. Я своими глазами видел голову Зейналя, сына Уссуна Кассано, убитого в бою пешим солдатом. Великий Турок держит её в стеклянном сосуде. Её, должно быть, забальзамировали — выглядит она как живая. И глаза из раскрашенного стекла. Весьма реалистично.

Леонардо покачал головой.

   — Я бы не стал рассказывать об этом вон тому великану.

   — Я рассказал калифу. Уверен, он лучше знает, как использовать эти сведения... Однако Великий Турок может быть и воплощением цивилизованности. Я видел, как он щадил врагов. Победа над персами досталась ему нелегко. Они выиграли несколько битв и, перейдя Евфрат, устроили туркам резню. Но Уссуну Кассано хотелось ещё и унизить турок. — Сандро пожал плечами — излюбленный его жест. — Он загнал их в горы. Однако Мехмед и его сыновья перестроили войска и обратили персов в бегство. Послушать Мехмеда, так то была не просто резня, но полное унижение Уссуна Кассано, который бежал с поля битвы, как трус. — Сандро говорил тихо и по-итальянски, чтобы его не подслушали. — Мехмед утверждает, что потерял всего тысячу человек, но я слыхал, что счёт близок к четырнадцати тысячам.

   — А каковы потери персов?

   — Думаю, такие же. Потому-то мы и скакали всю ночь. Боюсь, Леонардо, время, когда мы сможем поспать хоть несколько часов, ещё далеко.

   — Ты, кажется, разбираешься во всём этом лучше меня, Пузырёк.

   — Будь здесь Никколо, он разобрался бы ещё быстрее. У египтян и персов общий враг. Им имеет смысл драться вместе.

   — Но если Уссун Кассано пришёл сюда — значит, калиф в лучшем положении?

   — Ага, и ты кое-чему научился у наших хозяев-язычников. Вот видишь, опыт — отец премудрости. — Сандро нервно хохотнул, словно смущённый сказанной банальностью, но Леонардо не слышал его. Он был вымотан до предела и заблудился в воспоминаниях, в грёзах о Джиневре и Симонетте, о Никколо и Айше. Сандро опешил и смолк.

Крики и свист мечей прекратились; верблюдов и коней снова привязали к колышкам; шлюхи нашли клиентов.

Всё пришло в движение: рабы разводили костры, солдаты ставили палатки, болтали, расхаживали повсюду и ссорились; блеяли овцы перед тем, как им перерезали горло — и за час с небольшим было приготовлено угощение на десять тысяч человек.

Два исходящих паром барашка лежали на большом блюде дымящегося риса с подливой — обычной еды бедуинов. Леонардо порядком проголодался; сидя на корточках, он запускал руку в горячую подливу, зачерпывал рис и мясо и отправлял в рот, не обращая внимания на излишек подливы, стекающий между пальцами. Калиф отрезал аппетитный кусок печени для Уссуна Кассано, что сидел между ним и Леонардо; а потом сделал то же самое для Леонардо, словно флорентиец был равен царям. Во время трапезы в чёрном шатре калифа все молчали — по обычаю; однако этот обычай был полной противоположностью обычаям Флоренции, и Леонардо чувствовал себя не в своей тарелке, сидя на корточках перед ароматной, приправленной луком массой риса, подливы и мяса. Еда была вкуснейшая, хотя и тяжёлая, и Леонардо чувствовал себя так, словно выпил, бутылку хорошо выдержанного красного вина. Конечно же всё это не предназначалось только калифу Уссуну Кассано, Леонардо и Куану. До офицеров калифа и других гостей, без сомнения, тоже дойдёт очередь.

Время от времени великан перс поглядывал на Леонардо и сразу отводил взгляд. В первый раз Леонардо кивнул ему, но от взгляда перса по спине его поползли мурашки. В этом взгляде была ничем не прикрытая ненависть. В те мгновения, когда их взгляды встречались, Леонардо чудилось, что его вскрывает раскалённый скальпель. Н.ечто подобное он испытывал, когда его обвиняли в содомии — и отец прожигал его взглядом.