Праздник Мардзокко начался: рыночная площадь уже, верно, полна народу.

   — Сегодня первая обязанность Сандро — быть с Великолепным; вот кому без него действительно не обойтись.

Никколо одарил Леонардо внимательным взглядом.

   — Ты хочешь сказать, что пойдёшь без него? Вправду пойдёшь?

   — Хочешь сказать — пойду ли я с тобой? Конечно, пойду, Никколо. Ты такой же мой близкий друг, как Сандро. Ты мне как сын. Я что — плохо обращался с тобой в последние дни?

   — Нет, — смутившись, быстро ответил Никколо.

   — Знаю, что плохо, — продолжал Леонардо, — но теперь всё это в прошлом. Обещаю: сегодня я буду заниматься только тобой. Мы набросимся на самых злобных зверей, и наша жизнь будет в наших собственных руках.

Никколо кивнул.

   — А что, и вправду много народу погибает в Мардзокко?

   — Порядочно, — сказал Леонардо. — Если ты передумал, я, конечно...

   — Я хочу пойти.

   — Тогда я возьму тебя. Но это тяжкая ответственность — защищать тебя от диких тварей всех мастей... и обоего пола. — Леонардо не смог удержаться от улыбки, намекая на склонность Никколо к служанкам, кухаркам и просто шлюхам.

Никколо засмеялся, потом лицо его застыло.

   — Ты перепугал всех друзей, Леонардо. Мы так волновались за тебя.

   — Со мной всё будет в порядке.

   — Сандро считает, что ты...

   — Что — я?

   — Отравил себя, как он — с Симонеттой.

   — А ты, Никко, — ты тоже так думаешь?

   — Я — нет, — сказал Никколо.

   — Почему?

   — Потому что ты слишком... зол.

Идя с Никколо к рыночной площади, Леонардо думал о Симонетте. Как только к нему возвратились силы, он попытался навестить её, но получил вежливый отказ: её юный слуга Лука сказал, что Симонетта спит и в любом случае — слишком слаба, чтобы принимать гостей. Однако Леонардо знал, что она виделась с Сандро. Её болезнь уносила силы Сандро, что, как с удивлением обнаружил Леонардо, было весьма важно.

Но он скоро увидит друга; и Леонардо приготовился предложить ему любую помощь, на какую только способен.

Однако эти мысли лишь маскировали его тревогу о Симонетте. Она была его зеркалом; полностью он открывался только ей. И хотя они теперь почти не виделись, он не мог потерять её.

Только не сейчас, не вослед Джиневре...

Они приближались к Меркато Веккио, и на улицах стало так людно, что приходилось пробиваться через толпу. Даже сегодня торговцы стояли у своих раскладных лотков и торговали мясом, птицей, овощами и фруктами. Их вывески были украшены грубо нарисованными крестами. Один торговец ощипывал живых цыплят. Рядом с ним крупная плотная женщина жарила на вертелах над жаровней дичь и продавала её на самодельном прилавке вместе с хлебцами, бобами и медовыми пастилками.

Пучки петрушки, розмарина, базилика и фенхеля благоухали на заваленных требухой улицах. Там в клетках выставлялись на продажу кошки, кролики и живые птицы; один купец выставил даже нескольких волков и запрашивал за них бешеную цену; впрочем, он мог надеяться, что продаст их, потому что не могло не найтись в толпе таких, кто захочет уподобиться Первому Гражданину и заслужить публичное virtu[97], выставив для стравливания собственных зверей. На другой улице продавали священные предметы и фигурки зверей, особенно геральдических львов. Фигурки были вырезаны из камня и дерева или сделаны из золота и серебра. Предусмотрительные златокузнецы платили солдатам за охрану товара.

Леонардо и Никколо держали путь по лабиринтам улиц и площадей; дома, построенные на останках старых башен, что некогда принадлежали высокородным вождям, вздымались как тюремные стены, заслоняя собою солнце. Они ещё не дошли до главной рыночной площади, когда услышали крики горожан и рычание и вой хищников. Леонардо сжал руку Никколо, чтобы их не смогли случайно разделить, и они стали пробиваться сквозь толпу.

Наконец они добрались до Меркато Веккио. Ограждённая по углам четырьмя церквами, она была превращена в арену. Лотки торговцев спешно убрали и установили большие трибуны; высотой они были с некоторые дома. Вымпелы с изображением Мардзокко и гербами Медичи реяли над самыми высокими точками трибун, над крышами и башнями домов.

   — Смотри! — закричал Никколо, и лицо его вспыхнуло одновременно восторгом и страхом.

Толпа вдруг с воплями раздалась. По улице мчались самые большие вепри, каких Леонардо когда-нибудь доводилось видеть. Животные сбежали с арены, где их охраняли armeggiatori братства покупателей. Человек пятнадцать ливрейных юнцов мчалось за зверями, чтобы догнать их и прикончить: быстро убив беглецов, юнцы могли уменьшить позор, который навлекли на себя и своих нанимателей.

Но вепри обезумели от ярости — полуголодные, испуганные, с пеной на мордах.

Леонардо покрепче сжал руку Никколо, и тут их сдавило и вытолкнуло на обочину. Кто-то попытался врезать Никколо по уху, но Леонардо отбил удар.

   — Спокойно, Никко, — сказал он; и тут их качнуло назад, словно под напором приливной волны. Леонардо удалось устоять и удержать Никколо; не обними он его, мальчик упал бы и был раздавлен.

   — Леонардо, я и сам справлюсь! — Никколо вырывался, пытаясь заглянуть поверх голов стоящих впереди.

Толпа вновь навалилась на них, и они смешались с ней. Вепрь порвал девочку лет десяти, прежде чем один из armeggiatori успел смертельно ранить его. Но даже с копьём, пронзившим шею, вепрь продолжал сражаться. Леонардо увидел его: пасть раскрыта, клыки покраснели от чужой и собственной крови. Огромная голова дёрнулась вправо, влево... и тут юноша в ливрее сразил его. Рёв зверя был зловеще похож на человеческий. Потом вепрь рухнул, ломая клыки, когда его морда ударилась о камни вымощенной ещё римлянами улицы. Упал ещё один кабан; смуглый юноша перерезал ему горло и брезгливо отпрыгнул, когда зверь в предсмертной судороге сперва помочился, а потом опорожнил кишечник. Другие вепри промчались мимо, один из них истекал кровью; armeggiatori бросились в погоню.

Кабанов и armeggiatori поглотили улицы, и опасность миновала.

Новость кругами расходилась по толпе. Слышались довольные возгласы. Отец раненой девочки и двое юношей в ливреях унесли её, и толпа вернулась к кровавой оргии смерти и жертвоприношений на Меркато Веккио.

Никколо ни на дюйм не отступал от Леонардо, и они позволили толпе вынести себя к арене и высившимся над ней трибунам. Люди, вооружённые копьями и защищённые подвижными деревянными панцирями «черепах», дразнили медведей. Распотрошённые трупы воняли на солнцепёке. Рыночная площадь превратилась в склеп, в жуткое напоминание о праздниках древнего Рима. Семь-восемь десятков хищников рыскали по арене, всматривались в толпу, принюхивались к запаху крови, дрались и убивали друг друга. Перед улицами были сооружены ограды; прореху, в которую прорвались кабаны, чинили двое перепуганных рабочих в голубых с золотом ливреях Пацци.

   — Это armeggiatori Пацци упустили вепрей, — сказал Никколо. — Как думаешь — случайно?

Леонардо пожал плечами.

   — Если бы они собирались устроить охоту на улицах, то пустили бы несколько человек впереди вепрей. И ты же сам видишь — ограда сломана.

   — Они могли только что решить выпустить их. Ограду могли надломить прежде, чем её разнесли кабаны... Но я уверен, что Сандро будет доволен.

   — Почему это? — спросил Леонардо.

   — Потому что бесчестье падёт на Пацци. Ты разве не слышал, что происходит?

   — Боюсь, что нет.

   — Пацци и Медичи сцепились на улицах. Разлад зашёл слишком далеко.

Воистину Леонардо чересчур долго был отрешён от мира.

   — Как так? — спросил он.

   — Церковь на стороне Пацци. Но Сандро говорит, что Лоренцо слеп и глух ко всему. — Никколо приуныл, и Леонардо обнял его.

Он был всё-таки ещё совсем мальчишкой, хоть временами и очень походил на взрослого. Сейчас его заворожил большой косматый зверь, что твёрдо стоял на ногах, угрожающе наклоняя голову ко всякому, кто приближался к нему.