Пико и вправду позволили ехать с Леонардо в закрытой чёрной повозке, но места было мало, потому что с ними ехали ещё двое солдат, зорких, как хорьки, и державших наготове на коленях остро блестящие рапиры. Солдаты были молодые, с румяными пухлыми лицами.

   — Я буду твоим адвокатом, — сказал Пико; при всей его молодости он выглядел внушительно в белой мантии мага.

Пико был воплощением щегольства, и его ярко-рыжие волосы сейчас были черны, как у Франческо Сфорца; они обрамляли бледное прекрасное лицо с пронзительными серыми глазами.

   — Тебе придётся пройти через унижение, друг мой, но тут уж ничего не поделаешь, — добавил он.

   — Что тебе известно? — спросил Леонардо.

   — Только то, что против тебя и других выдвинуто мерзкое обвинение.

   — Но кем?

   — Tamburos[87] — ящики трусов, — сказал Пико, — и я ни разу не видел, чтобы хоть одно обвинение из найденных в них было подписано. Не ожидал увидеть этого и теперь. — Он пожал плечами. — Но Лоренцо не отменит их.

   — Кто ещё замешан в этом деле?

Пико покачал головой.

   — Прости, но это всё, что я знаю.

   — А что Си...

Пико наступил Леонардо на ногу, остерегая его.

   — Лоренцо сумеет это остановить, — тем не менее сказал Леонардо.

Глядя на солдат, Пико сделал ещё один знак Леонардо, чтобы тот не раскрывался перед посторонними.

   — Даже Первый Гражданин не может сорвать гражданский процесс, — сказал он вслух и, помолчав немного, добавил: — Тем не менее я уверен, что ему уже известно о твоих затруднениях...

Леонардо пытался сдержать дрожь. Кто мог обвинять его — спрашивал он себя. Да ещё в содомии, самом мерзком и низком преступлении! Кому заплатил Николини? Что Николини причастен к доносу — в этом Леонардо не сомневался.

Он погиб. И потерял Джиневру.

Бесповоротно.

Нет, не потерял, подумал он. Её украли.

Но он принудил себя выбросить из головы эти злые и мучительные мысли. Он не должен думать о последствиях. Особенно о Джиневре. Вскоре ему предстоит защищаться от клеветы Николини. «Господи, помоги мне, подумал он».

   — Как мадонна? — спросил он, уже не называя имени.

Пико кивнул, давая понять, что понял — Леонардо имеет в виду Симонетту.

   — Она больна и собирается покинуть город — городские испарения ослабляют её.

   — Ты виделся с ней?

Леонардо казалось, что он продирается через ясный, пронзительно очерченный кошмар; тем не менее он чувствовал себя как бы в стороне, словно смотрел извне на всё происходящее. Он мог бы вырваться из кареты, но без оружия ему этого не сделать, кроме того, при этом мог пострадать друг.

   — Ну? — поторопил Леонардо, когда Пико не ответил.

   — Она отказывает всем посетителям, — сказал Пико и быстро добавил: — Но это ещё ничего не значит. Известно, что она отказалась видеть даже Лоренцо.

   — Трудно поверить, — пробормотал Леонардо и тут заметил очертания Сан Марко. Сердце его забилось быстрее; теперь он желал только произвести хорошее впечатление, сохранить хотя бы внешнюю гордость. Он подумало Пьеро, своём отце, и вспыхнул от стыда; но самым непереносимым была всё же потеря Джиневры.

В конце концов он потерял всё.

Он спрятал лицо в ладони — от Пико.

   — Леонардо...

   — Что?

   — Тебя оправдают.

Он горько рассмеялся.

   — Ты хочешь сказать — потому что я невиновен? И ты веришь, что это имеет хоть какое-то значение? А даже если и так, вред уже причинен. Сможет ли мой отец предстать перед францисканцами и доминиканцами, быть их нотариусом? Сможет ли он быть тем же для Mercatanzia[88]? Могу ли я... — Он чуть было не сказал «жениться на Джиневре», но подавился своими словами, как крысиным ядом.

Воистину он отравлен.

Ещё прежде, чем обвинён.

Когда они выбрались из душной повозки и стража преградила путь Леонардо, держа мечи хоть и опущенными, но направленными на него, Пико быстро сказал:

   — Леонардо, если судья решит заключить тебя в тюрьму, не бойся. Лоренцо обещал Симонетте позаботиться о твоём освобождении.

Тюрьма...

Леонардо показалось, что слова Пико поразили его в самое сердце — что его обманули. Конечно, тюрьма... и он услыхал собственный голос, равнодушный, словно своё положение нисколько его не волновало:

   — Так ты всё-таки говорил с нашей мадонной...

Леонардо провели по затенённым лоджиям в каменный двор монастыря, основанного сильвестрианцами в 1299 году. Теперь это было средоточие деятельности Медичи, и окружающие сады по пышности можно было сравнить разве что с Эдемом[89].

Какая ирония, что Леонардо привезли именно сюда. Будто Медичи бессильны остановить собственную руку.

Леонардо не смог не взглянуть на фреску «Распятие» работы Фра Анжелико, на полотно того же отменного художника, на котором был изображён святой мученик Пётр с вонзённым в его плечо кинжалом и указательным пальцем, прижатым ко рту в знак молчания и тайны.

Но ни молчания, ни тайны не было там, куда привели Леонардо. Когда его торопливо вели по застывшим блестящим залам, он слышал жужжание голосов, словно снаружи собиралась толпа. Он было остановился, но капитан повлёк его дальше. Они миновали несколько сводчатых дверей, и капитан отворил последнюю. Леонардо было велено войти в оказавшийся за ней подвал и ждать.

   — Долго мне здесь быть? — спросил он, уже ощущая страх перед этим замкнутым пространством.

   — Пойду взгляну, что можно сделать, — сказал Пико. — Не волнуйся, ты в безопасности. Ничего не случится, пока меня не будет рядом, друг мой.

Слабое утешение.

Сандро стоял рядом с Пико, бледный, точно это его собирались похоронить заживо за сводчатой дверью.

   — Могу я остаться с ним? — спросил он.

   — Вы можете подождать в зале собраний, синьор, вместе с остальными, — ответствовал капитан.

И Леонардо остался один, запертый в крохотной монастырской келье, где луч света лежал на полу упавшей колонной. Он сидел на табурете и глядел на единственное украшение кельи — большое распятие на стене, высеченное с ужасающей, почти реалистической точностью.

Текли часы, келья наполнилась тусклым светом сумерек — и лишь тогда дверь отворилась. Трое Товарищей повели Леонардо по проходу к залу собраний, превращённому в зал судилищ.

   — Эй, Леонардо! — окликнули его сзади. То был Нери, одетый в чёрное и тоже под стражей. Он выглядел бледным и испуганным.

Леонардо кивнул, ощутив вспышку унижения. За Нери он заметил ещё кого-то — как показалось, знакомого, но стражники уже увлекли его дальше. А потом он оказался в зловонном спёртом нутре зала собраний.

К вящему унижению, ему пришлось пройти по галерее, забитой добрыми гражданами Флоренции — нищими, любопытными, лентяями, простолюдинами всех сортов, лавочниками и жёнами патрициев — главными сплетницами в городе. Леонардо смотрел поверх всех голов, собранный и суровый, как солдат.

Толпа шумела, и один из офицеров, пройдясь по галерее, поднял руку. Разговоры и шум тотчас улеглись.

Леонардо встал перед судьёй — тот восседал на высоком, ограждённом деревянным барьером помосте, одетый в белое. Мягкие складки его длинного обрюзгшего лица стекали на шею под тяжестью жира. Он явно скучал и был к тому же близорук, потому что поднёс бумагу с печатью Медичи слишком близко к глазам.

Потом появился Нери; с тревожным видом он встал рядом с Леонардо. Он открыл было рот, но стражник прикрикнул:

   — Тихо! Помни, перед кем стоишь, преступник! — Стражник, разумеется, говорил о судье. Нери кивнул и вперил взгляд в пол.

Стражники ввели златокузнеца Бартоломео и портного Баччино; Леонардо был шапочно знаком с ними, так как они были друзьями Нери. Но он удивился и даже почувствовал облегчение, когда увидел входящего в зал Марко Торнабуони. Тот держался так, словно был их капитаном, а не взятым под стражу узником. Торнабуони, юный щёголь, друживший с Леонардо, носил одно из лучших имён Флоренции; у его семьи были дела с Медичи. Возможно, его присутствие облегчит участь их всех.