Я сказал: «Если так, то давай я буду спорить с тобой».

Он спросил: «И будете выставлять против меня стихи Торы или высказывания мудрецов?»

Я засмеялся: «А как же иначе? Не высказывания же твоих умников, чья слава — на один день, а мудрость — на один час?»

Рахель сказала: «Ну сколько ты еще будешь спорить, Йерухам? Может быть, развеселишь нас немного?»

Йерухам, как и большинство парней в коммунах Страны Израиля, обладал недюжинным чувством юмора. Он поднялся, взял свою кепку и сложил ее наподобие той туристской шапочки, в которой заявляются в кибуц американские туристы, чтобы фотографировать кибуцников. Выставил вперед одну ногу, склонил голову влево, перевел взгляд на гвоздь, торчащий из стены, и сказал: «Да, красиво здесь, красиво, но если бы вон та гора стояла немного подальше, инчей так на десять с половиной, то было бы намного красивей. — Потом опустил голову, посмотрел на таз с водой и продолжил: — И эта долина с озером тоже хороша, но, если бы передвинуть ее чуть правее, пейзаж приобрел бы иной вид, куда более приятный».

Когда Благословенный решал, как должна выглядеть Страна Израиля, Он не принял при этом во внимание интересы заграничных туристов. Похоже, Ему уже тогда было известно и очевидно, что они не приедут жить в этой стране, и потому Он создал ее по Своему усмотрению. Но даже некоторые из тех, для кого Он создал ее, недовольны ею. И не нужно далеко идти за доказательствами — вот вам Йерухам Хофши, который несколько лет пробыл в Стране Израиля, а в конце концов покинул ее.

Рахель спросила: «А ты и твои товарищи разве не давали повода посмеяться над вами?»

Йерухам сказал: «У нас было другое достоинство — мы любили друг друга. Между нами была такая любовь, подобной которой нет во всем мире. Ты только представь себе, Рахель, — парни, родители которых в галуте переманивают друг у друга покупателей, здесь сидят вместе, и каждый радуется радости другого. И так же, как они радуются радости другого, они радуются и каждому куску дороги, который добавился в Стране, а вечерами все выходят на улицу и танцуют до полуночи под высоким звездным небом».

Рахель лежит в кровати и слушает. Она знает, что, когда Йерухам танцевал, он танцевал не один, и не со своими друзьями, а со своими подругами — теми, которые строили с ним дорогу, теми, о которых говорили, что они красивы, как невесты, а сильны, как женихи. И если вначале на лице Рахели были словно выгравированы все те дни, которые ее муж провел в Стране Израиля, то теперь ее лицо выглядит так, будто на нем оставили след все ночи, которые он провел там.

Рахель отвернула лицо и положила руку на сердце. Сердце человеческое — что ты знаешь о нем? Час назад оно было веселым, а вот сейчас уже грустит.

Я встал со словами; «Мне пора идти».

Йерухам и Рахель должны были заняться своими делами и потому не задерживали меня, а я хотел идти, потому что уже приближалась полночь. Нехорошо сидеть всю ночь у молодых людей в первый год после их женитьбы.

Когда я вернулся в гостиницу, то увидел, что господин Зоммер все еще сидит в кресле и дымит своей трубкой. Полночь уже миновала, а он и не думал идти спать. Похоже было, что какое-то новое беспокойство поселилось в его душе и он пытается прогнать его с помощью той травы, что набита в его трубке. Чтобы доставить ему удовольствие, я сказал, что возвращаюсь от Рахели и Йерухама. Он вытащил трубку изо рта и приоткрыл глаза, но только пожевал губами. И мне показалось, что его мысли витают сейчас в каком-то ином, куда менее приятном месте.

Опять объявился в гостинице тот молодой парень, торговый агент, и опять он сидит в зале и беседует с Бабчи. Только теперь уже не шутит с ней, и она тоже не смеется. Они беседуют так, словно обсуждают что-то такое, что выше шуток и непристойностей.

У парня — его фамилия Ригель — лицо усталое, и говорит он тихо. Он уже семь раз брал в рот сигарету, но она так и осталась незажженной. Может, у него нет спичек, а ему лень идти на кухню за угольком, как это делает хозяин гостиницы? Кто поймет настроение человека и как узнать, что у него на душе? Бабчи сидит напротив него, видит, как он крутит в пальцах незажженную сигарету, но не помогает ему закурить. Следит за ним и смотрит на кадык, что ходит вниз-вверх по его шее, даже когда он молчит. Эх, дружище, как много волосинок осталось на твоем кадыке — вот одна, вот другая, а вот и третья. Будь ты человеком степенным, который все свои дела делает по порядку, ты бы не забывал провести бритвой по кадыку. Вон Давид-Моше, сын Пинхаса-Арье, сына нашего раввина, — у него ни волосинки на шее, хотя когда он приезжает в Шибуш, то бороду не бреет, из уважения к бороде своего деда-раввина. А о том, что у него нет кадыка, не стоит и говорить. А вот у доктора Цвирна, того адвоката, у которого работает Бабчи, тоже нет кадыка, но у него есть лысина. А может, у него есть и кадык, только его не видно из-за двойного подбородка? Из-за этого двойного подбородка доктору Цвирну всегда трудно дышать, он даже спит с открытым ртом. Однажды, когда он так спал, к нему в рот влезла мышь. Он закрыл рот, и голова мыши осталась внутри, а туловище — снаружи. Вот я думаю — что, если бы в эту минуту появилась кошка и потащила мышь за хвост? Что было бы лучше для мыши — остаться во рту у доктора Цвирна или оказаться во рту у кошки? Бабчи как-то сказала мне, что всякий раз, когда она смотрит на своего адвоката, ей кажется, что его усы сделаны из мышиного хвоста. Наверно, поэтому у нее и не лежит к нему сердце, хотя он недавно удвоил ей зарплату.

Ригель смотрит на Бабчи и видит, что она его не слушает. Когда он приезжал сюда в первый раз, она была в кожаном пальто, стриженная коротко, по-мужски, и похожая на мальчишку, а сейчас она в обычном платье, волосы у нее отросли, и сама она поправилась. За зиму вся ее внешность решительно изменилась. А ведь ты, дорогой мой Ригель, уже тогда говорил, что никогда не видел такой пикантной девушки. Ну так теперь ты просто обязан изменить свое мнение и признать, что нынешняя Бабчи, которая сейчас сидит напротив тебя, куда приятней той Бабетты, которую ты знал раньше.

У Лолека, Бабчиного брата, уши повсюду и язык везде — пришел ко мне и начал рассказывать, будто бы этот Ригель собирается развестись со своей женой, но это; мол, не так просто сделать, потому что у них есть дети, и поэтому он обратился к адвокату, чтобы тот сделал все возможное, лишь бы избавить его от жены. А зачем же он пожаловал в Шибуш? Чтобы сообщить об этом Бабчи, вот зачем. А зачем Бабчи об этом знать? Лолек улыбается своей женской улыбкой и уходит, предоставляя мне думать все, что угодно. А вот госпожа Зоммер, напротив, сказала мне, что Ригель приехал в Шибуш исключительно из-за того торговца из лавки с тканями, который обанкротился и задолжал хозяину Ригеля пять тысяч злотых, и вот теперь Ригель приехал, чтобы передать дело в суд, и поручил это доктору Цвирну, у которого работает Бабчи. Об этом-то он с ней и советуется.

Вот ведь — как сам человек состоит из материального и духовного, так и в его поступках есть материальное и духовное. Ригель приехал из-за денег, а разговаривает с Бабчи о делах своей души. Но так или иначе, похоже, что парень оказался между двумя адвокатами — тем, который устраивает ему развод, и тем, которому он поручил иск к лавочнику. И хоть я не собираюсь вмешиваться в дела этих адвокатов и судить, кто из них проворнее и предприимчивее, но сдается мне, что человеку куда легче избавиться от жены, чем получить деньги от обанкротившегося лавочника.

А почему, собственно, этот лавочник обанкротился? Ведь когда я приходил к нему за материалом для своего пальто, его лавка была забита товаром. И вряд ли он с тех пор распродал эти ткани, что-то я не видел в городе ни одного человека в новой одежде, так что вполне можно предположить, что весь его товар по-прежнему лежит на тех же полках. И что же он теперь сделает со всеми этими тканями? Разве только положит под голову своей жене — той самой, которая говорила мне, что жена портного Шустера кладет себе под голову его заветный рулон, так как у нее нет подушки.