После этого рассказа мне стало грустно, как со мной всегда бывает после печальной шутки. В чем же именно была ошибка составителей библейских историй? В том, повторю, что, выделив эти истории из Торы и собрав их вместе, они извлекли их из святости и сделали будничными. А что такое святость? Самый простой смысл слова «святость» — это высшая степень-душевного подъема, которую не могут выразить никакие слова. И применено это слово впервые для Имени[138], для святости всех святых, ибо сказано: «Свят Я Господь, Бог ваш»[139]. А из этой высшей степени духовности проистекли затем несколько иных; сущностей, воспринявших от святости Всевышнего, как, например, Израиль, о котором сказано, что «Израиль был святынею Господа»[140], ибо Он уделил ему Свою святость, сказав: «Будьте святы, ибо свят Я»[141]. И то же относится к Скинии Завета[142], о которой сказано: «Святилище», и к Храму, ибо само его имя, «Микдаш», восходит к слову «кадош», то есть «святой». И еще есть Иерусалим, Святой город, и страна Израиля, Святая земля, которые были освящены святостью Благословенного и святостью дел Израиля, ибо стал он «царством священников и народом святым»[143]. То же относится и к особенным дням нашего народа — например, к субботе, которая так и называется Святой субботой, и к Судному дню, именуемому святым, и ко всем остальным священным датам. И все эти слова сказаны в Торе, в Пророках и в Писаниях, которые именуются священными и должны оберегаться от сожжения, как указано в Талмуде. Отсюда следует, что все эти слова священны, то есть противоположны будничным. И каждый, кто делает эти слова будничными, совлекает высший уровень духовности с его святого величия, в то время как всем созданиям Божьим присуще стремление подняться и освятиться.
Глава двадцать седьмая
Больной мальчик
Поначалу, пока я сидел у Баха, его мальчик занимался своей книжкой с картинками и не обращал на меня никакого внимания. И вдруг он спросил: «Ты из Страны Израиля?»
Я сказал: «Да, дорогой, я из Страны Израиля».
Он спросил: «И в Иерусалиме ты тоже бывал?»
Я ответил: «Бывал и в Иерусалиме».
Он спросил: «А моего дядю Йерухама ты там видел?»
Я сказал: «Нет, не видел».
«Почему?»
«Не довелось».
«Почему?»
«Потому что твой дядя жил в одном месте, а я в другом».
Он посмотрел на меня с удивлением: «Разве в Стране Израиля не живут все в одном месте?»
«Да, дорогой, конечно, все живут вместе, но, даже если вместе, разве можно увидеть каждого? Ведь между одним местом и другим всегда есть какое-то расстояние, и тот, кто живет в одном месте, не видит того, кто живет в другом».
«Не видит?»
«Ну конечно, ведь все места удалены друг от друга».
«А почему я его вижу?»
Госпожа Бах спросила: «Кого ты видишь, мой птенчик?»
Мальчик засмеялся и сказал: «Йерухама, моего дядю».
«Ты видишь его?» — испуганно спросила мать.
«Да, мама, вижу», — сказал мальчик.
Господин Бах спросил: «Как ты его видишь — во сне?»
Мальчик сказал: «И во сне, и даже не во сне. Я все время вижу его. Перед тем как этот господин вошел к нам, я видел, как мой дядя смазывал свои туфли коричневой мазью».
Ариэла удивленно воскликнула: «Коричневой мазью?!»
«Да, — сказал мальчик, — он смазывал свои туфли коричневой мазью».
Ариэла сняла очки, протерла их, снова надела и спросила: «Почему именно коричневой?»
«Чтобы не видна была кровь, которая капает из его сердца, — сказал мальчик. И, повернувшись ко мне, тихо произнес: — Ты знаешь, что моего дядю убили? Какой-то араб убил его. Почему он его убил? Ведь дядя был хороший. Один раз он дал мне сахарного солдатика верхом на сахарной лошади с длинным сахарным копьем в руке. Такой сладкий солдатик! Но я его не съел. Правда-правда не съел, только полизал немного с копыт у лошади и со штыка. А моего дедушку ты знаешь?»
Я ответил: «Да, я знаю твоего дедушку».
Он сказал: «Мой дедушка уехал в Иерусалим».
Даниэль погладил сына по щеке: «Да, мой дорогой, твой дедушка уехал в Иерусалим».
Мальчик повернулся к отцу: «А ты тоже видишь дядю Йерухама?»
«Но ведь дядя уже умер, — ответил Даниэль, — как же можно его увидеть?»
«А если умирают, разве их не видно?»
«Нет, мой птенчик, — сказала мать, — не видно».
Он немного помолчал, а потом спросил: «А почему не умер тот араб? Ведь он нехороший, он убил моего дядю. Что это значит „умер“? Разве все, кого не видно, умерли?»
«Некоторые умерли, — сказала мать, а некоторые живы».
«А как мы знаем, кто умер, а кто живой?» — спросил мальчик.
Мать вздохнула: «Не поминай мертвых, мой дорогой».
«Почему?»
«Чтобы они не являлись к тебе во сне».
«А если их видно, это значит, что они живые? Мама, а Йерухам Хофши тоже умер?»
«Почему, мой птенчик?»
«Потому что я его не вижу».
«Конечно, ты его не видишь, потому что он перестал ходить к нам», — сказала мать.
«А почему он перестал приходить?»
Мать снова вздохнула: «Потому что ему хорошо в другом месте».
«А что это значит — „другое место“?»
«Место, — которое не здесь, называется „другое место“».
«А я тоже не здесь?» — спросил мальчик.
«Нет, мой птенчик, — сказала мать, — нет, мой дорогой, ты здесь, ты здесь».
«А почему я здесь, а в не в другом месте?»
«Потому что ты немного слабенький и не можешь ходить ножками», — сказала мать.
«Теперь я понимаю», — сказал мальчик.
«Что ты понимаешь, мой маленький?»
«Почему все места приходят ко мне».
«Что это значит, — спросила Ариэла, что это значит, что все места приходят к тебе?»
«Они качаются и приходят, — сказал он ей. — И я тоже иду к ним, только я прихожу к ним не ногами, я прихожу к ним сразу весь. А иногда я вдруг надаю с высокой-высокой-высокой горы, и качусь, и качусь, и спускаюсь, и падаю, и вдруг я уже в реке, и там плавает много-много рыбок, только вместо головы у них солдатские шапки. Мама, когда я вырасту, сделай мне тоже солдатскую шапку, я пойду в ней на войну. Папа, а у всех солдат одна нога деревянная?»
Госпожа Бах сказала: «Закрой глаза, птенчик, тебе уже время спать».
«Я боюсь спать, мама», — сказал мальчик.
«Не бойся, — сказала мать. — Прочти на сон молитву „Шма“. У тебя ведь чистые руки, правда? Тогда скажи: „Слушай, Израиль, Бог наш, Господь един есть“. А теперь скажи: „Спокойной ночи всем!“»
«Спокойной ночи всем добрым людям», — произнес мальчик.
Мать поцеловала его: «Спокойной ночи, мой птенчик».
Глава двадцать восьмая
Новое лицо
Новые лица появились в нашем Доме учения. Каждый день мне встречается какой-то старик в рваной одежде, кутающийся в свои лохмотья. Он входит вместе со вшой и выходит вместе со вшой. Сидит и молчит, ни с кем не заговаривает. Но не в моем обычае спрашивать: «Кто ты?» Все, что мне надлежит узнать, мне откроется.
Вот, к примеру, не считая того дня, когда я приехал, и еще одного раза, когда речь шла о последних поколениях, я больше не слышал, чтобы говорили о разведенке и о ее гостинице. Те люди, с которыми я здесь встречался, не имеют дела с такого рода гостиницами и не упоминают о них даже в порядке осуждения. А теперь вдруг она у всех на устах — и гостиница, и ее хозяйка. И еще говорят о какой-то девушке, которая повстречала на рынке старика в лохмотьях, и тот спросил ее: «Не знаешь ли ты — такая-то, дочь такой-то, жива ли еще?» А та сказала: «Это моя мать». А он будто бы сказал: «Если она твоя мать, то я твой отец». И тут же пошел по городу слух, что это бывший муж разведенки, который вернулся наконец домой.
