Рабби Хаим совсем переключился на дела вдовы Ханоха. На рассвете выносит ее лоток на рынок, в полдень готовит ее сиротам горячую еду, а к утренней, дневной и вечерней молитвам приводит их в синагогу произнести кадиш. В наш Дом учения он теперь заявляется только в канун субботы, чтобы подмести пол да наполнить таз водой и лампы керосином. Но я все еще плачу ему каждую неделю, разве что раньше я давал ему плату в четверг, а теперь в канун субботы. Рабби Хаим по-прежнему спит в нашем дровяном сарае, но когда появляется в Доме учения, то входит и выходит молча, не вступая со мной даже в самый короткий разговор. Я уже привык, что он не обращается ко мне, и он привык, что я его ни о чем не спрашиваю. До меня только доходят слухи, что он так занят сиротами Ханоха, что не уделяет никакого внимания своим дочерям — сиротам при живом отце.

Мои жена и дети шлют мне письма каждую неделю. Как-то раз я открыл конверт, а из него выпали весенние цветы, которые моя дочь собрала в лесу. Я словно разом увидел перед собой весну во всем ее расцвете и пожалел обо всех радостях, которые я теряю. И тем не менее я удержал себя за столом учения. А когда выглянул наружу, сказал себе, что, если даже эта весна стократно превзойдет красотой другие весны, каждая из которых стократно лучше других, я свои занятия не оставлю. И я снова ощутил тот сладкий вкус одиночества, который так любил всю свою жизнь, а сейчас — стократно больше. И даже подумал было, что вот так и проведу дни и годы в стенах этого Дома.

Впрочем, дни и годы — это не значит «все дни и все годы», потому что у этого человека, как вы знаете, все-таки есть жена и дети.

В первый из трех дней подготовки к празднику Шавуот в нашем Доме учения появились два парня. Даже один молодой парень в Доме учения — это что-то новое, а уж два — тем более. Кажется, чуть не с того дня, как я вернулся в Шибуш, в этих стенах не появлялись молодые ребята.

Эти двое поздоровались со мной и сказали, что пришли исключительно ради меня. Зачем я им понадобился? Оказывается, в одной деревне недалеко от города живет небольшая группа из шести парней и двух девушек. Они бросили занятия отцов и решили поработать на земле, чтобы подготовиться к переезду в Страну Израиля. И вот теперь зарабатывают на жизнь, помогая на крестьянских полях и в коровниках. А поскольку услышали, что я приехал из Страны Израиля, просят меня приехать к ним на праздник Шавуот.

Они пришли, а я как раз был занят своей учебой. И подумал: «Мало того что отвлекают от Торы, так еще и затрудняют поездкой». Поэтому я посмотрел на них, как если бы человек сидел на вершине мира, а к нему вдруг пришли и говорят: «Иди, делай грязную работу».

Они стояли молча, потупившись. Потом один из них, Цви, словно бы очнулся и сказал: «Мы полагали, что человек из Страны Израиля будет рад увидеть парней и девушек, работающих на полях и в коровниках во имя Страны Израиля».

Я сказал: «Друг мой, зачем рассказывать сказки, будто вы готовитесь к работе в Стране Израиля? Вот и Йерухам так же готовился, и поехал, и провел там несколько лет, и чем кончилось? Вернулся сюда и ругает Страну и ее жителей».

Этот Цви ответил: «Если господин говорит о Йерухаме Хофши, то у него есть основания быть недовольным. Но ведь был там и другой Йерухам, по имени Йерухам Бах, которого убили при защите Страны, и я думаю, против этого Йерухама у господина нет ничего? Что до нас, то, если нам предстоит такая же участь, как у него, мы с готовностью примем приговор Благословенного».

Я пожал ему руку и спросил: «Когда мне приехать? Когда вам удобно?»

Они ответили хором: «Нас устраивает любое время — когда бы вы ни сочли возможным, мы будем вам рады».

«Вы ведь приглашаете меня на Шавуот? — сказал я. — Вот я и приеду к вам на Шавуот».

В канун праздника, после полуночи, я нанял бричку и отправился в деревню. Не успел я еще найти своих недавних знакомых, как уже вся деревня знала, что к еврейским парням приехал гость из города. Некоторые сразу побежали к ним, чтобы предупредить о моем приходе, а другие пошли перед бричкой, чтобы показать дорогу.

Эти шестеро парней и две девушки устроили себе жилье в крестьянском доме. То ли дом, то ли барак — полуразрушенная постройка и наполовину сломанная мебель. Во всех здешних деревнях у крестьян есть такие унылые развалюхи, но здесь юношеское обаяние жильцов оживляло и само жилье, и его обстановку.

В честь праздника ребята прекратили работу за два часа до наступления темноты, и я не увидел, как они трудятся в поле. Но я повидал их подруг в коровнике, где они доили крестьянских коров. Ни коров, ни молодых доярок я не встречал уже многие годы, а тут вдруг мне довелось разом повидать и тех и других.

Парни представили меня своему хозяину — крестьянину лет пятидесяти, с гладкими, подстриженными волосами и глинистым лицом. Он недовольно посмотрел на меня и сказал им: «Он не такой, как вы». Я спросил: «Почему ты так решил?» Он показал рукой на мое пальто: «Разве у них такая одежда? У тех, кто работает, нет такой одежды». Я сказал: «Почем ты знаешь, что я не работаю?» Он почесал лоб и ответил: «Ты, возможно, работаешь, а может, и нет, но так или так, а твоя работа — не настоящая». Я возразил: «Каждый работает по-своему — ты, как ты, а я, как я». Он положил руки на колени, уставился в пол, потом поднял голову и сказал: «Пусть будет по-твоему, но я говорю, что не всякая работа приносит пользу».

Мои ребята даже изменились в лице от грубости хозяина и стали объяснять ему, что работа, которую делаю я, очень важна и весьма востребованна во всем мире. Он снова почесал лоб и сказал: «Пусть так. Каждый день кто-нибудь приходит и объясняет мне, что важно для мира. А как по-моему, так миру нужно, чтобы на земле рос хлеб. Хлеб, господин мой, хлеб».

Солнце уже почти зашло. Девушки вернулись из коровника и принесли молоко. Потом пошли к себе, помылись и переоделись по-праздничному, накрыли стол и зажгли свечи. Парни отправились к источнику и тоже помылись и переоделись. Мы собрались в комнате и встретили праздник молитвой. Хороший запах веял из полей и огородов, такой хороший, что пересиливал даже запах свиней, хрюканье которых доносилось из соседних дворов.

Закончив молитву, мы освятили вино, разломили хлеб и отведали от всего, что приготовили девушки. А между блюдами пели сладкие, как мед, песни, и я немного рассказывал о Стране Израиля.

Коротки ночи праздника Шавуот. Не успели мои молодые хозяева наслушаться рассказов о Стране Израиля, как ночь уже подошла к концу. Мы произнесли благословение, встали из-за стола и пошли в соседний городок помолиться с общиной и послушать чтение Торы.

Мы шли среди полей и садов, бахчей и рощ по кривым, извилистым тропинкам. Мир, который, как мне казалось, безмолвен по ночам, на самом деле был занят тысячью тысяч разнообразных дел. Небо истекало росой. Земля растила травы. Травы испускали запахи. А меж небом и землей слышался голос вечной птицы, которая говорила что-то такое, чего не могло услышать никакое ухо, только ухо свыше слышало и отвечало ей с неба. А под нашими ногами копошились те мельчайшие твари, которых Всевышний унизил до состояния праха, но которых Его милостивый взгляд даже в этом унижении хранил от нас, чтобы наши ноги их не растоптали. Пока мы шли, на горизонте стала розоветь заря, и мы увидели перед собой городок, лежавший под низкими облаками, которые то делились и расходились друг с другом, то сливались, укрывая собою городок, пока наконец не разошлись совсем, открыв взгляду городские крыши, издали похожие на скатерти с бахромой по краям. Мало в жизни хороших часов, которые радуют человеческую душу, и это был один из них. А потом город опять утонул в белом тумане, и с ним утонуло все, что в нем. И тут закричали петухи, и птицы начали щебетать, извещая человека, что все в порядке, и каждый день начинается добром, и творческое усилие и сегодня, как всегда, заново возобновляет сей мир. И тотчас же в этот мир хлынул свет нового дня. Даже лес, что доселе был скрыт в темноте, выплыл из мрака и открыл взгляду все свои деревья до единого. Каждое из этих деревьев и каждая ветка на каждом из них сверкали каплями ночной росы.