Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Седьмое. Но я прошу, чтобы за упокой моей души прочли главу из Мишны. Для этого я оставляю некоторую сумму денег, которую заработал своим трудом, и ожидаю милосердия Небес и людей по отношению к моей душе, чтобы читали Мишну со всеми комментариями, слово за словом, а после чтения прочли бы раввинский кадиш, как заповедано обычаем. А после раввинского кадиша прочли бы псалом сто первый, молитву страждущего. И я твердо уверен, что мои добродетельные дочери, долгой им жизни, не будут в обиде на меня за то, что ту сумму денег, которая должна была достаться им по закону наследства, я трачу для своей пользы и удовольствия, и надеюсь на милость Небес, что благо их отца будет благом для них во все дни их жизни».

А в самом конце листка было написано: «Вещи, которые останутся после меня, как-то — печь для варки и посуда, в которой я варил кофе, а также моя нательная одежда, пальто и другие вещи, которые можно использовать или просто захотеть, пусть будут переданы в подарок несчастному страдальцу, уважаемому Ицхаку по прозвищу Игнац. И пусть не будет изменено ни одно слово из всего того, что я повелеваю сегодня при написании этого завещания, будучи здоровым, как любой человек, и да будет благословен слушающий его».

Рабби Хаим ушел в мир иной и удостоился быть похороненным в день своей смерти. Когда мы шли за его носилками, раввин наклонился ко мне и сказал: «Он заслужил, чтобы над ним произнесли большое надгробное слово, ибо от надгробного слова над праведником сердца пробуждаются к покаянию, но что делать, если он умер в канун субботы, когда надгробные слова не произносят? А кроме того, ведь он сам завещал не произносить над ним никаких надгробных слов. Выходит, что он — как тот ученый муж, над которым не было произнесено надгробное слово, потому что закон запрещал его оплакивать, а нам остается просить милости, чтобы к нам не были отнесены слова Гемары об ученом муже, над которым не были произнесены положенные надгробные слова».

Глава семьдесят первая

После смерти рабби Хаима

После похорон меня поймал Захария Розен, повел на старое кладбище и стал показывать могилы больших людей Шибуша и его раввинов, каждый из которых на свой лад славил наш город и возвещал миру о его достоинствах. Некоторые из них были его прямыми родственниками, другие — родственниками его родственников, а третьи — родственниками его жены, которая тоже была его родственницей, как это водится в знатных семьях, где все женятся друг на друге. И всякий раз, когда мы останавливались около какого-нибудь памятника, он зачитывал мне, что на нем написано. Он знал, что написано даже на тех камнях, на которых не было видно никаких букв. И рассказывал мне куда больше написанного. Скажу без преувеличения, что, если бы его слова были внесены в книгу «Цепь традиции»[273], мы узнали бы много нового.

С исходом дня я вернулся в город, по причине усталости не пошел в синагогу и встретил субботу в гостинице. Госпожа Зоммер зажгла свечи, со слезами на глазах произнесла благословение и пошла к Рахели. А господин Зоммер сидел в конце стола и печально молился. Не успел он закончить, как госпожа Зоммер вернулась, встала перед ним, страдальчески сложив руки, и заторопила его поскорее позвать Сару-Перл, потому что другой акушерки в городе нет. Господин Зоммер снял свой пояс, взял палку, поднялся и пошел как человек, идущий на страдания и муки, потому что с того дня, как Рахель вышла замуж за Йерухама, не было больше мира между домом Зоммеров и домом Бахов. Появилась Крулька, открыла наружную дверь и вышла со свечой в руке, чтобы посветить пришедшим.

Вскоре появилась и Сара-Перл. Она вошла к Рахели и провела с ней около часа, успокаивая ее душу и укрепляя сердце. Она целовала ее в лоб и называла дочкой, и Рахель тоже прильнула к ней, как к матери. Казалось, что теперь обе семьи примирились. Но когда Сара-Перл собралась уйти, она столкнулась с Йерухамом, и это было тяжело для семьи Зоммер, потому что напомнило им об обиде Ариэлы.

Страдания Рахели заслонили страдания Бабчи. А ведь Ригель отвернулся от нее, а Давид-Моше обручился с другой. Всего за две-три недели до этого он писал Бабчи, что она единственная в этом и Будущем мире (он усвоил язык своего отца) и без нее у него нет ничего. А потом пришла газета, а в ней — его имя и имя его новой суженой. И не осталось у Бабчи никого, кроме Цвирна. А он начал вести себя с ней как грубый хозяин, потому что страсть к деньгам была в нем сильнее, чем любовная страсть, и тянула его за собой, как динар тянет жалкий грош. Иногда Бабчи смотрела на него, надеясь увидеть, что его сердце по-прежнему принадлежит ей, но он начал загружать ее работой, как нанятого мужика, и вдобавок сократил ей жалованье. Вот таков этот мир, все в нем вкривь и вкось, и даже то, что уже пошло вкривь и вкось, продолжает портиться дальше.

Сидит Бабчи в своем красивом платье, которое носит с того дня, как положила глаз на внука раввина. Из-за этого наряда она оставила своих прежних друзей и в нем же она очаровывала Ригеля, а куплен он был на деньги Цвирна. Но если Цвирн не одумается до того, как износится этот наряд, придется бедной Бабчи снова надеть старое кожаное пальто, хотя оно уже потерлось и поистрепалось, потому что другого пальто у нее нет. Несмотря на то что в гостиницу то и дело заглядывают гости, доходы от них недостаточны, чтобы Бабчи могла купить новую одежду.

Из-за всех этих новых гостей отвергнут от милостей тот гость, что когда-то зашел сюда переночевать. Он все еще живет в самой лучшей комнате, но хозяева уже не заботятся о его питании и не готовят для него специальную пищу. Однако гость не жалуется и не страдает. Ведь человек умирает не от голода, а от лишней еды, как сказал доктор Милх. Иногда гость раздумывает, не пожить ли ему у Кубы, ведь тот сам предложил ему: «Лучше бы тебе пожить у меня и не платить, чем жить в гостинице и платить. Разве тебе так приятен запах мяса и жира и шум народа в этой гостинице, что ради них ты там застрял?»

Гости в нашей гостинице что ни день другие. Насколько различны их занятия, настолько же различны и они сами. Из тех двоих гостей, что пришли на рассвете в канун субботы, один — просто человек, которого можно было бы пригласить в миньян, а также в игру в карты, при всех ее от миньяна отличиях. Зато другой весьма примечателен — у него красивая борода, широкий живот и большой здравый смысл. Тем не менее дела его в последнее время пошатнулись. Может быть, вам доводилось слышать о некоем арендаторе, который арендовал лес у одной госпожи и уплатил ей все до копейки, а потом оказалось, что ее муж продал тот же лес пану Якубовичу без ведома и разрешения жены. Теперь этот арендатор прослышал, что будто бы сын господина Зоммера дружен с этой госпожой и может составить ему протекцию, но не разобрал, какой именно сын, и решил, что речь о Лолеке, этом прожженном ловкаче. Вот он и пристроился сейчас к нему и завязал разговор, надеясь познакомиться поближе. Долек же показался ему похожим, с позволения сказать, на соблазненную девицу, с которой не стоит и разговаривать. Поэтому, когда Долек сам сделал попытку с ним заговорить, он ответил неохотно, как человек, который занят своими делами и скупится на каждое слово, которое не имеет шансов принести пользу.

А вот теперь Бабчи вдруг подняла голову и посмотрела на. Йерухама. Потом повернулась к матери и спросила: «Как это вы ухитрились выдать младшую дочь раньше старшей?»

«Что это тебе вдруг пришло в голову?» — удивилась мать.

«Я подумала, что если уж вы не хотели отказаться от Йерухама, то женили бы лучше его на мне».

Йерухам поднял глаза и глянул на Бабчи. Оставалось надеяться на Причину всех причин, что в эту минуту его глаза не выдали того, что чувствовало сердце.

Когда мы встали из-за стола, я подумал: «Если я пойду сейчас к себе, то следом зайдет и Йерухам, а я устал и измучен, и душа моя не выносит других людей». Я вышел на улицу. Конечно, прогулка утомляет тело, но пустой разговор утомляет душу, а человек всегда жертвует телом, чтобы спасти душу.

вернуться

273

«Цепь традиции» — историческое сочинение еврейского историка и комментатора Талмуда Гедальи ибн Йосефа ибн Яхьи (1515–1578).

115
{"b":"596252","o":1}