Лицо Кубы просветлело. «Так вы, девушка, выходит, состоите в группе молодых сионистов? Так почему же о вас говорили, что вы в России? И правда, разве Россия — это место для еврейской девушки? Но вы, значит, не там, а среди будущих олим?»[270]

И тут же стал забрасывать ее вопросами — из как дела в группе, сколько там людей, когда они намерены взойти в Страну и когда она сама собирается это сделать. И уж если она в группе, то почему не в той, которая работает ближе к Шибушу. И, упомянув об этой группе, стал расхваливать всех ее членов. Когда он дошел до Цви, Хана передернула плечами.

«Вы мне не верите, потому что не знаете его, — сказал Куба. — Вот я вас познакомлю, и вы увидите, что я нисколько не преувеличил. — И тут же повернулся к рабби Хаиму: — Рабби, нам стоило бы поговорить о сионизме, но сначала я принесу вам лекарства. — И потянул меня за полу плаща со словами: — Пошли со мной».

Когда мы вышли, Куба сказал: «Эта девушка мне нравится. Но не слишком ли она робкая? За все время не произнесла ни слова…»

«Ты засыпал ее вопросами, — сказал я, — даже минуту не оставил ей для ответа».

«Да, ты прав, иногда я говорю слишком много, — согласился он. — Неужели и сейчас? Ладно, пошли в аптеку».

«В аптеку? — переспросил я. — Ты хочешь идти в аптеку? Но ведь ты сказал, что все эти лекарства есть у тебя дома».

Он сказал: «Да, часть материала у меня есть, а у аптекаря я возьму то, чего не хватает, и смешаю сам, так что мне это ничего не будет стоить. А девушка с перцем, правда? Как, бишь, ее зовут? Ах, да, Хана! Неплохое имя».

Мы зашли в аптеку. Судя по тому, как старый фармацевт обращался к Кубе, он не питал особого уважения к доктору Милху. По ходу разговора Куба отвел его в сторону и что-то шепнул на ухо. Мне показалось, что у моего друга просто нет денег, чтобы заплатить за лекарства. Но аптекарь похлопал его по плечу и добродушно сказал: «Ничего, доктор» — и дал ему все, что тот просил.

Когда мы вышли, я спросил его, есть ли надежда, что рабби Хаим скоро поправится. Он сказал: «У него легкий вывих, ничего страшного. Сколько же ему лет? Будь он помоложе, все вообще было бы в порядке. Но в любом случае на свадьбе дочери он танцевать не будет».

«Ты имеешь в виду свадьбу Ханы и Цви?» — спросил я.

«Какого Цви?»

«Того, которого ты так хвалил».

«Разве между ними что-то есть? И ты позволил мне валять дурака и ни о чем даже не намекнул? Ну, ладно, хорошо хоть, ты сейчас мне сказал. А знаешь, эта девушка мне понравилась!» — И погладил свою растрепанную бородку.

Я улыбнулся: «Ты уже сказал мне об этом».

«Когда? Ну и что? Даже если я уже сказал это пару минут назад, так что — она за это время подурнела? Я ведь первый раз ее вижу. Значит, она обручена с Цви? Да, наши парни хороши собой, и вкус у них тоже отличный. Не то чтобы она была так уж красива, но у нее есть одно достоинство, которое выше красоты. Ты не согласен?»

«Какое достоинство?»

«Я и сам не могу определить. Есть в ней что-то. Я видел много красивых женщин, которые не приводили меня в восторг. Кроме разве моей жены, или, как ты настаиваешь, моей бывшей жены, у которой помимо красивого лица еще и красивая душа. Но вот мы и дома. Сейчас зайдем и приготовим лекарства».

Войдя в комнату, Куба достал с полки аптекарскую ложку и посудину, похожую на продолговатую миску, смешал в ней все материалы и стал растирать смесь.

«Ты помнишь рабби Хаима в дни его величия? Земля тряслась от этого их конфликта, помнишь? А ведь Тора одна для всех. Зачем спорить друг с другом? Все беды, которые сваливаются на евреев, рождаются только из их разногласий. Но я порой утешаю себя — мы и в этом не лучше других народов. Они затевают войны друг с другом и проливают кровь, которую видно, а мы затеваем наши разногласия и проливаем кровь, которую не видно… Так ты сказал, что эта девушка обручена с Цви? Хорошо, что ты меня предупредил. Теперь я не буду совать нос куда не надо. А знаешь, у вашей Бабчи плохи дела. Внук нашего раввина нашел себе другую девушку — дочь друга своего отца. Аукнулось ей то, что она сделала другому. Есть же поговорка: „Брось палку вверх, она к тебе же и вернется“. Теперь у нее никого не осталось, кроме Цвирна, придется ей быть с ним покладистой. Вот так вот — раздвинула свинка копытца, прикинулась кошерной и получила то, что искала[271]. Ну, я кончил. Сейчас мы разложим все эти лекарства в пакетики и отнесем рабби Хаиму. И пусть они не такие цирлих-манирлих, как у пруссаков, которых так ненавидит наш фармацевт, да и я, признаться, недолюбливаю, — главное, чтобы они сделали свое дело. Ты не голоден? Возьми себе яблоко или грушу, положи в карман, я тоже возьму, и мы поедим по дороге. Да, забыл тебе сказать — Шуцлинг передавал тебе привет».

«Когда ты видел его?»

«Когда он собирался уезжать».

«Значит, ты врачуешь Гинендл? Как ее здоровье?»

«Не знаю».

«Как это — не знаю?»

«Я не врач для больных, которые делают своих врачей больными. Я и у ее Боденхойза был».

«У него тоже болят ноги?»

«Не ноги, а большой палец правой руки. Это бывает от длительного писания. Писательская судорога».

Я засмеялся: «А мне он сказал, что рифмы снисходят к нему без всякого усилия, в силу Божественного вдохновения, которое изливается на него сверху. Похоже, что Божественное вдохновение не почивает на его пальцах».

«Плохой ты человек», — сказал Куба.

«Но зато я люблю хорошие рифмы», — парировал я.

«Мне стихи не нужны, отозвался Куба, — я их не читаю. А что ты думаешь о Даниэле Бахе?»

Я засмеялся: «Ты сначала спроси об Ариэле».

«При чем тут Ариэла?»

«При том, что ее имя начинается на „А“… Ладно, мы уже пришли».

Рабби Хаим считал свою болезнь легкой и стеснялся, что на него обращают внимание и так о нем заботятся. Но у врача было иное мнение. Потому что, уходя, Куба сказал мне: «Его нога меня уже не беспокоит. Я опасаюсь другой болезни».

И действительно, этот вывих повлек за собой другую, куда более тяжелую болезнь, которая обычно поражает стариков, если им приходится долго лежать. Свои новые страдания рабби Хаим принимал благоговейно. Он ни в чем не изменился лежал молча и не издавал ни единого стона. Куба приходил теперь каждый день, менял одни лекарства на другие и беседовал с Ципорой, а Хана и Ципора по очереди сидели возле отца — Хана ночью, Ципора днем. Иногда Ципора оставляла его и уходила, потому что ее мать уставала за день и не могла стоять на кухне и готовить и Ципоре приходилось варить на всю семью, включая отца, который с того дня, как заболел, перестал привередничать и ел все, что ему приносили.

Однажды, когда мы остались с ним вдвоем, я спросил его, как он себя чувствует. Он ответил мне шепотом: «Бог сделает то, что хорошо в Его глазах» — и закрыл глаза. Я думал, что он заснул, но он вдруг зашевелил губами. Я прислушался и различил, что он шепчет: «А все-таки, какие же куры кошерные — с проколотым горлом или с разрезанным?» Он заметил, что я смотрю на него, и добавил: «С этого спора все и началось».

Спустя некоторое время он приподнял голову: «Когда человек лежит вот так, ему ничего больше не нужно, он может быть доволен. Но что, если человеком называется тот, кто ходит, а не стоит или лежит? Ведь главное в существовании человека — совершать добрые дела, пока его носят ноги».

Я испугался и разволновался. Не столько из-за его слов, сколько из-за того, что он заговорил. А он вдруг начал говорить, не останавливаясь. И еще меня удивило, что за все время этого монолога он ни разу не помянул человека, ни добром ни злом. Он как будто вообще не связывал человека с его поступками, потому что всякую свою фразу начинал со слов: «Причина всех причин в Своем благословенном милосердии породила это» — и кончал словами: «По воле Причины всех причин было это вызвано». Мы с вами, дорогие братья, тоже знаем, что все в мире приходит от Единственного, но мы при этом добавляем дела человека к делам Всевышнего, как будто Он и человек партнеры, а рабби Хаим не добавлял.