Хотя мы с Бахом живем стенка к стенке, мне еще не случалось до этого вечера бывать у него на квартире. Квартира эта состоит из одной комнаты с пристройкой для кухни. Входят через дровяной сарай, попадают на кухню и через нее проходят в жилую комнату. В этой комнате живут сам Даниэль Бах, его жена, их дочь Ариэла, а также сын Рафаэль. Рафаэль обычно лежит на кровати; натянув на голову рваную солдатскую шапку. С первого взгляда он показался мне ребенком, со второго — взрослым парнем, с третьего же — ни тем ни другим, а просто грудой кожи и мяса, в которую Создатель вставил два глаза. Впрочем, возможно, и наоборот — это сначала Рафаэль показался мне грудой кожи и мяса итак далее, но из-за того, что произошло в тот вечер, я уже плохо помню, как это было на самом деле.
Рафаэль уже достиг возраста бар мицвы[127], но его кости не затвердели и его конечности не выпрямились, поэтому он большую часть времени лежит в кровати. Все здесь ухаживают за ним, и все его любят. Даже Ариэла, его сестра, которая гордо заявляет, что сторонится всего, что не имеет логического объяснения, и та проявляет к брату куда больше симпатии, чем могла бы объяснить чисто логически. Когда я вошел, она как раз сидела около его кровати, а он перелистывал книгу с картинками, которую она ему принесла. Показав одной рукой на всадника с кинжалом, изображенного в книжке, а другой — на свое сердце, он произнес: «Я Иаков, а ты Исав». Он не заметил, что вошел гость, но его отец, мать и сестра обрадовались моему приходу, поднялись мне навстречу и приветливо поздоровались.
С Даниэлем Бахом вы уже знакомы, мне не раз доводилось говорить о нем. Не помню, однако, рассказывал ли я вам о его внешности и других чертах, которые отличают его от многих других, разве что упоминал о его вечной спутнице — той деревянной ноге, которая его всюду сопровождает. Если не рассказывал, то воспользуюсь случаем и расскажу сейчас.
Даниэль Бах высокого роста, лицо не назовешь ни особенно круглым, ни особенно продолговатым, обрамляет его небольшая бородка, которую тоже не назовешь пока ни круглой, ни заостренной, и похоже, что он следит за этой своей бородкой, чтобы она не превысила установленных им пропорций. Правая нога у Даниэля Баха, как вы уже знаете, деревянная, и он всегда весел. Иногда он смеется над собой, иногда над бедами нашего времени, но он никогда не смеется над другими людьми. Историю этой его ноги нельзя назвать иначе как удивительной, — ведь по своему складу Даниэль Бах не должен был бы провозить контрабандный сахарин в своих носках, как это делают некоторые женщины. Но самого Даниэля эта история не удивляет. Во-первых, говорит он, ни один человек не знает, что ему на самом деле положено по складу души, кроме тех моралистов, которые точно знают, что человеку можно, а что нельзя. Да и тут дозволено усомниться, не поступили бы эти моралисты точно так же, как он, окажись они в его положении. А во-вторых, говорит он, война уже научила людей совершать дурные поступки. Но как только человек получил такое право, он уже не различает, делает он это во имя кайзера или во имя пропитания своей семьи.
Добавлю еще, что Даниэль худощав, а его каштановые волосы чуть сбрызнуты сединой, которая придает ему некоторое благообразие. В отличие от него, Сара-Перл, его жена, выглядит округлой и даже полноватой, хотя и не толстой, а волосы у нее черные и блестящие. Дочь их Ариэла, в отличие от обоих родителей, не каштановая и не черная, а какая-то блеклая. Отличается она от них и во многом другом.
О ее отце я уже рассказал, а о матери нечего особенно говорить. Это спокойная, быстрая в движениях, сердобольная и добросердечная женщина. Я слышал, что в дни войны, она изо всех сил и с большим мужеством содержала всю свою семью и поддерживала свекра, а также сына свекра, пока оба не уехали в Страну Израиля. А еще она вырастила мальчика-сироту, платила за его обучение в хедере, а когда тот тоже решил уехать в Страну, дала ему денег на дорожные расходы. Этот сирота был уже знакомый вам Йерухам Хофши, чей отец исчез, оставив жену, когда она забеременела. Позже эта женщина умерла во время родов, и госпожа Бах взяла новорожденного к себе и выкормила грудью, потому что он родился почти одновременно с ее Ариелой.
«Его отец исчез, когда жена забеременела…» Чтобы рассказать о его отце, нужно вернуться к началу этой истории. А начало ее было такое. Как-то раз в наш город заявился гость из Литвы. Стоял летний день, на рынке было мало покупателей, и лавочники стояли снаружи, переговариваясь друг с другом. От одного к другому дошел разговор до некого молодого литовца, который прибыл в наш город и хочет выступить с проповедью в старом Доме учения. Эта новость не произвела особого впечатления. Ученые мужи нашего города не очень жаловали заезжих проповедников по той причине, что они забивали головы людей притчами и легендами. Наши хасиды тоже их не жаловали по той причине, что большинство этих проповедников были «литваками», а каждый «литвак» — это злейший враг хасидов. Наши сионисты не жаловали проповедников потому, что в те времена большинство проповедников почитали само слово «сионизм» за ругательство, поскольку сионисты не верят в Избавление и своими планами отодвигают приход Мессии. Социалисты не жаловали проповедников из-за того, что те рассуждают о Торе и Заповедях, а, по их мнению, рассуждения о Торе и Заповедях только заморачивают людям голову и мешают понять, что все беды идут от капиталистов. А большинство простых людей не жаловали проповедников по той причине, что простым людям опротивели проповеди о семи кругах ада и тому подобных вещах. Так что на эти выступления приходили лишь считанные старики и мастеровые, которые дремали, слушая проповедника, а когда он кончал свои речи и шамаш[128] начинал звенеть кружкой для пожертвований, просыпались и бросали монету в честь Торы и ее глашатаев. По всем этим причинам не нашлось в городе человека, которого заинтересовало бы прибытие молодого литвака.
Но пока лавочники толковали меж собой, появился на рынке какой-то человек, держа в руках книгу, написанную приезжим гостем. А книгу эту предваряло множество отзывов, подписанных самыми большими раввинами Польши и Литвы, которые свидетельствовали, что ее автор — потрясающий гений, истинная гора Синай по величине своей мудрости, способной сдвинуть все прочие горы, и была бы чем-то экстраординарным даже в первом поколении мудрецов Торы. И все эти рекомендатели в один голос твердили, что никакая похвала не может в достойной мере передать величие этого юноши.
В те времена уважение к Торе в нашем городе уже не было на прежней высоте, а уважение к мудрецам Торы уступило место уважению к докторам. И как только наши ученые мужи увидели эту книгу и отзывы на нее, они тут же встрепенулись, совсем как в той притче о царе, чью землю захватили враги, и руки его друзей опустились, но стоило раздаться вести, что царь возвращается в свою страну во главе героической армии, как его сторонники в той стране сразу воспряли с силами и поднялись, дабы вернуть его на царский трон.
Что же привело к нам этого литовца? И почему еврейские богачи в России сами не набросились на него и не осыпали его деньгами, чтобы заполучить такого жениха? Все дело было в государственном указе, по которому он обязан был пойти в армию, а у него не оказалось никаких недостатков или дефектов, чтобы военные начальники могли сослаться на них и освободить его от призыва, за что им уже была обещана тысяча серебряных монет. Поэтому, как только его имя появилось в призывных списках, он тотчас собрался и покинул свой город, и уважаемые люди посоветовали ему направиться в Галицию, где Тора все еще любима большинством людей.
Когда день стал клониться к вечеру, весь город собрался в старом Доме учения, чтобы послушать речь этого молодого гения. И,поскольку места для всех не хватило, выступление перенесли в Большую синагогу. Он поднялся к Священному ковчегу и стал решительно и со знанием дела рассуждать о Галахе, о Сифре и Сифрей, о Тосефте и Мехильте, об обоих Талмудах, Вавилонском и Иерусалимском[129], о первых и последних мудрецах Талмуда и, наметив в каждой теме пять-шесть-семь трудных мест, объяснил все их единым ответом. Когда указанные им трудности были таким образом объяснены, он вернулся к этим своим объяснениям и на этот раз выдвинул возражения против каждого из них. Казалось, что для этих возражений уже нельзя найти объяснения, тем не менее он опять объяснил их одним общим ответом. К этому времени наши городские мудрецы уже потеряли нить его рассуждений и совсем отчаялись проследить связь между одним и другим, потому что поняли, что не всякий ум способен охватить всю эту огромность, настолько она сложна. А этот парень был точно источник, все набирающий и набирающий силу, и как река, что не знает остановки.
