Он так и сделал.

– Тридцать монет.

Дана покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Тридцать кусков серебра.

Он уставился на нее.

– Что…?

– Как умер Иуда? – спросила она.

Этан взял диаграмму ран Тодда Харриса и провел пальцем по линии на его горле.

– Иуда повесился, – прошептал он, зная это прекрасно. – Ох…

– Совпадает, – сказала Дана, закрыв папку. Этан забрал дело у нее, добавил к

большой папке, вернул резинки и запер ящик.

Они сидели вместе, в этот раз Этан взял ее за руки. Его улыбка была нежной, он

обхватил ее пальцы. Было время говорить и время молчать. Сейчас их окутала тишина.

Они были за запертыми дверями, в безопасности, вместе, буря и тьма остались снаружи.

Она собралась уходить, и он сказал:

– Мне стоит проводить тебя домой.

– Нет, – быстро сказала Дана. – Это недалеко. Я справлюсь.

– Не знаю.

Она вспомнила Сатуро на полу додзё со сломанным носом. Она не ощущала

гордость. Она чувствовала себя зверем. Но хотя бы крепким.

– Правда, – сказала она. – Я о себе позабочусь. И если я приду с парнем, папа убьет

нас.

– Но он не разозлится, если ты придешь одна?

– Я скажу ему, что меня высадили за углом, – сказала она. – Правда, все хорошо.

У двери Этан сказал:

– Что нам со всем этим делать? С видениями и папкой? Мы думаем, что кто–то

притворяется ангелом и убивает людей. Мы знаем, но не можем ничего доказать. Так что

делать?

Дана прижалась плечом к дверной раме. Она все еще сжимала ладонь Этана, она

опустила на нее взгляд, на то, как переплелись их пальцы. Это было хорошо. Безопасно. И

еще кое–что. Момент затянулся, Дане хотелось что–то сказать, как и Этану. Но они не

знали, что.

Этан кивнул.

– А что насчет слов Коринды? Что ты думаешь?

– Я не знаю, что думать. Я не верю, что знаю кого–то такого.

– Они должны кое–что знать, – сказал он. – Они должны знать религию. Должны

знать о машинах. Явно не просто подделать все случаи так хорошо, что копы считают их

несчастными случаями.

– И он должен знать анатомию.

– Почему? – спросил Этан, а потом сказал. – О, точно. Чтобы раны выглядели так,

словно появились случайно.

– Он умный, – сказала она.

– Он – животное.

– Да, – сказала Дана, – но звери бывают умными.

Этан посмотрел на ночь за ней.

– Точно не хочешь, чтобы я тебя проводил?

Она улыбнулась.

– Точно.

Не подумав, она поднялась на носочки и поцеловала его. Они этого не ожидали, но

это случилось. Дана вдруг поняла, что делает, и тут же попятилась, потрясенная и ужасно

смущенная, ладонь потянулась к ее губам.

– Этан, я… то есть… – начала она, но не успела договорить, он склонился и

поцеловал ее.

Одна миллионная разума Даны хотела, чтобы она попятилась. Остальная часть

склонилась к нему. Она не была экспертом в поцелуях, но была уверена, что этот поцелуй

был хорошим, он длился долго.

Когда они отпрянули, они улыбнулись друг другу, словно мир был счастливым

местом, и они не разбирались с убийством, заговорами и ужасом.

– Что ж, – едва дышала Дана, – думаю, мне пора.

– Ага, – сказал он.

Они стояли, неуверенные, смущенные. А потом снова поцеловались. И снова. Глаза

Этана стали стеклянными, голова кружилась. Она рассмеялась. Внутри было тепло.

– Пока, – сказала она и ушла в ночь. Она оглянулась уже на улице, Этан стоял там,

где она его оставила. Это тоже вызвало ее улыбку.

ГЛАВА 56

Дом Скалли

22:17

Свет на крыльце горел, она двигалась к нему, как заблудившийся корабль к маяку.

День от пугающего перешел к нереальному, а потом к разбитому, Дана не знала, кем

была. Какой была. Оставив Этана, она радовалась три улицы, но потом вернулось

головокружение, а потом и сомнения с разными страхами, которые не давали ей покоя в

Крейгере. Эти страхи принесли с собой огромную и запутанную депрессию, давящую на

ее плечи, делающую каждый шаг сложным, словно она брела в грязи. Все счастье утекло.

Ничто не казалось правильным. После переезда Дана словно потеряла связь со своей

сущностью. Она привыкла к порядку. Получать хорошие оценки, всегда приходить

вовремя, не слушать безумцев, ходить в церковь. Молиться. Все это.

Теперь у нее были странные сны, убийца, путешествия разума и избиения людей.

Она все еще была собой? Даной Кэтрин Скалли?

Или Луч был прав, и она становилась кем–то другим? Если так… что?

Свет на крыльце был теплым и безопасным. Она замерла, увидев сидящую там

фигуру.

– Папа… – прошептала она.

Она стояла в сотне футов, в тени большого дерева напротив старой церкви. Папа был

большим. Грузным, крупным, с бычьей шеей. Он выглядел и был крепким. Но теперь она

видела его уязвимым. Папа сидел на крыльце, склонив голову над книгой. Он не был

крепким. Не был капитаном Уильямом Скалли из военно–морского флота. Он был

мужчиной средних лет весенним вечером. В мягкой фланелевой рубашке. Красно–черной,

которую очень любил. Она была старая и поношенная, и Дана знала каждую дырку на

рубашке, каждое зашитое место, она знала, что папа не позволит маме выкинуть эту

рубашку. Только не эту. Она была знакомой, и он носил ее, когда хотел выбраться из кожи

работы и ответственности. Он был в этой рубашке во многих лучших воспоминаниях

Даны. Путешествия семьей. День, когда папа научил ее ездить на велосипеде, когда он

отвел ее в магазин мороженого у старого отеля в Коронадо, когда она сломала руку, упав с

дерева. Он был в ней в день, когда Чарли принесли из больницы крохой. Он был в ней в

ночь, когда они начали читать «Моби Дика» вместе, когда Дане было девять.

Эта рубашка.

Папа.

Она стояла там, уткнула лицо в ладони и заплакала.

– Дана…? – сказал голос. Папа. Она посмотрела сквозь пальцы и увидела, как он

спускается с крыльца. – Дана, это ты? – прорычал он. – Мелисса сказала, что ты на

занятии, но ты серьезно опоздала, юная леди. Уже за десять. Чем ты думала? С

происшествиями в городе нам нужно поговорить о твоем здравом смысле.

Она хотела убежать прочь. Но Дана побежала к нему, добралась до дома, и ее папа

спустился с крыльца, раскинул руки и поймал ее. Он замер на миг, а потом прижал ее к

себе, обнимал сильными руками, целовал ее волосы, а она прижалась к нему и постоянно

рыдала.

– Папочка… о, папуля…

Уильям Скалли крепко обнял дочь, словно был якорем, удерживающим ее в мире.

Он уже не ругал ее, не спрашивал, что случилось. Он не портил момент вопросами. Они

придут позже. Он обнимал ее и прошептал ее особое имя.

– Старбек, – сказал он, его голос был сдавленным от слез

* * *

Позже они сидели на крыльце. Она была в свитере, ее голова лежала на его груди.

Тишина была их другом, они были ей рады.

Шло время, и ее отец заговорил.

– Ты же знаешь, что все можешь мне рассказать, – мягко сказал он.

Она молчала.

– Это мальчик?

– Что? Нет.

– Школа?

– Нет.

Он молчал мгновение.

– Дана, это из–за погибших детей? – она молчала, отец тяжко вздохнул. – Знаю, тебе

было сложно, когда учитель умер в Сан–Диего.

Дана отогнала воспоминание.

– Это было печально, но это… – это другое.

– Я не позволю ничему случиться с тобой, – сказал он.

– Знаю.

Во дворе играл мелодию одинокий сверчок. Вдруг зазвучал второй. Они словно

соревновались, но потом заиграли хором. Это было мило. Это вернуло один шуруп в

машину мира.

– Ахав? – сказала она.

– Что такое, Старбек?

– Знаю, поздно, но мы можем немного почитать? Мы давно так не делали.

Ее грудь сдавило, словно просьба причиняла боль ему. Но он сказал:

– Конечно. Идем. Книжка на кофейном столике.