Моя героиня стояла напротив этого полуразрушенного дома, держа за руку маленькую девочку. В другой ее руке был пакет, который собрали ребенку, провожая его из детского дома. У Кристины никогда не было своего дома: сначала детский дом, потом тюрьма, потом зона. Как ни убог этот дом, но это ее дом, который она купила за свои деньги.

Это была очередная осень ее жизни и первая осень ее вольной жизни. Она стояла перед неизвестностью.

Кто был в тюрьме, тот в цирке не смеется…

Самое простое в жизни — это или сойти с ума, или считать себя неудачником. А вот выжить… Это уже не так просто, но возможно. А быть счастливым — это вообще великое искусство. Счастливым вопреки всему. Я очень счастливый человек, судьба посылала и посылает мне интересных людей. Мои родные дождались меня. Какие-то незримые силы не позволили разрушить меня. Возможно, за мою доброту, любовь к людям, чистое сердце. Я любила и всегда буду любить людей. Все мои помыслы были и будут направлены на спасение здоровья и жизни человека. Я не озлобилась, не потеряла вкуса к жизни. Я любила и люблю жизнь!

Мой ангел-хранитель, спасибо, что ты всегда рядом со мной. Моя память помогла мне забыть все плохое, что со мной случилось. Хорошее помню хорошо, а плохое — плохо. Я простила всем, кто меня обидел.

Не бывает плохих и хороших тюрем… В любой тюрьме — УЖАСНО!!! Как нарывы, передо мной вскрывались проблемы. Я врачевала человеческие души, лечила людей милосердием. Надеюсь, эта система или выздоровеет, или отомрет окончательно. Она агонизирует. Я пыталась понять причину заболевания системы. Чем ее лечить? А может, ей действительно лучше умереть, этой надоевшей всем старой скрипучей системе?

«Меня на волю гонят мусора, а я привык к плацкартному вагону».

Длинная спальня с двухъярусными нарами и купейной системой проживания действительно походила на поезд. У каждого своя станция. День и час, с точностью до минуты, когда ты должен сойти. За долгие годы пути люди сначала изучают друг друга, присматриваются, затем привыкают. Все как в поезде: приятен тебе сосед или нет, ты все равно знаешь, что это временно, поезд остановится, и вы расстанетесь. Был человек — и вышел.

Но самое интересное в этой ситуации, когда едет пассажир долго и ведет себя достаточно спокойно, но вот станция совсем близко, и пассажира охватывает необъяснимое беспокойство, страх, он не находит себе места. Я смотрела на освобождающихся, на их панику и думала, что со мной такого не будет. Стряхну с одежды пыль, распрямлю согнутую спину и шагну навстречу долгожданной свободе. Ан нет, меня накрыла такая же паника, как и всех. Руки тряслись, все валилось из рук, пища комом вставала в горле…

Я стояла посередине зеркальной комнаты. Четыре пыльные зеркальные стены и я, одна в четырех стенах. Вот мое многократно размноженное отражение. Истощенное, ослабленное, постаревшее. Я попыталась улыбнуться зеркалу. Нет. Это не был оскал зверя, раненого, измученного и ожесточившегося. Это была улыбка нового человека. Много пережившего, выстрадавшего, с глазами потухшими, но все еще живыми.

Это моя летопись, работа над ошибками. Я — сильный человек и имею мужество признать, что совершила в жизни много ошибок. И если бы можно было идти другим путем, какой путь выбрала бы я? Предать — никогда, убить — ни за что, украсть — разве что у себя самого. Сдать всех, а самому остаться на свободе? Нет, нет и еще раз нет. Это не мой путь, какую бы дорогую цену я за это ни заплатила.

Голос из репродуктора по ту сторону зеркальной комнаты заговорил, нарушив ход моих мыслей:

— Называйте фамилию, имя, отчество, год рождения, статью, начало и конец срока.

От неожиданности я вздрогнула, а потом заговорила, стала отвечать на вопросы. С кем я говорила? С зеркалами. Знала, что ошибиться нельзя, а то не выпустят. Это как детектор лжи. Проверяют, не забыл ли ты самого себя. Бывает такое в тюрьмах, когда вместо одного человека выходит на свободу другой. Срок можно купить или продать. Вот в целях профилактики и проводится этот опрос. Выяснили, что это действительно я, что срок честно отсидела, никому не продав.

Прав был Леха, говоря, что, как бы ни был велик срок, он имеет одно очень хорошее свойство. Он заканчивается. «Отсюда возвращаются. Были бы мы…» — слышала я Лехин голос.

Зеркала вздрогнули, дверь открылась. Голос из репродуктора строго скомандовал: «С вещами на выход». С какими вещами? Даже зубную щетку выбросила, чтобы не осталось тяжелых воспоминаний. Освободилась от всего материального, что имела. Разве я стала бедней? Нет, я стала богаче, я стала видеть то, что раньше было для меня недоступным и невидимым. Стала понимать то, что не суждено было понять.

Я переступила порог зеркальной комнаты. Оглядываться нельзя — плохая примета. Но зеркала, множащие изображение, дали возможность увидеть. У меня есть крылья. Почти невидимые, полупрозрачные, но очень сильные, несущие меня из этого ада.

На пороге зеркальной комнаты ожидали меня мои любимые мужчины: отец, брат, сын и Вячеслав. Красивые, сильные, любящие и любимые. Кто сказал, что нет мужиков?..

Второе ноября. Пасмурный осенний день. Раньше я бы сказала, что день ненастный, холодный, а потому нерадостный. Теперь я говорю, что это самый радостный день в моей жизни. Ничего, что сегодня не выглянуло солнце, оно выглянет завтра, обязательно выглянет.

Я переступила порог родного дома. В комнате было тепло, мама держала в руках зажженную свечу. Я хорошо видела мерцание огня, а мамин силуэт оставался маленькой черной тенью. Но в доме вкусно пахло пирогами, и я поблагодарила всех святых: мама дождалась меня!

После освобождения первым моим желанием было забыть все как страшный сон, но, побыв дома, немного придя в себя, я стала все чаще вспоминать своих девчонок.

Зачем мне это было нужно? Я собирала им посылки и несла короба на почту. Конфеты, шоколад, кофе, чай. Хотя самой было очень трудно жить без работы на пенсию родителей, да еще помогал Вячеслав встать с колен на ноги. Соберу посылочку — и на почту, пусть мои девчонки порадуются.

Одна сотрудница почты меня приметила, она знала меня и раньше. Сказала, когда я в очередной раз пришла отправлять посылку на казенный адрес:

— Когда вы все это забудете?

— Никогда! — ответила я ей, не раздумывая. — Такое не забывается.

Мне запретили работать врачом два года. А чем я должна еще заниматься? Вязать носки? Или строчить на машинке? (Хотя первые месяцы шитье на машинке мне помогало писать эту книгу. Всплывали воспоминания.) Такая уйма свободного времени. Чем заняться, чтобы не сойти с ума от всего случившегося? Забыть! Забыть! — говорила я себе, но поняла, что сделать это практически невозможно. Я должна найти Кристину. Я дала обещание Оксане. «Да все вы обещаете, когда освобождаетесь. Да только потом быстро забываете», — бытует такое мнение на зоне. «Пацан дал слово», — говорят те, кто живет по понятиям.

Единственное, что я знала о Кристине, это адрес того дома-интерната, где она воспитывалась. Я долго собиралась с мыслями. Зачем мне нужна чужая жизнь, чужая судьба, когда я в своей-то ничего не понимаю? Я сама жертва. Я проиграла. Меня бросил муж. Я попала в тюрьму, лишилась работы и великого звания — врач! Таких, как я, на пушечный выстрел к людям нельзя подпускать, решил суд.

Я ругала себя за бесцельно прожитые годы. А вдруг не бесцельно? Смысл?.. Во всем происходящем должен быть смысл. По теории ментов, я должна была сгинуть, и они сделали для этого все. А по теории сотворения человека Богом, я для чего-то осталась в живых. Я зачем-то нужна на этой Земле. То, что я видела, испытала, пережила, должны знать все. Я обязана рассказать об этом как мать, как врач, как гражданин. Я хочу, чтобы произошло чудо и люди проснулись. Проснитесь, оглянитесь вокруг! Судьи, прокуроры, следователи! Вы такие же люди, как все, а не сверхчеловеки. Судить должен закон, но не судья. Законов достаточно, чтобы оправдать человека или смягчить его участь. И всегда находится лазейка, но не для всех.