Что бы это значило?.. Что-то из курса психиатрии мелькнуло в моих мыслях, я сразу вспомнила, что «дурак красненькому рад» и все психотропные препараты красного цвета, чтобы психи их употребляли с удовольствием. Я терапевт и не смогла привести в пример таблеток красного или розового цвета. Белые, желтые, коричневые… Это явно психотропные препараты. Зачем они мне? Я себя давно диагностировала: голосов не слышу, команд мне никто не дает, веду себя не агрессивно, а тихо, как мышка. Стоп. Тихие тоже бывают. Какие у них симптомы? Нет, забыла. Я продолжала анализировать свой психический статус, не находя в нем ничего патологического. Опять стоп. Леха говорил, что мы все с приветом, поэтому и живы в этом мире. Так как я до сих пор жива в таких условиях, значит, я с приветом. На этом диагнозе я и остановила свою мысленную дифференциальную диагностику. Потом еще раз пересчитала таблетки на ладони. Dosis letalis min… или max. «Смертельная доза», — подумала я. Что нужно этим людям от меня? Им нужно, чтобы я умерла?

Человек за дверью продолжал молчать. Мистически, загадочно. Что должна была сделать я? Захотелось начать разговор первой. Но человек за дверью наконец не выдержал:

— Я долго буду здесь стоять?

— Чем обязана? — выдавила из себя я.

Я узнала голос начальника медчасти великого князя Андрея Константиновича; как ни странно, сегодня он был без супруги.

— Вы должны принять эти таблетки.

— От какой болезни? У меня ничего не болит.

— Боль — это не основной симптом. Есть болезни, при которых ничего не болит.

— Меня никто не осматривал. Лечение может назначить врач, и только после осмотра. Я своих больных всегда осматриваю.

Я пыталась вспомнить все, что не успела забыть из медицины. Назначать лечение без осмотра — это преступление.

— Очень грамотный врач, поэтому ты здесь, а я не такой грамотный, поэтому не здесь.

— Пока не здесь.

— А это уже сопротивление администрации и неподчинение сотрудникам. Это перевод на строгие условия содержания.

Я мобилизовала всю свою любезность:

— Простите, пожалуйста, а что это за таблетки, как называются? Я обязана знать, а вы мне обязаны объяснить. Что от чего? Это прописные истины медицины.

— А это уже тянет на бунт и дезорганизацию нормальной работы учреждения.

— Я не знаю, на что это тянет, но таблеток этих принимать не буду.

— А за это ты ответишь. — И он захлопнул «кормушку».

— Жри ты эти таблетки сам, — сказала я, когда «кормушка» захлопнулась.

Эта фраза, видимо, тянула уже не на новый срок, а на высшую меру. Надеюсь, полковник ее не расслышал, а если даже и расслышал — что с того? Я взвесила все за и против. Если приму таблетки, вероятность того, что не увижу детей, увеличивается пропорционально дозе. А если я их не приму, то, даже угодив в колонию строгого режима, еще могу освободиться и увидеть родной дом.

Когда «кормушка» захлопнулась, я встала, поджав одну ногу. Смогу ли я до конца срока простоять на одной ноге? Смогу!!! Принесли завтрак, но я к нему не притронулась, мне уже казалось, что эти таблетки попали в пищу. Не притронулась ни к обеду, ни к ужину, пила только воду из-под крана.

Теперь я боялась только одного: придут санитары со шприцами, повалят и уколют. Такое тоже бывает. Леха меня об этом предупреждал.

Когда я объявила голодовку, великий князь говорил:

— Вот сейчас ослабнешь без еды, тогда я тебе и волью в организм все, что мне надо.

— В моем организме должно быть то, что надо мне, а не вам.

Хотя я и тогда не исключала возможности, что потеряю сознание от голода и они вольют в меня все, что захотят.

Зачем я им нужна?! Зачем им моя жизнь? Нервы сдавали. Голод и холод быстро давали о себе знать. Мысли как будто примерзали к черепной коробке, руки и ноги превратились в ледышки. Как согреться? Вот я маленькая. Бабушка испекла в печи хлеб и дала мне краюшку. Я выбежала с ней на улицу. Горячий хлеб обжигает руки. За мной увязались кошка с собакой, тут же прилетели птички, и я стала крошить для них хлеб. Вот я уже более взрослая. Мама напекла вкуснейших беляшей. А вот уже я сама жарю своим деткам блинчики со сметаной.

Следующая сцена: мой бывший муж чем-то недоволен. Тоже голодный, что ли? А вот он же — после развода. Страшный ливень, холод, на улице нет ни одного человека, только я и он. Встретились на опустевшей улице, и нет в этом мире никого, кроме нас. У меня звонит телефон. Говорит дочь:

— Мама, ты где?

— Я с твоим папой на улице.

— Там такой ливень! Идите домой. Хватит вам по лужам шлепать. Купите мне пепси и шоколадку и приходите.

Я веду его домой, буквально тащу на себе, он упирается, идти не хочет. Доходим до магазина. Он мне говорит: «Ты иди купи, а я тебя здесь подожду». Я все покупаю, выхожу, — его нет. Убежал. Я хотела не плакать, а орать. Меня бросило в холодной пот, в ушах зазвенело, слезы полились рекой. Или это был просто холодный осенний дождь?.. Я понимала, что теряю сознание.

Леха продолжал наносить точечные удары по моему измученному мозгу.

— Есть тети как тети, есть дяди как дяди. А есть дяди как тети, и есть тети как дяди. Вот скажи, сколько лет ты прожила с мужем?

— Двадцать три.

— И где сейчас он?

— У Люси.

— А что он тебе хорошего в жизни сделал?

— Детей.

— А еще что?

— Не знаю. Не могу вспомнить. Теперь уже кажется, что ничего.

— Почему он сейчас не с детьми?

— Не знаю.

— А что ты про него вообще знала?

— Ничего. Не разглядела толком темной ночью.

— Мне кажется, что он вообще не мужик. Вот я — мужик. Ласковый, нежный, а главное — надежный. А он — так…

— Не знаю. Забыла как-то все. И вспомнить нечего.

— Мужиками не рождаются! Мужиками становятся! И вообще, человек, построивший дом, посадивший дерево и вырастивший сына, — это не обязательно настоящий мужчина, это может быть и настоящая женщина!

— Леха, ты можешь помолчать? Я окончательно запуталась.

Иногда я ловила себя на том, что у меня в голове не осталось ни одной мысли и я катастрофически тупею, работая на конвейере. Это ужасно, но я сама виновата: прогнала все мысли из головы! Видите ли, «об этом не хочу думать, и об этом тоже». Нужно не бояться думать всегда и обо всем и радоваться каждой пришедшей на ум мысли. Я разрешила мыслям свободно течь в моей голове. Швейная машинка уже не стучала по моим измученным мозгам, а служила как будто музыкальным сопровождением мыслей. Я научилась шить и одновременно думать. Это было для меня большим достижением. Вначале я не могла справиться с безумным ритмом работы, получалось или шить, или думать. Руки на конвейере работают быстрее, чем соображает голова. А теперь я научилась шить и в то же время размышлять.

Черная полоса стала разметкой моей жизни. Я больше не гнала от себя эти мысли, я разрешила им быть. Надо разобраться, действительно ли я несчастна? Быть жертвой даже тепло… Даже тепло… Чушь какая-то, почему я жертва? Это была странная, но очень интересная мысль. Я чувствую себя жертвой, потому что меня бросил муж, потому что меня посадили в тюрьму. Потерпевших в тюрьме называют «терпилами» и очень не любят, даже презирают. Стоит только раз стать «потерпевшим», и ты будешь им всю жизнь. Я в тюрьме, чтобы что-то понять. Понять то, чего не смогла понять на воле. Я даже разрешила прийти в свою голову мысли, что я счастливая женщина. Как хорошо, что Земля вертится, реки текут, время бежит, как хорошо, что порядочных людей больше, чем плохих, и по ту сторону черной стены есть дорогие, родные мне люди, которые меня любят и ждут.

Швейная машинка продолжала стучать, не мешая моим мыслям. В цеху стоял страшный шум, а я в мыслях летала по ту сторону черной стены. «Дубачка» проорала, что меня приглашают на свиданку, что ко мне приехал муж, но я ее сначала не расслышала, а потом не поняла.