КОРНЕЙ. Меня, то-ись? Корнеем, звать, Парфены-чем-с.
АРГУТИНСКИЙ (смеется). Sapristi… Как? Корней Парф… Вот это — Русь. Il n’ y a pas à dire[128].
Вдруг встает, оглядывается, отводит КОРНЕЯ на авансцену.
Тихо.
А таких, как ты, здесь еще много осталось?
КОРНЕЙ смотрит на него.
Не бойся меня. Я… Ты, наверное, член Союза?
КОРНЕЙ. Как же! Тут на заводе, почитай, все, что плотник, что столяр али другой кто — все в суюзе.
АРГУТИНСКИЙ. Sapristi, да что ты? А там твердили, что наш Союз в России не популярен. Avec ça[129]! Вздор!
Обнимая его, шепотом.
Я тоже… в Союзе… Председатель…
КОРНЕЙ. Поди ж ты!.. А мы намедни делегата в город снарядили…
АРГУТИНСКИЙ. С челобитной?
КОРНЕЙ. Безобразники. Стеньки Разины.
АРГУТИНСКИЙ. Voilà[130] — Стеньки Разины.
КОРНЕЙ. Непорядок это, штобы… раз ты в коммунии, так всем поровну и подели. А они (тоже отводя его в сторону, тихо) вишь ты — преминальные — одному так, а другому энтак.
АРГУТИНСКИЙ. Поминальные?.. (Оглядывается.) Тише, тише…
Заложив руки за спину, делает несколько шагов, напевая. Снова подходит к нему. С важностью кладя кулак под мышку.
Разберем… (Весело.) Разберем, брат, поработаем.
Расправляя кулак перед носом КОРНЕЯ.
По-ра-бо-та-ем.
КОРНЕЙ шарахается в сторону.
Видал миндал? (Смеется.)
КОРНЕЙ. Поработаешь, время какое (показывает в сад), а ты цветы режь, березки ломай. (Идет к террасе.)
АРГУТИНСКИЙ. Терпение, терпение. Придет наше время: жалей, жалей березки, [а то не хватит, чтобы всех их перевешать.]
КОРНЕЙ (возвращается). Да што ж не едет? Тальянку поджидают к себе Георгий Дмитриевич, мамзель.
АРГУТИНСКИЙ (строго). Sapristi… (Забываясь.) Красивая? (Спохватившись.) Бедная дочь моя, недаром требует развода. Непристойно. Святость семейного очага — священна. Sapristi… Получи развод, и тогда… Я выскажу ему все. Вот приведу себя в порядок и… Нельзя ли позвать лакея?
КОРНЕЙ. А нынче кажный барин сам себе лакей.
АРГУТИНСКИЙ (раздраженно). Забыл… с… с… псовдепские дети.
КОРНЕЙ. А это точно — как продналог собирали, так прямо псы лютые.
АРГУТИНСКИЙ. Так ты сам помоги мне. (Осматривает себя и свои руки.) Грязный. Горячей воды… Представь себе — маникюр две недели не делал.
КОРНЕЙ. Это чаво? Самовар, что ли? Со всем бы удовольствием, да тальянка… Сами бы вы поставили. (Показывает на правую дверь.) Тут стоит.
АРГУТИНСКИЙ. Я? Ты шутишь? В Пажеском корпусе эту науку не проходили{52}.
КОРНЕЙ. Недолга наука. Приучитесь.
Вытаскивает вещи в правую дверь.
АРГУТИНСКИЙ. Sapristi, черт знает что… (Раздумывает.) Придется поставить.
Уходит в правую дверь.
Явление пятое
КОРНЕЙ, ДМИТРИЙ, потом АРГУТИНСКИЙ
ДМИТРИЙ (входя). Приехали?
КОРНЕЙ. Приехали.
ДМИТРИЙ. Где?
КОРНЕЙ. Пошли самовар ставить.
ДМИТРИЙ. Ты с ума сошел!
КОРНЕЙ. А ни-ни! Тальянку сами, чай, велели встречать.
ДМИТРИЙ. Да кто ж приехал?
КОРНЕЙ. А вот.
АРГУТИНСКИЙ входит с засученными рукавами и растопыренными грязными руками.
ДМИТРИЙ (с недоумением смотрит на него). Что это?
АРГУТИНСКИЙ (здоровается с ним, сует ему локоть вместо руки). Sapristi, вода течет, дым валом валит.
КОРНЕЙ (указывает на его цилиндр). Чего же, барин, трубу не поставили? Зря на голове болтается.
Уходит.
Явление шестое
АРГУТИНСКИЙ и ДМИТРИЙ, потом КОРНЕЙ
ДМИТРИЙ. Где Елена Константиновна и Коко?
АРГУТИНСКИЙ. Не могла влезть в теплушку, едет следующим поездом. (Садится на диван, показывает свои руки.) Рай, черт их дери. (Пауза.) В слезы ударился от умиления. Понимаете, голубчик вы мой, «дым отечества», липовые аллеи… тройки, бубенчики…
ДМИТРИЙ. Какие бубенчики?
АРГУТИНСКИЙ (взяв тросточку, помахав ею). Voilà![131] Слышите — малиновый звон. Сам купил. Трясусь на телеге, держу тросточку, на каждом ухабе бубенчики звенят… Старина оживает… (Восторженно.) Ах, жизнь… Домаша, цыганка, помните?.. (Опомнившись.) Зятюшка мог бы экипаж выслать, хоть за разводом едем.
ДМИТРИЙ. Видите ли (обводя руками комнату), у Прошки надо разрешение просить даже, чтобы плюнуть.
АРГУТИНСКИЙ. Жизнь, sapristi… (Вдруг кричит.) Не хочу! Не допущу! Мы им покажем. За нас (тише, конфиденциально)… за нас народ.
Входит КОРНЕЙ, вносит скатерть и две чашки, расставляет их.
Еще жива Русь! (Подходит к Корнею, хлопает его по плечу.) Каждый кусточек жалеет. [Дровяной голод, говорит.] Боится, что не хватит, чтобы повесить всю власть и ее сподручных.
КОРНЕЙ. Чаво? Вешать? Зачем? Власть ничего. Для рабочего человека и вовсе хороша.
АРГУТИНСКИЙ (Корнею тихо). Да ты не бойся, он свой.
ДМИТРИЙ подходит к АРГУТИНСКОМУ, дергает его за платье.
КОРНЕЙ. Оно точно, барскому нутру прошкинской власти не переварить.
ДМИТРИЙ (отвел Аргутинского в сторону). Поосторожнее.
КОРНЕЙ. А только нам противу власти идти зачем же?!.. Не резонт и нет расчету. Власть наша. Сами мы и господа. И никому мы ее не отдадим.
Направляется к выходу.
АРГУТИНСКИЙ (Дмитрию). Но он член Союза?
ДМИТРИЙ. Да, профсоюза.
АРГУТИНСКИЙ. Как, sapristi… А я-то ему все выболтал. (Опускается на стул.) Что же теперь? В че-ка, значит?
Входит КОРНЕЙ с подносом из-под самовара, ставит его на стол и выходит на террасу.
О-ох, voilà.
Хитро подмигнув, ищет что-нибудь красное, вдевает в петлицу красный цветок.
