МУЖИЧКОВ. А? Ты? Что тебе?
МИША. Меня из райкома прислали. Только тут нет, видно… (Осматривается.) Кто будет давать заключение.
МУЖИЧКОВ. Значит, ты тот самый комсомолец?
МИША. Я, а что? Не ты ли уж как раз и ведешь это следствие?
МУЖИЧКОВ. Да, вот… возись теперь с тобой, а у меня… (Хлопая по бумагам.) Вот… общее дело… бочки. Откладывай теперь, раз партийное.
Одни бумаги откладывает в сторону, другие придвигает.
Райкому не дело, конечно, знать, кто кому какой родственник, а я не обратил внимания на официальную часть, где фамилии, вот оно и вышло… дышло…
МИША. Тогда что же волыниться? Откажись. Какой же судья отец сыну? Буза одна, никакой рациональности.
МУЖИЧКОВ. Пожалуй… только того… теперь поздно. Кто-нибудь потом ткнуть может. Мужичкова осилило, дескать, родительское чувство, и он отказался. А я, если на то пошло… матери его черт…
МИША. Все равно. Сам ты не откажешься, я заявляю отвод.
МУЖИЧКОВ жалостно растерян.
В тебе, знаешь… хуже даже родственного должно быть чувство.
МУЖИЧКОВ. Это у меня-то?
МИША. А ты думал? Последняя-то наша встреча, что?
МУЖИЧКОВ. Ну, ну, без намеканий.
МИША. Какие тут намекания. Совсем я тебе был не сын, а настоящий соперник.
МУЖИЧКОВ. Ну, это ты брось, брат.
МИША. Конечно, я тут виноват. Только мне тоже объяснять теперь поздно… Выйдет, вроде я выкручиваюсь…
МУЖИЧКОВ. Гм… любопытно, любопытно. А я знаешь что тебе скажу? В общем и целом, по совести, так…
МИША. Ну?
МУЖИЧКОВ. Дурак ты. Ради дела у меня нет никаких родственников, вот что…
МИША. Что ж, допрашивай…
МУЖИЧКОВ. Это уж тово… мое дело. Я считаю, тут и допрашивать нечего, все и так ясно.
МИША. Что ясно?
МУЖИЧКОВ. Обидел девушку, чего там.
МИША. А я не признаю себя виновным. У меня все согласовано и увязано в ажур по социализму. Это вы только, гнилые пни, увязли в болоте семьи, любви и всякой достоевщины.
МУЖИЧКОВ. Оно конечно, социализм — пряник вкусный. Только мы пока не на пряниках, а на огурцах и картошке.
МИША. Тогда и мне тоже «все и так ясно». Заключение у тебя против… Только смотри, я не виноват, рационально, вот. А если выкинут из партии, тут я не знаю… как это… есть вот я, а то вдруг нет меня… Тогда лучше не жить… Я самоликвидируюсь…
МУЖИЧКОВ (разводит руками). Ну вот, пойми кто хочешь… То боялся, как бы даже не показалось, что ты выкручиваешься, то сам же вдруг запугиваешь. Эх, ты… Кругом шестнадцать… рациональный… Совсем, брат, ты молодой еще и тово… дурачок… И один вот… мне все еще ты кажешься мальчишкой… Оглянуться не успели, как десять лет минуло. Кажется, вчера вот только ты мальчишкой приносил мне в узелке обед на завод. А дома все старался быть как я… даже ходить… вот так… потешный… А на самом деле хороший ты парень… (Подходит к Мише.) Добрый… вихревой только. Конечно, кого теперь винить? Я должен был отвечать за тебя, а мне некогда… Производственный план вот, бочки… Ты уж прости меня… если я виноват… прости. (Кладет руку Мише на голову.) Эх, миляга ты мой… (Гладит его по голове.) Бедняга… (Вытирает глаза.)
МИША (тоже в волнении). Ты тоже… ничего… Жаль только, что ты в дурацком положении.
МУЖИЧКОВ. Как — в дурацком?
МИША. Очень просто. Она… доступная бабенка, а вертит тобой.
МУЖИЧКОВ. Как доступная?
МИША. Конечно, халда.
МУЖИЧКОВ. Ну-ну, ты это брось… не смей, что? Она очень преданный человек.
МИША. Мне, конечно, наплевать. Мать только жаль. Тоскует. Посмотрит, другие по-прежнему для своих мужей хлопочут, а она вроде ни при чем… и кастрюльки ее и сковородки так лежат… И она, бывает, сядет к столу, соберет свои кастрюльки и обнимает их, и плачет… (Тоже плачет.) И… пла… чет…
МУЖИЧКОВ. Э-э… вот тебе и болото быта. Выходит, тово… рационализм тоже — над кастрюлями плачет… Оно жалостно, конечно. Только что ж теперь делать? Любовь совсем дело темное. Плохо мы в ней разбираемся.
МИША. Вот ты и откажись от заключения, раз плохо. Как раз тут любовная канитель. И никак не увязывается, чтоб отец посылал сына на смерть.
МУЖИЧКОВ. Да, на самом деле. А мы все-таки надеемся остаться в поколениях. Оно конечно… очень тово… все равно что с собой кончать…
Садится. Молчат.
МИША. Что ж, я могу выметаться?
Идет.
МУЖИЧКОВ. Нет… да… стой… положи билет. Билет может выдать Контрольная комиссия после разбора дела.
МИША (как пришибленный). Что же теперь?
Вынимает из кармана билет, разворачивает его.
Эх… [Мой…
Прижимает билет к губам, чуть опустив левую руку, прижимает билет к сердцу, из глаз текут слезы.
Родной…
Медленно начинает опускать левую руку на стол, а правой вынимает из кармана револьвер.]
МУЖИЧКОВ. Что ж, сам требовал объективности. Вот и тово… Для дела у меня нет даже самого себя…
[Миша выпускает билет из левой руки, правой подносит к виску револьвер, с напряжением зажмуривается.]
МУЖИЧКОВ. А, постой-ка, постой… А ты ее любишь? Или, как это сказать? Она тебе нравится?
МИША. Нравится.
МУЖИЧКОВ. Ага, ну-ка позови ее. Она там должна быть. А сам посиди-ка тут на диване.
МИША выбегает за дверь.
Ну, так… (Снова придвигая счеты.) А вдруг, говорю, неурожай на полях орошения?
Входят ВАРЬКА и МИША. Варька, сильно смущаясь, подходит к столу.
МИША отходит к дивану.
ВАРЬКА (тихо). Это я…
МУЖИЧКОВ. Ага… Очень хорошо… Садитесь-ка, садитесь, не стесняйтесь… У меня просто. Жеребеночков вы любите? Маленьких таких, нескладных и чистеньких, хоть целуй, ей-бо… очень занятно… А по вашему делу все ясно. Все-таки как — он вас обидел?
ВАРЬКА. Видите, такая вещь… Я теперь много думаю и вижу, что Мишка, пожалуй, не виноват. Тут такая вещь… Все такие. Не то чтобы обыкновенные, а даже партийцы друг с другом, вполне по Дарвину, звери. Только где же тогда человек? Кругом волки да собаки. И такая вещь. О любви человеческой друг к другу нам даже говорить неловко, вроде стыдно…
МУЖИЧКОВ. Ну-у? На самом деле… действительно, пожалуй. Некогда все, понимаете, работа. Обоз вот, бочки… Значит, он, по-вашему, не виноват? Условия… А он вам нравится?
ВАРЬКА. Мне?
МУЖИЧКОВ. Да.
ВАРЬКА. Не… не знаю… нравится…
МУЖИЧКОВ (к обоим). Так какого же вы черта бузу затираете? Убирайтесь вон. Работать только мешаете.
МИША. Это она на словах только ко мне, а на деле к буржую.
ВАРЬКА. А ты к буржуйке…
