ВАРЬКА. С каким еще предложением?

МУХОДОЕВ. О, вы сняли свой платочек.

ВАРЬКА. Ну, ну?

МУХОДОЕВ. Что вы нукаете? Когда вы без этого платочка, то вроде вы без партбилета. И я уже — я. И не понимаю, что такое, в чем дело? Почему у меня для вас должно быть предложение?

ВАРЬКА. Я тоже не понимаю, в чем дело.

МУХОДОЕВ. О, Варечка, вы опять в платочке? Э-хе-хе… Все думают, что если я торгую, то я сволочь. Даже в глаза это мне как-то раз сказал один коммунист. Но я не будь дураком, и в суд, и говорю: «Граждане судьи, в какой мы стране? В красной или белой? Вы торговлю допустили? Допустили. А что такое — допустили? Мы вам нужны. Но вы себе регулируете? Регулируете. А я закон выполняю, который к социализму? Выполняю. Значит, я тоже двигаю колесо к социализму. Так почему же он меня оскорбляет? Меня, красного купца, потому что теперь в России все красное. Прошу наказания». Вот что такое Муходоев.

ВАРЬКА. Что же вы хотите, мне предложить торговать у вас, что ли?

МУХОДОЕВ. Оно конечно, у меня. Только не торговать, а быть хозяйкой сердца моего, как говорят ученые.

ВАРЬКА. То есть вы предлагаете зарегистрироваться?

МУХОДОЕВ. Нет, зачем. Это нужно с моей Шушой Карапетовной расходиться, а она так готовит блины, что я их видеть не могу. Черт-те что! Всегда потом неделю желудком болею. Лучше уж мы так, чтобы Шушочка не знала… Купим себе квартиру…

ВАРЬКА. Я даже не знаю, что вам на это сказать. Я же комсомолка, а вы частник. Это никак вместе не держится — жена партийка, муж частник. Ведь они же враги.

А знаете что? Отойдите-ка, покупателей заслоняете…

МУХОДОЕВ. Что покупатели? Хотите, я весь ларек куплю? И все для вас, Варечка, могу, что вам в голову взбредет, верьте слову, все! Тоже будете тут, как говорят эти… блистать. А это так заманчиво, Варечка. Такой хорошенькой, как вы, малине просто, и быть еще, как в оправе, среди такой вот публики. Смотрите, смотрите… самой лучшей во всей России. И где, Варечка? Мы только не замечаем. А это место — вроде выставки советского шика. Отсюда, Варечка, по всему эс-эс-эру красная мода так и идет, так и идет… и вы бы тут, Варечка, были, как говорят ученые, в фокусе. И с вас бы обязательно моду брали. Разве это не заманчиво, канальство?

ВАРЬКА. Нет, уж это вы врете. Никакая тут не выставка. Ведь этот ваш шик — нарыв на нашем теле. И публика эта ваша совсем не лучшая, а гной.

МУХОДОЕВ. Как? Гной? Я не понимаю, что вы такое? Как это, чтобы хорошенькой девушке и не нравилось котиковое манто, фильдеперсовые чулки и модная прическа?

ВАРЬКА. Ваше манто и фраки мы тоже скоро к чертовой матери… уж там готовят… к черту всю эту вашу сволочь… тьфу! Вывел проклятый… (Подымая ларек.) Уйти лучше…

СУПОНЬКИН (с одной стороны, Сусанна Борисовна — с другой). A-а, Сусанна Борисовна… Простите, вы не сердитесь?

СУСАННА БОРИСОВНА. Что же мне сердиться — я ничего не потеряла…

СУПОНЬКИН. Слышал, слышал, как вы теперь живете… Я не нахожу слов для извинений… А что же вы не спросите, как мои дела?

СУСАННА БОРИСОВНА. А действительно, как ваши дела?

СУПОНЬКИН. Теперь готово. Ни отнюдь…

СУСАННА БОРИСОВНА. Что готово?

СУПОНЬКИН. По всем правилам — спецкритик. А между прочим, это ничего, что мы стоим?

СУСАННА БОРИСОВНА. Я вас не понимаю. (Осматриваясь.) А что же мы, сидеть здесь должны, на тротуаре?

СУПОНЬКИН. Нет, я о том, что вдруг оказалось — Супонькин, критик стопроцентной идеологии, а на улице стоит с женщиной. Конечно, это меня нисколько не беспокоит, поскольку я вообще очень спокоен.

СУСАННА БОРИСОВНА. Слушайте, как вам не надоест все об этой идеологии? Расскажите лучше о чем-нибудь другом.

СУПОНЬКИН. Легко сказать, о другом. Из беспартийного сделаться критиком таким, чтоб даже партийные трепетали, — это не баран начихал.

НОНА (с мужчиной в котелке, к Сусанне Борисовне). Ах, Сусанна, знакомься. Его сиятельство…

СУСАННА БОРИСОВНА (испуганно). Что ты, что ты?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Ничего, ничего, не бойтесь… Но упразднение у вас званий на нас не распространяется. Я английский подданный, поэтому прошу называть меня тем, кто я есть. (Смеется.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно, но согласитесь… так вот… на советской улице… среди публики и вдруг… «ваше сиятельство», даже без бывшего… Странно!

НОНА. Сюзи и граф, идемте, я кофе хочу.

СУСАННА БОРИСОВНА (к его сиятельству). А скажите — вы скоро нас завоевывать будете?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Н-но… зачем же воевать?

СУСАННА БОРИСОВНА. Как, зачем? Неужели они так и останутся на всю жизнь?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. О-о, нет. Мы ждем, что вы их покорите.

СУСАННА БОРИСОВНА. Мы?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Да, вы. Видите… когда-то был варвар Олоферн и была великая Юдифь^{264}. Теперь же — они Олоферны, а вы… н-но… Юдифь. Теперь лишь Олоферн не один, а тысячи, целая партия. И вы тоже не одна Юдифь, а все вы наши Юдифи в шелковых чулках… (Смеется.)

НОНА. К сожалению, мы не можем только этому Олоферну мечом голову снять.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. И не надо. Боже сохрани. Ваше орудие — культура. Правда, в семнадцатом году они все смахнули. И эти вот витрины были ободраны, пусты, валялись лишь дохлые мухи и пыль. Н-но… потом, как и вообще в организме, лишь бы одному попасть микробу. Сначала появилась здесь вот эта серенькая рубашка с отложным воротничком, помните? Как видите, мы не фокстротом занимаемся, как они нас изображают, а добросовестно изучаем противника. Затем пошли, конечно, воротнички, галстуки. А теперь уж видите? И котелки, и фраки… Даже звучит парадоксом, н-но… в большевистской стране, а модой, вкусами управляют Лондон и Париж. (Хохочет.) Вот это н-но… и меч ваш. И мы ждем, когда вы этим мечом убьете в них варваров и сделаете их нашими людьми, которые занимались бы разговорами о международном положении. Сидели бы в учреждениях и издавали бы приказы о социализме. А за стенами бы учреждений… н-но… наша жизнь. Тогда, может быть, и мы, как ваша интеллигенция, признаем их. И даже больше — насаждать будем коммунизм.