ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (подходя). Что это?
СУСАННА БОРИСОВНА. Ничего.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Как, ничего? А вещи?
СУСАННА БОРИСОВНА. Это так, впрочем… видите, я такая несчастная, одинокая… (Мнет платок у глаз.) И плачу, плачу…
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Чего уж… Дело женское. Помощь нужна… Я бы вот с удовольствием, да что могу?!
СУСАННА БОРИСОВНА (сразу улыбаясь). Вы и можете, Прасковья Петровна, можете… У вас муж партиец, поговорите с ним, познакомьте меня, очень прошу, пожалуйста…
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (махнув рукой). Ну, что он может… если и партиец?
СУСАННА БОРИСОВНА (хватая ее за руку). Может, может, голубушка…
МУХОДОЕВ. Конечно. Я тут слышал: его в самые трудные места посылают. Тоже, небось, герой какой-нибудь, орел, можно сказать. Или это самое… поршень строительства, как ученые говорят.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Хорошо, я поговорю. Зайдите как-нибудь к нам и отчаиваться бросьте. Разве знаешь, где твоя гибель? Кажется, там — и кидаешься от гибели, а как раз к ней и придешь…
СУСАННА БОРИСОВНА (стараясь как можно жалостнее). Да… Но это все потом. А сейчас куда мне? Родных и знакомых никого — все в Лондоне и Париже. Хоть на бульвар. Но там тоже — недавно около бань, уткнувшись в кучу снега, нашли одну княжну мертвой. Если бы хоть как-нибудь здесь у кого… (К Прасковье Петровне.) Хоть на несколько дней, в уголочек так… и то на ночь, только на ночь!
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Я и рада бы, милая, да негде, верьте слову.
СУСАННА БОРИСОВНА. Я верю, верю. Вы такая добрая, Прасковья Петровна, и я вас так люблю, так люблю. Вам, кажется, нравится моя сковородка, та, особенная?..
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Да, уж насчет сковородок слаба я, грешница, слаба.
СУСАННА БОРИСОВНА. Позвольте мне тогда ее вам оставить. Куда она мне теперь? И вещички тоже… хоть куда-нибудь поставить… Мне лишь бы так — хоть чуть-чуть…
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Ох, и с вещичками тоже — негде просто, негде…
СУСАННА БОРИСОВНА (скучающе). Да?.. (Спохватясь.) Впрочем, извините, я совсем забыла, сковородка у меня в вещах заложена, я ее потом вам принесу. (К Муходоеву.) Что же? Я надумала — согласна.
Перемена.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Высокая комната. Слева, у атласной, с золотой резной отделкой стены, койка в белых чехольчиках. Справа, у мраморного камина с зеркалом, кустарный стул, табуретка. На дубовом окне с зеркальным стеклом занавесочка и небольшая геранька. За окнами — нагромождение домов в виде скал и ущелий, испещренных окнами.
СУСАННА БОРИСОВНА (являясь). Здрасте, что Прасковья Петровна дома, нет?
МИША. Дома, дома.
СУСАННА БОРИСОВНА входит.
Она там… с бельем.
СУСАННА БОРИСОВНА. Что это, Миша, вы и дома занимаетесь?
МИША. Да, работаю. Рационализм. (Заглядывая в блокнот.) Сейчас, например, у меня должно быть сорок минут по философии.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, как это скучно! Неужели вы, такой молодой, и живете по расписанию?
МИША. Ничего не поделаешь, хочется сделать много, а времени мало. Вот и приходится его учитывать.
СУСАННА БОРИСОВНА. Это очень жаль. Раньше бывало, в ваши годы корнет какой-нибудь только бы с букетами и летал около своей дамы сердца.
МИША. То-то они и пролетали все. Я сейчас мамаше скажу.
Выбегает. СУСАННА БОРИСОВНА смотрится в зеркальце, пудрится, прихорашивается и садится поживописнее. Входит МИША.
СУСАННА БОРИСОВНА. Слушайте, Миша, скажите: я вам нравлюсь или нет?
МИША. Странный вопрос…
СУСАННА БОРИСОВНА. Значит, нравлюсь. А что вы комсомольский активист, а я буржуйка, это ничего? Вам разрешается склонность иметь к ажурам разным и пудре?
МИША. А кто же этой ерундой будет интересоваться: с напудренной я буду целоваться или нет?
СУСАННА БОРИСОВНА. А сильно я нравлюсь, а? Мне кажется, я вам должна сильно нравиться.
МИША. Гм… как сказать… Рационализм. (Метнувшись в сторону.) Вот пристала…
СУСАННА БОРИСОВНА. Что? Что? Вы, оказывается, такой застенчивый, невинный, даже краснеете? Вот не ожидала. Впрочем, с вами, молоденькими, и сама делаешься наивной. Сейчас я вам даже глупостей наболтала. Жаль, что вы такой молодой и без всякого положения.
МИША. Как, без положения?
СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно, разве это положение? Сегодня вы ответственный, а завтра вы какой-нибудь избач{257} или домач. Воспитывать же себя как женщину — необходима гарантия в завтрашнем дне. Поневоле захочешь выйти за должность.
МИША. Как, за должность?
СУСАННА БОРИСОВНА. Очень просто. Выходят, например, за какого-нибудь директора, а когда директора меняются, то со старым расходятся, а с новым сходятся. Так и живут с должностью.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. А вот и я, наконец! Фу! Только управилась…
Стук в дверь.
СУПОНЬКИН (являясь). Извиняюсь. Мне сказали, что Сусанна Борисовна здесь. (К Сусанне.) Я лишь сказал, что хотел бы поговорить с вами насчет моего сукна, которое вы захватили с собой.
СУСАННА БОРИСОВНА. Какого сукна?
СУПОНЬКИН. Которое мне когда-то было выдано в Цекубу.
СУСАННА БОРИСОВНА. Но вы же его мне подарили, а не захватила я.
СУПОНЬКИН. Подарил как жене. А вы в настоящее время находитесь со мной не в состоянии сожительства. Поэтому сукно принадлежит не вам, а по положению — жене.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Знаете что, Петр Кузьмич. Вы меня извините, я женщина простая, скажу прямо: не понимаю, как это так — жили, жили и вдруг разошлись ни с того ни с сего? Нехорошо так, нехорошо…
СУПОНЬКИН. А я не понимаю, зачем обязательно мужчина и женщина должны жить вместе? Свободнее жить одному. Я могу ложиться в восемь утра и вставать в двенадцать ночи. И ни отнюдь…
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Оно, конечно, может быть, это и умно, только, кроме ума, все-таки должны быть и доброта, и совесть…
СУПОНЬКИН. Извиняюсь. Что такое совесть? Провинциализм. А доброта — идеализм. Очевидная идеологическая невыдержанность. А у меня миропонимание с точки зрения материализма, капитализма, так сказать, денег, рубля… все от рубля… И странно слышать о какой-то совести… (Хихикает.)
МИША. А вы партиец?
СУПОНЬКИН (вздыхая). К сожалению, нет.
МИША. Какое же вам дело до идеологии?
СУПОНЬКИН. То есть как — какое? Надо же чем-нибудь жить. Впрочем, что значит партийный? Я без билета, а коммунистичнее самих коммунистов. Я даже коммунистам указываю, что у них отсутствует стопроцентная идеология. И меня все боятся… (Наступая.) Вы слышите?
МИША. А знаете, если раньше Скалозубы были военные{258}, то теперь вы Скалозуб идеологии…
СУПОНЬКИН. А вы?
МИША. Вы ушиблены из-за угла идеологией.
СУПОНЬКИН. А вы?
МИША. Усердный дурак вреднее врага. От вашего усердия получается не материализм, а уродство. Идеология, выходит, не привлекает, а отталкивает. А это что? Искажение! Контрреволюция. Таких, как вы, хоть будь вы партийные или беспартийные, расстреливать надо.
