ВАРЬКА (цепляясь). Провода какие-то?
МУХОДОЕВ. А это мой шнур от радио.
ВАРЬКА. Что же вы его с собой таскаете? Пройти нельзя…
МУХОДОЕВ. Очень просто. Я где нахожусь, там и отстраиваюсь. Не могу без радио. Культура, как ученые говорят. Я даже в ванной бываю и в других местах тоже под «Колокольчики» Неждановой{252}. Но что «Колокольчики», даже Неждановой. Когда я слышу ваш голосок, Варечка, так я — не я. Черт-те что… Все бросаю и бегу к вам.
ВАРЬКА. Ну, это старо… (Идет. Насмешливо.) Тоже — черт-те что.
МУХОДОЕВ. Э, стойте, стойте… (Хитро.) А нет ли у вас самых дорогих?
ВАРЬКА. Дорогих? Есть, конечно…
Задерживается, начинает искать в одном месте, в другом.
МУХОДОЕВ. Это, видно, вы уже пошабашили?
ВАРЬКА. Ну, с нашей торговлей не расшабашишься. На подножном — от ларька живу… за товаром заскочила…
МУХОДОЕВ. Эх, как это приятно от вас именно слышать: «С нашей торговлей…» «За товаром…» Вот как был бы этим доволен, будь жив, наш покойный Ленин…
ВАРЬКА (оторопела). Как ваш Ленин?
МУХОДОЕВ. Конечно. Он у меня в магазине даже за кассой стоит, на фотографии. Как можно без Ленина? Я тоже за революцию. Без революции невозможно даже подумать, чтобы я вот, Муходоев, и из мешочников в обмотках и попер так вверх, и стал на самой верхушке, на самой точке торговли.
ВАРЬКА (растерянно). Где же это они у меня? (Вспомнив.) А, в портфеле. (Вытряхивает из портфеля.) Вот, вот…
МУХОДОЕВ. Позвольте, а это что?
ВАРЬКА. Это так… человеческие кости…
МУХОДОЕВ (отступая). Как, человеческие кости?
ВАРЬКА. Очень просто. У меня по карманам везде тоже. Вот… вот… я ведь теперь с рабфака на медфак перешла, вот и отрабатываю, пока покупателя нет…
МУХОДОЕВ. И охота же вам, Варечка, с этой дрянью, человеком, возиться, коль вы могли бы быть совсем иначе.
За сценой голос: «Кузечка, куда ты ушел? Простынут блиночки».
МУХОДОЕВ (за дверью). Я тут, Шушочка, с товарищем. О социализме разговариваю… (К Варьке.) В одной, конечно, стране{253}. Это, видите, моя Шуша Карапетовна, редкостная, знаете, женщина. Сама армянка, а ярославские блины делае-е-ет… Черт-те что… Только что даже блины, коль на вашей головке я вижу этот красный платочек! (Варька укладывает что куда.) Это просто… я не могу его видеть… Все мое сердце пташечкой так, пташечкой… К этим красным платочкам, и вообще к красному, я неравнодушен — припадочен, припадочен…
ВАРЬКА. Ну, это вы зря. Давайте деньги. Придется вам катиться колбаской.
МУХОДОЕВ. Фу, Варечка, какие слова, даже в ухо забуравило… Как это, по-вашему… по-революционному, сказать… Мировая вы моя революция, Варечка… Раньше монашки ходили в черном, а теперь вы ходите в красном. Раньше тянуло к монашкам, а теперь тянет к вам. Это раз…
Прищелкивает на карманных счетах, вынутых из бокового кармана.
[ШУША КАРАПЕТОВНА (в дверях). Что такое? Это ты так разговариваешь о социализме? Я так и знала: раз социализм — значит, какая-нибудь гадость.
МУХОДОЕВ. Тише, Шушочка, молчи. Видишь, я со счетами? Значит, тут дело, и я в соображении. Может быть, это (подчеркивая) для диалектического подхода, как ученые говорят, поняла?
ШУША КАРАПЕТОВНА. А это еще что за диалектика?
МУХОДОЕВ. Диалектика-то? О, это штука. Как бы тебе сказать… Диалектика — это вроде дышла, куда повернул, туда и вышло. Вот. Идем, Шушочка, идем. Простынут блины…]
ВАРЬКА (считая деньги). Полно-ка волынить. Идите лучше, блины остынут.
МУХОДОЕВ. Да, да, что же… Таков ответ на мой привет, как говорят ученые…
Скрывается.
ВАРЬКА (напевая, тоже идет). «О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные…»{254}
ПРУТКИС (выскакивая из-за двери). Варька, на минутку…
ВАРЬКА (останавливаясь). Ну? Что уж это? Не дадут пройти. Тебе тоже самых дорогих?
ПРУТКИС. Нет, я так… смотри, как в окне цветные стекла играют. Хе, а ты, оказывается, даже частнику позволяешь говорить любезности! Я все слышал. И мотылек в окно, смотри, смотри, как замечательно…
ВАРЬКА. Что-то ты тоже мотыляешь. Какое тебе дело, если я и позволяю?
ПРУТКИС. Как какое? Конечно… да… Это тебе хочется, чтоб мне было все равно, я знаю… А мне совсем не все равно. Давай я подержу тебе ларек. Неужели, Варечка, человеку безразлично, какие к нему чувства питает другой?
ВАРЬКА. Вот именно, очень даже небезразлично. Надоел ты мне — страсть. Как встретил, так и полез с любовью. Как только тебе это не надоест? Кругом, смотри, все светится, играет… пахнет маем… Солнце будто б цветок, и от него не свет, а пахучая пыль… Хорошо… А ты все по-старому: любовь… Даже гнилью отдает…
ПРУТКИС. Это все равно, как ни скажи… любовь там или что…
ВАРЬКА. Конечно все равно. Только чувству не прикажешь…
ПРУТКИС. Хе, чувству… А ты знаешь… ландыши вот… это тебе, на… (Подавая ландыши.) Никакого социализма не наступит, пока не будет уничтожена любовь.
ВАРЬКА (выпуская ландыши). Как, уничтожена?
ПРУТКИС. Очень просто. Все должно быть социализировано и по-товарищески. Потому у нас и к старому все идет, что мы все уничтожили, а любовь оставили. От нее и гниет все…
ВАРЬКА. А как же это любовь по-товарищески?
ПРУТКИС. А так, по-правильному. Раз у тебя имеется что, а товарищ нуждается в нем, ты обязана делиться…
ВАРЬКА. Что-о? Как делиться? Может быть, еще взаймы давать, скажешь? Ох и чудак же!.. (Хохочет.) Знаешь, когда ты говоришь о чем-нибудь другом, так кажешься даже умным. А как только заговоришь о любви, так дурак дураком, даже слушать тошно.
ПРУТКИС. Конечно, конечно… Надо мной смеяться только можно. (Хихикает.) Ты еще как-нибудь изругай… Я ведь урод… урод. Не хожу, а каракатицей ползаю, вот, вот… (Ходит.) И безо всякого положения. А тебе нравится Мишка, красивый и зав. Эх, женщины!.. Все вы, видно, одинаковы. Красавицы и родовитые аристократки за честь считают отдаться сапожнику-исполкомщику, потому что он на положении губернатора. Вот какие вы, отдаетесь власти и деньгам, продажные!
ВАРЬКА. Ну, ну, мужчина… Полегче, дурак!
Скрывается.
МИША (являясь с портфелем). Что тут такое?
ПРУТКИС. Это так… Впрочем… (Хитро.) Знаете, это я за вас тут совестил Варьку. Даже мне со стороны обидно. Как же… Вы, можно сказать, краса эпохи — комсомольский активист, а она вас… (Оглядывается.) Даже сказать неудобно…
МИША. Ну? Что же такое? (За одну из дверей.) Мамаша, шамать!.. Некогда.
ПРУТКИС (тихо). С вами она, как говорится, по-пролетарски, а без вас — по-буржуазски. (Смеется.) Только что я ее тут застал с этой рожей, которая за всеми кобелирует. Конечно, я не видел, чтоб они целовались и прочее такое…
МИША. Что? Не может быть? Хотя… у нас не должно быть никаких ревностей.
