Крики: «Правильно!»
ТЕРЕХИН. Попала! Ковыряй дальше!
ВАРЯ. Как въелось в вас это проклятое!.. Как девка становится вашей женой, так уж она баба, а не партиец. Я Нинку знала. Что он из нее сделал? Я ее спрашивала: «Как тебе с ним?» Молчит. Хорошо, говорит. Дура! И среди нас сотни таких дур. Молчим. Стесняемся. Сору из избы не выносим. Федор вот говорил, все должны обсуждать личные вопросы, а я вот что заявляю. Не знаю, как дальше пойдет, но пока что среди вас, мужчин, коммунистов да комсомольцев, настоящих товарищей маловато, видать. Девкам надо взяться да дать вам, сволочам, отпор. Дружно взяться, чтобы не забивали, чтобы на шею не садились, не заезжали.
Голос: «А что же, вы будете ездить?»
Смех.
Смеетесь! Бросьте смеяться, смешного ничего нет. Плакать нужно. Здесь вы все возмущены и этого мерзавца, который мою Нинку загубил, выкинете! А придете домой, Маня или Катя там: «Ты почему мне пуговицу к подштанникам не пришила?»
Смех.
Смеетесь?.. А что касается Терехина, то что там долго говорить. Гнать надо!
Хлопают. Женские голоса: «Правильно, Варька, крой их!»
СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Гракова.
ЛИЗА. Товарищи, я знаю товарища Терехина хорошо…
Смех.
То есть я не то хотела сказать…
Еще больший смех.
Если вы меня будете перебивать, то я могу не говорить.
Голоса: «Можешь!»
Это настоящий член партии. И если хотите, ему эта самая Нина портила жизнь.
Смех: «Хо… хо… Здорово!»
Он тащил ее к себе, что ли, жить? Нет, не тащил! А потом, если вообще увидела, что охладел к ней парень, уйди, не навязывайся. Она, как мещанка, повисла на нем, не давала шагу ступить. Она ему личную жизнь испортила. А вы его обвиняете! Застрелилась. Да я бы никогда не застрелилась.
Смех. Голоса: «Ты нет! Ты не застрелишься!»
Потому что стреляться — это интеллигентщина. А Терехин — рабочий. На фронтах был. На таких, как он, держится партия.
Шум. Выкрики: «Плохая подпорка!»
А вы хотите его исключить. [Все равно у меня есть в це-ка комсомола ребята, я это дело там подниму.] Комсомол не должен позволить, чтобы буржуазная мораль нашу молодежь давила. Мы должны бороться за новый быт молодежи, за товарищеские отношения, за свободную любовь.
Крик. Шум. ЛИЗЕ не дают говорить. Она садится на место.
СЕКРЕТАРЬ. Феня Гиндина.
ТЕРЕХИН. Что вы обо мне, как о покойнике, разговор ведете? Дайте сказать. Председатель!
СЕКРЕТАРЬ. Говори! Но ведь ты ушел. Я бы тебе давно дал.
ТЕРЕХИН. Товарищи, слушаю я. Дело тут серьезное. Ну ладно, исключите вы меня по глупости. [Все равно меня восстановят. За это из нашей партии не исключают.] В чем дело? Личная жизнь. Как наша партия на это смотрит? Твое личное дело, живи как хочешь. На партию хорошо работай, а остальное никого не касается. Вот как партия смотрит! Иначе смотреть нельзя. Не дело партии в моих тряпках копаться. У партии другие задачи. Это усвоить надо [молодым членам партии].
Его группа аплодирует. Шум.
Вы вот вытащили сюда мою историю с Верганской. Я уже говорил на бюро, могу и здесь говорить. Хотите тряпки грязные нюхать — нюхайте. Сплетен хотите — кушайте.
ЛЮТИКОВ. Говори дело!
Шум. Выкрики.
ТЕРЕХИН. Вот как дело было: мне с этой Верганской была не жизнь, а каторга. Я не мог заниматься, не мог вести партийную работу. Это была не коммунистка, а мещанка.
Шум. Голоса: «Врешь ты! Сам мещанин!»
Я девять лет в партии и не врал еще. Я прошу председателя остановить выкрики. Она мне столько мелочности внесла в жизнь, что хоть на Сахалин командировку бери.
Голос: «Ну и взял бы.»
Проходу не было от буржуазной ревности. Шагу не мог ступить: «Как ты на эту посмотрел», «Что ты этой сказал?» «Почему поздно домой пришел?» Чуть что — истерика: «Ты разбил мою жизнь». Из-за каждого пустяка ссоры. Она орала на меня, как торговка на базаре, не стесняясь людей. Воспитание ее в мещанской семье целиком подействовало. Перевоспитать хотел — не смог. Мои чувства уходили, это я признаю. В каждой бабе мещанство есть. От него задохнешься.
Шум. Крики:
— Ложь!
— Брешешь ты.
Теперь — история с абортами. Товарищи, всему есть границы, ведь у нас с ней каждый раз скандал был, и неудивительно, что ребята замечали неладное. Насчет абортов у нас были прямо противоположные взгляды. Я говорю: «Рожай, воспитывай ребенка-коммуниста». Она говорит: «Не хочу себя связывать. Не хочу мучиться…»
ФЕДОР. Это подлая ложь! Неслыханное вранье! Он заставлял ее делать аборты.
ТЕРЕХИН. Товарищ председатель, я не могу ручаться, что я из-за этих выкриков не сделаю чего-нибудь, у меня все издергано, кипит все.
СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Федоров!
ФЕДОР. Это негодяй, каких мало! Он лжет.
ТЕРЕХИН. Молчи, гад! Я знаю, почему ты стараешься…
Бросается к Федору.
СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, ведь это партийное собрание.
ТЕРЕХИН. Товарищи, в партию к нам поналазили мещане, интеллигенты. Они для нас правила устанавливают, буржуазные рамки. Вот где опасность! Вот с чем бороться надо!
ЛИЗА. Правильно! Правильно!
СТУДЕНТКА. Пусть Гракова молчит.
ТЕРЕХИН. Да что говорить насчет Нинки! Не любил я ее уж давно. Она давно говорила о самоубийстве. Все время это у нее на уме было. Поэтому не бросал ее. Но она знала, что все равно я уйду… Вот… и застрелилась. А что она застрелилась, так мне похуже вас всех. (Дрожащим голосом.) Да что…
Садится, закрывает лицо руками. Дергается.
СЕКРЕТАРЬ. Теперь ты, Феня.
ФЕНЯ. Товарищи! Терехин хотел здесь протащить теорийку, что мы, бабы, мещанки, что с нами в одной комнате жить нельзя, что «настоящие коммунисты» из-за нас обывателями становятся. А ты что же, хочешь ничем себя не связывать, обязанностей не иметь? Врешь ты насчет абортов! Не верю, что ты ребенка хотел от Нины. Не любят такие, как ты, себя ребятами связывать. Такие любят налегке гулять. И врешь ты, что нельзя жить вдвоем, чтобы не было мещанства. Если парень и девка оба не мещане, если поставят они дело так, что не только кровать в основе, мещанства не будет.
