К вечеру следующего дня Надя снова была Наташей Ростовой. И все последующие дни она только изредка покидала Отрадное или большой дом Ростовых в Москве. «Война и мир» была повсюду. Первая и вторая серии фильма демонстрировались в кинотеатре «Космос», полностью всю книгу проходили в школе, дома Надя рисовала к «Войне и миру», писала письма об этой своей работе в Баку и Павлодар:

«Милая Олечка! Папа посоветовал пока не читать «Анну К.». Сейчас прочла «Хаджи-Мурата», «Поликушку», «Холстомера», «Два гусара», «Три смерти». Все прекрасно. Советую прочесть. Но сильнее всего «Война и мир». Сделала много рисунков к этому роману. Ходила еще раз на первую серию. Кстати, ты заметила? У Наташи в исполнении Савельевой голубые глаза. А должны быть черные. Чер-ные!»

Надя не просто читала роман, она жила в нем, она знала в лицо всех героев, и ее озадачивали голубые глаза актрисы.

Была еще одна причина, которая заставляла Надю относиться с особым пристрастием к Наташе Ростовой. Мама Нади, тувинка по национальности, тоже была Наташей Ростовой… Иногда Наде казалась нереальной жизнь ее мамы, столько в ней было необычного, непривычного для большинства людей… Отец часто называл маму балериной, но она давно уже не танцевала, с тех пор как родилась Надя. В юности она входила в тувинскую цирковую акробатическую группу, а позднее стала танцевать. В танце «Декейо» она имитировала игру на тибетско-китайской бамбуковой флейте. А в танце «Мориихур» вместе с подружками изображала ожившую многорукую буддийскую статую бога любви Ямандзалу. Она была танцовщицей. И эта танцовщица, ее мама, родилась за Саянскими горами в долине реки Баянгол, и у нее даже имени не было. Ее отец, у которого, по тувинскому обычаю, тоже не было имени, а было только прозвище, нарек дочь тувинским словом, которое в переводе означало «Рожденная на просторе».

Ей было семь лет, когда из Москвы из Первой образцовой типографии привезли партию букварей. До этого у ее народа не было своей письменности, и никто, даже члены правительства, не умел читать и писать по-тувински. Мама часто рассказывала, как хозяин юрты, в которой лежал на почетном месте букварь, вывешивал флаг. К этому флагу из степи скакали парни и девушки. И при свете жировой коптилки перерисовывали буквы от руки, не зная, что они обозначают, и не умея складывать из них слова.

Тетрадей не было. Свои первые уроки Надина мама получила на берегу реки Баянгол. Учитель велел ей как следует утоптать клочок земли, взять острую палочку и чертить буквы на земле. Много страниц от озера Кара-Балык до верховьев Улуг-Хема, утоптанных босыми пятками, исписала девочка, прежде чем научилась читать и считать.

Но и после этого она все еще была «херээ-чок», без имени и фамилии. Все тувинки были «херээ-чок». Так их называли мужья, братья, так они называли сами себя. Это слово состояло из двух слов «херээ» – дело и «чок» – нет. Получалось: неделовая, негодная, ненужная. Всетувинский хурал объявил конкурс, и сами тувинки, мама Нади тоже в этом участвовала, нашли замену обидному «херээ-чок». Новое слово было образовано от старого путем замены отрицания «чок» первой частью русского слова «женщина». И тувинки стали «херээжен» – деловые, уважаемые, нужные женщины. После этого Президиум малого хурала ТНР издал указ, по которому каждая херээжен имела право взять себе любое имя и приписать к нему отчество, образованное от прозвища отца…

В это время молодой московский художник Николай Николаевич Рощин приехал в Туву. Он привез с собой несколько любимых книг, в том числе и «Войну и мир» Л. Толстого. По этой книге он стал учить тувинскую танцовщицу русскому языку. И когда нужно было выбирать имя, Надина мама, «Рожденная на просторе», захотела стать Наташей. А немного позднее она стала Наташей Рощиной. А потом родилась дочь, которую назвали Найдан (Надежда) и которая Надей стала уже в Москве.

Все это было так интересно и странно. Она Надя – и она Найдан, мама – москвичка, работающая на телевидении в фотоцехе, и мама – известная тувинская танцовщица. Как много всего должно было пересечься в центре азиатского материка: судьба московского художника, судьба народа, обретшего свою письменность, – чтобы родился еще один человек, московская девочка, умеющая рисовать. И как много всяких линий должно каждый раз пересекаться, чтобы получился хороший рисунок. Мама, взявшая себе имя Наташи Ростовой, – одна линия; Кузминская, прототип Наташи Ростовой, – другая линия; Наташа Ростова из романа – третья линия. Сама Надя, ощущающая себя такой же девочкой, как Наташа Ростова, – еще одна линия; Савельева с голубыми глазами – еще одна линия. И в точке пересечения всех этих линий – новая линия, рисунок, образ, рожденный не только чтением и воображением, а всей жизнью Нади и жизнью ее родителей.

«Все эти дни искала образ Наташи Ростовой и сидела над воспоминаниями Т. А. Кузминской, – писала Надя в Баку Тофику Алиеву. – Кузминская – прототип Наташи Ростовой. У нее на самом деле была кукла, которую звали Мими. И все остальное совпадает. И цвет глаз, и все. В предисловии эту книгу называют мемуарами Наташи Ростовой. Так вот! Глаза у Наташи должны быть черные! Черные, а не голубые. Черные».

Она на этом настаивала. У Наташи Ростовой были такие же черные глаза, как у Нади и у мамы. И Надя соперничала немного с ослепительно красивой, «цветной» Савельевой, играя роль Наташи Ростовой в своих рисунках в черно-белом варианте. Она соперничала не только с авторами фильма, но и с академиком Шмариновым, признанным иллюстратором «Войны и мира». Многие выдающиеся художники не брались за роман Толстого только потому, что всем казалось: Шмаринов попал в точку, сумел реализовать образы великого произведения. Неведение помогло Наде преодолеть психологический барьер, и она предложила свою Наташу Ростову, своего Пьера Безухова, своего Наполеона. Особенность ее манеры ярче всего сказалась в совпадениях. Как и Шмаринов, она выбрала для иллюстрации один из ключевых моментов в жизни Наташи – эвакуацию из Москвы, оставляемой русскими войсками. Шмаринов перевел в зрительный ряд эпизод, в котором Наташа Ростова, еще не испросив разрешения у маменьки и отца, заворачивает подводы с ранеными к себе во двор. Она стоит у ворот, скорбная, красивая, спокойная. Надя иллюстрирует следующий эпизод, являющийся продолжением шмариновского: семья Ростовых принимает решение разгрузить подводы с домашними сундуками, приготовленные к отъезду, и отдать их раненым. Надя рисует Наташу сердобольной, сострадательной. Вместе с Маврой Кузьминишной молодая барышня ведет раненого офицера к освобожденной от картин и статуй подводе. Этого нет в романе. Наташа Ростова не обнимала обеими руками раненого и не вела его бережно, как сестра милосердия, чтобы помочь занять место на подводе. Не помогал в романе Петя Ростов разгружать дворовым сундуки. А на рисунке у Нади это есть. Она реализовала то, что осталось между строк. Надя обошлась с великим писателем несколько вольно, и у нее было для этого основание. Она не иллюстрировала «Войну и мир» для читателя, а делала рисунки для себя. И ей показалось соблазнительным приблизить Наташу к раненым, к себе и наградить ее своим чувством сострадания.

Так она поступала часто. Не иллюстрировала книгу, а выражала свое отношение к происходящим событиям. Она считала себя свободной от обязательства быть верной тексту. И оттого в каждом рисунке была предельно верна себе. Она рисовала не «Войну и мир» Льва Толстого, а московскую школьницу, прожившую долгую, счастливую и горестную жизнь в «Войне и мире». Она не могла согласиться с жестоким убийством Платона Каратаева. Шмаринов сделал свою иллюстрацию точно по Льву Толстому. Французские солдаты пристрелили Каратаева и ушли прочь от этого места по размытой дороге. Отбежала в сторону и лиловая собачка. Вечером ее будет гладить у костра рука француза. Так в романе, так на рисунке Шмаринова. Рука Нади протестует против этого. Она изобразила Платона Каратаева сидящим у березы. Он облокотился спиной о ствол дерева и смотрит большими покорными глазами на дуло наведенного на него ружья. А кривоногая собачка не отбежала в сторону, а встала на задние лапы, прижалась к его груди и, зажмурившись, загородила своей головой его сердце. Теперь, чтобы убить Платона Каратаева, надо было сначала убить его собаку. Выстрел на рисунке Нади так и не прозвучал. Она не вольна была спасти обреченного человека, но, насколько возможно, она попыталась отсрочить его гибель. Рисуя добавление к роману – собаку, загородившую хозяина от выстрела своим телом, Надя бросила еще один печальный упрек Пьеру Безухову, который не подошел к Каратаеву, когда тот его подзывал слезящимися глазами, не помог ему встать, чтобы продолжать путь по размытой дороге навстречу освобождению. Пьер ушел от этой березы, не оглядываясь, стараясь заглушить в себе звук выстрела вычислениями «о том, сколько переходов осталось до Смоленска». Один Серый, бездомная собака, привязавшаяся к пленному солдату, остался у березы защищать от наведенных в упор ружей дорогую человеческую жизнь. И тем горше прозвучал на рисунке упрек людям. Надя несла эту поправку от имени Наташи Ростовой. Она не понимала той жестокости, которую проявляли порой положительные герои романа. Пьер мог подойти к Платону Каратаеву и не подошел. А князь Андрей так плохо обращался со своей женой, маленькой княгиней, что ей ничего не оставалось другого, как умереть. Не понимала она того, как можно было заставить Наташу ждать свадьбы целый год, когда она не могла ждать ни одного дня. Надя проиллюстрировала несколько эпизодов, в которых присутствовал Анатоль Курагин. Она снова возвратилась к началу книги, чтобы пережить еще раз разговор с князем Андреем после того, как он сделал предложение.