– Инкрустация, – сказала Надя.

– Да? Так просто? – удивилась Таня. – А мне он и понравился из-за этого красивого слова «маркетри».

– Стол мы тоже берем, – заявил Марат, – найдется в этом доме тетрадь? Впрочем, не надо, сойдет пока и твой блокнотик. Итак, – он многозначительно всех оглядел, – под первым инвентарным номером записываем Брокгауза и Ефрона, под вторым – картину Айвазовского, под третьим – рыбью вазу, под четвертым – стол-маркетри. Потом купим инвентарную книгу и будем все заносить туда.

Игра в общий дом продолжалась.

Незаметно и третья школа стала для Нади родной. В переходе между основным зданием и спортзалом висели ею оформленные стенды, на КВНах показывали ее рисунки, в классе каждую неделю появлялись ставшие привычными «классные окна сатиры», кругом сидели свои ребята. Ленка, убедившись в искренней дружбе Нади, перестала выкидывать номера, сидела на уроках задумчивая, послушная. Апрельское солнышко действовало на всех умиротворяюще. Даже с лица Тамары Ивановны исчезла серая маска озабоченности и высыпали веснушки.

– Сегодня у нас не будет урока, – сказала она, – сегодня мы с вами будем разговаривать о жизни.

Она похлопала рукой по какому-то предмету, занявшему ровно половину учительского стола. Предмет был завернут в большой кусок пестрой материи, и внесла она его в класс не сама. Какой-то парень в очках вошел впереди учительницы со свертком, положил на стол и молча удалился. Это был ее сын, но учеников в подробности своей биографии Тамара Ивановна не собиралась посвящать.

– Итак, прежде чем я разверну и покажу вам эту книгу, я хочу спросить у вас, кто из вас был… Ну, что там еще? – повернулась она недовольно к двери.

– Простите, пожалуйста, – вперед несмело выступил молодой милиционер в новенькой форме. – Один из ваших учеников, вернее, один из учеников другого района скрывается незаконно в вашей школе.

– Тамара Ивановна, извините ради бога, – вошла директриса и посмотрела виновато одним глазом на милиционера, а другим на учительницу. – Какая-то странная нелепая история, будто бы один из наших девятиклассников подделал справку с места жительства и скрылся от родителей. Ребята, у нас есть такой мальчик? – растерянно обратилась она к классу.

– Игорь Сырцов, – прочитал милиционер по бумажке, – есть?

Минуту длилась оглушительная тишина, а потом хлопнула крышка парты, и Чиз, как настоящий преступник, вспрыгнул на подоконник, собираясь бежать.

– Пусть он не входит, а то я прыгну из окна, – крикнул мальчишка.

Почти одновременно с этим растянулся в проходе во весь свой рост Половинкин. Он ринулся к парте Чиза, но ему подставил ножку Толя Кузнецов.

– Куда несешься, дурак?

– Ловить, – потирая ушибленное колено и локоть, ответил Половинкин. – Окно закрыто, он не успеет открыть.

– А ты знаешь, за что ловить? Ты чего? Сядь! – крикнул Толя властным голосом А. Антонову, тоже вскочившему со своего места.

Чиз между тем не терял времени. Он открыл нижний шпингалет и боролся с верхним, тугим.

– Перестань! – крикнул ему милиционер, испуганно отступая к двери. – Я участковый. Я не собираюсь тебя забирать, у меня нету таких полномочий, понял? Вот чудак. Слезь с окна, тебе говорят.

– Да что происходит, в конце концов? – возмутилась Тамара Ивановна.

– Родители его пошли в школу, – с досадой объяснил участковый, не сводя глаз с окна, – а им сказали, что их сын полгода назад забрал документы для переезда в Куйбышев. Ну, слезь, пожалуйста, уйду я сейчас. Главное, что ты нашелся. А они говорят: как уехал, когда он живет с нами и каждый день в школу ходит, даже раньше, чем нужно? Он им сказал, что шефствует над крокодилами в юннатском кружке. Слушай, ну слезешь ты в конце концов? Ты хоть скажи, где ты последние две недели прятался?

– Я все равно не уйду из этой школы, все равно.

– Сначала закрой окно и сядь на место, – строго сказала Тамара Ивановна.

– Пусть он уйдет, тогда слезу.

– Да, вам лучше уйти, – повернулась директриса к милиционеру. – Пойдемте вместе.

– Я все равно не уйду! – крикнул им вслед Чиз. – А если исключите из школы, учиться брошу!

Он стоял на подоконнике, длинный, худой, с взъерошенным чубом. Но взгляд у него был не затравленный, а решительный, как у человека, который борется за свои убеждения до конца.

Надя смотрела и не понимала, откуда в нем, нелепом и смешном, столько отчаянности. Она не могла поверить, что из-за нее он чуть не выпрыгнул со второго этажа.

– Значит, не все полгода, а только последние две недели ты не живешь с родителями? – спросила Тамара Ивановна.

– Да, – не поднимая глаз от парты, ответил Чиз, – они хотели вернуть меня в ту школу.

– А где же ты скитался все эти дни?

– Ушел, ушел! – радостно закричала Таня Опарина, выглядывая в окно. – Ирина Александровна его выпроводила.

Все прильнули к окнам и увидели, как по дорожке к воротам идет участковый милиционер.

– А где же ты все это время скитался? Что ел? – повторила свой вопрос Тамара Ивановна.

– Я не могу вам сказать.

– У меня он жил, ну что? – поднялся Толя Кузнецов. Это сообщение ошеломило ребят больше, чем появление милиционера. – Не может он уйти из нашей школы, вы там объясните, Тамара Ивановна, в учительской. Если его исключат из школы, я тоже уйду. Надоели мне ваши порядки. В гараж пойду работать, там все понимают.

– Да что, в самом деле! – возмутился Недосекин. – Почему человек не может учиться в той школе, где ему захочется?

Чиз слушал своих защитников, положив голову на парту и закрывшись руками. Надя вытянулась в струнку, не зная, как себя вести, готовая вот-вот убежать из класса. Ленка судорожно всхлипнула.

– Господи, что еще такое? Что с ней? – сказала Тамара Ивановна.

– Ничего со мной, – подняла от парты мокрое лицо Лена. – Хочу и плачу. Или школьными правилами это не разрешается? Нарушение дисциплины, да? Позовите милиционера. Пусть он Чиза заберет за то, что человек влюбился, и меня за то, что плачу. И Рощину за то, что хорошо рисует.

– Тамара Ивановна! – поднялась староста класса Наташа Миронова. – Мы посоветовались, мы тоже протестуем против увольнения из нашей школы Игоря Сырцова.

– Поздравляю вас, дети, – растроганно сказала учительница. – Вы стали взрослыми людьми.

Звонок застал ребят врасплох.

– Все свободны, – сказала Тамара Ивановна. – Рощина, подойди ко мне.

Надя испуганно подошла, она думала, что разговор будет об Игоре Сырцове, но учительница пододвинула к ней сверток и приказала:

– Разверни.

– Я?

– Ты, ты, конечно, ты… Разверни, чего ты испугалась?

Надя с трудом приподняла один край книги, чтобы вытащить из-под него конец материи, Половинкин и А. Антонов бросились ей помогать. Блеснули большие золотые буквы на ярко-синем фоне. Они были выведены красивой вязью, с хитрыми завитушками.

– На французском языке, – из-за плеча Половинкина определила Таня Опарина.

– Это «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, на французском языке, – подтвердила учительница. – Но книга интересна не только этим. Она с иллюстрациями знаменитого французского художника Доре. И сама книга – уникальное издание, другой такой в Советском Союзе, может, нет, да и во Франции найдется немного. Ее мой отец привез из Парижа. Но это другая история. Я хотела, Рощина, сделать все иначе, вспомнить тот наш урок, поговорить о жизни, об Андрее Болконском, о Наташе Ростовой. Сказать тебе, что ты все-таки не права, ты не учла последующие страницы романа. Но об этом в другой раз. Сейчас я просто дарю тебе эту книгу. Что ты так на меня смотришь? Я была на твоей выставке в музее Толстого, видела твои рисунки. Вот в рисунках своих ты права. Об этой твоей выставке много писали, хвалили тебя. А это тебе премия лично от меня.

– Вы дарите мне эту книгу?

– Нет, Рощина, не дарю, а выдаю в качестве премии.

Ребята захлопали в ладоши.