– Ну как ты не понимаешь? Пушкин и Толстой, ну это как ты и мама. Но есть и другие люди, с которыми интересно.

– Это какие же? Марат Антонович, что ли?

– Да, и он тоже.

– Я вот все думаю о его воскресном приглашении. Не нравится мне оно. Мы были с тобой вдвоем, а он пригласил тебя одну. Невежливо как-то.

– Папа, – очень тихо сказала Надя, – ты можешь запретить, и я не пойду. Но это будет для меня большое несчастье.

– А книгу я завез бы ему после работы завтра.

Надя не ответила, только упрямо наклонила голову.

– Это я к тому говорю, что ты могла бы, не отвлекаясь, поработать еще над «Войной и миром» или над «Пушкинианой».

– Нет, я буду продолжать работу над «Мастером и Маргаритой».

Она подняла голову и посмотрела очень твердо, и Николай Николаевич понял: будет.

– Я ведь не то чтобы против, – отступил он. – Я только тебе хотел напомнить, что ты перегружена. Я боюсь, что ты не сможешь исполнить свой замысел. Он для тебя непосильный, ты надорвешься. А книга этого не стоит. Завтра ее забудут. Проходная книга.

– Нет, – твердо не согласилась Надя. – Это одна из интереснейших книг моего времени.

– Кто тебе сказал такую ерунду?

– Марат Антонович. А теперь я это и сама знаю.

В пятницу после школы Надя в своем подъезде неожиданно встретила Чиза. Он шагнул к ней из темноты под лестницей и перегородил дорогу.

– Ой! – отшатнулась девочка. – Чиз? Что ты здесь делаешь!

– Надь! Я ждал тебя.

– Как тебе удалось оказаться раньше меня в моем доме?

– Я забежал и спрятался, чтоб Ленка не видела. Надь, можно я тебе задам один вопрос?

– Спрашивай, Чиз!

– Тогда давай выйдем на улицу, а то кто-нибудь пойдет и помешает.

– Вообще-то у меня нет времени, – сказала Надя в раздумье. – Но давай выйдем.

На улице Чиз зачем-то снял с головы шапку, повертел ее в руках, посмотрел сверху на завязки.

– Надь, ты встретила того человека, которого хотела встретить?

– Надень шапку. Надень, надень, а то я с тобой разговаривать не буду. Понимаешь, если бы я знала, что ты придешь учиться в нашу школу, я не сказала бы тебе тогда, что хочу встретить одного человека.

– Но ты его встретила или нет?

– Мне не хочется отвечать на этот вопрос, и, я думаю, ты на него не имеешь права.

– Значит, я зря учусь в вашей школе? – Вид у него был жалкий, смешной. – Ну, ладно, пока! Пойду на автобус.

Он снял шапку, высоко подбросил ее над собой и попытался поймать на голову, как клоун в цирке, но шапка упала в снег.

– Подожди, – сказала Надя, – тебе же в другую сторону.

– Не, – грустно покачал Чиз неприкрытой головой. – Это я для школьной канцелярии живу здесь, а так – я живу там, – он махнул рукой.

– А бабушка?

– Бабушка вообще-то живет здесь, у кинотеатра, но у них там места нет. Она и сама сейчас переехала к третьей дочери в Куйбышев пожить.

– А как же тебе разрешили перейти в нашу школу?

– А я справку с места жительства подделал. Печать из картошки вырезал. И приняли.

– Знаешь, кто ты после этого? – возмущенно спросила Надя, но ответить ему не дала: – Ты сумасшедший тип.

– Нет, я хороший человек, – не согласился Чиз.

– А родители?

– Я им сказал, что записался в кружок юннатов и до школы должен кормить зверей: крокодилов там, обезьян.

– Уму непостижимо, – сказала Надя, – хоть в роман Булгакова вставляй тебя с твоими крокодилами.

– В какой роман?

– «Мастер и Маргарита». Не читал?

– Нет. Дай прочитать, если у тебя есть.

– Значит, ты поэтому и спрашивал у меня, зря ты учишься в нашей школе или нет? Устал каждый день ездить через всю Москву?

– Да, – признался Чиз и вздохнул, – очень рано приходится вставать. В шесть часов.

– Чиз, я встретила того человека, – глядя ему прямо в глаза, проговорила Надя. – Встретила, понимаешь? В воскресенье я его опять увижу. Я очень хочу его увидеть.

– Понимаю, – очень серьезно кивнул он.

– Я все тебе сказала. Мне давно надо было сказать, чтобы ты не ходил так далеко в школу. Но я не знала, что ты способен на такую нелепость.

– Это не нелепость. «Ваш сын прекрасно болен», – вот как это называется. Я все равно буду учиться в вашей школе.

– Зачем, Чиз?

– Вдруг тебе будет плохо и надо будет подойти и сказать: «Надьк, держи хвост трубой». Я подойду и скажу.

– Почему мне будет плохо?

– Когда девушки дружат со взрослыми мужчинами, их часто обижают. Пока!

И, не дожидаясь ответа, побежал к автобусной остановке.

В понедельник Надю остановила в коридоре Тамара Ивановна и спросила:

– Ну, как дела?

– Ничего.

– Ты, наверное, думаешь, что я забыла о том уроке? Нет, не забыла. Я тебе отплачу за него, – она как-то странно улыбнулась, – но не сейчас, а чуть позже. И при всех. Мне это важно, понимаешь?

Кочан капусты вспоминался Наде теперь после книги Булгакова так, словно был оттуда, из романа, из той сцены, где Воланд давал свое дьявольское представление в варьете. Он открутил голову несчастному конферансье, а потом опять приставил по просьбе публики. Можно было подумать, что Тамара Ивановна достала из портфеля кочан капусты не сама, а ее подтолкнул кто-нибудь из ассистентов главного черта: Азазелло, Коровьев или Кот-Бегемот. Это могло быть вполне шуткой мессира. Да и Чиз со своими крокодилами, которых нет, вписывался в свиту Воланда. Главный консультант мог держать его около себя для каких-нибудь милых нелепых поручений.

Надя с удивлением убеждалась в том, что роман Булгакова вбирает в себя всю ее жизнь, и то великое чувство, которое она испытывала в образе Маргариты, и все смешное и нелепое. Книга «Мастер и Маргарита» в ее представлении как бы растекалась по жизни без глав и границ и действующими лицами были не только она сама и Марат, но и ее учительница, и товарищи по школе, и знакомые, и родители.

В воскресенье со стороны набережной в узенький переулок вливались беспрерывным потоком люди, спешащие в Третьяковку. У обочины тротуара стояли туристские автобусы. Во дворе музея змеилась длинная очередь. Надя первый раз прошла мимо автобусов, мимо очереди, мимо музея. Ее ждали Марат, Таня и Дуська. Она несла папку с рисунками и чертежом их общего дома «Нерастанкино».

С водосточных труб свисали причудливые сосульки. Кое-где на тротуаре дымился, подсыхая, высвободившийся из-под снега асфальт. Город как бы приподнимался на воздух от этих весенних испарений, и Надя не шла, а парила под синим небом и праздничным солнцем.

Дверь открыл Марат. Белая парадная рубашка на нем топорщилась, янтарные запонки тускло поблескивали.

– А Таня дома?

– Заходи, – Наде показалось, что он чем-то смущен. – Садись.

Он усадил ее в кресло, а сам сел напротив на диван и положил на колени руки. Это был его кабинет. В глаза бросилась фреска во всю стену над диваном. Голые тела женщин, синие птицы, языческое двурогое солнце. Краски ядовито выпирали из штукатурки.

– Таня там, – показал Марат за спину пальцем, чуть не ткнув в коленку одной из женщин. – У этого художника. Он спутал нам все карты. Я хотел тебя познакомить с интересными людьми, но ничего не выйдет, Надюш. Он испортил в Москве еще одну стену в квартире наших общих знакомых из театра «Современник» и увез всех туда смотреть, в том числе и мою жену. Она будет ему жарить сома.

– А кто он? – спросила Надя, не в силах отвести взгляд от навязчивой фрески.

– Тоже актер. Талантливый актер. Посиди, я пойду скажу тете, чтобы она приготовила нам кофе. Ты какой любишь? Тетя моя заваривает и по рецепту Наполеона, и по рецепту Фиделя Кастро.

– Не знаю, я черный еще ни разу не пила.

– Ну, тогда для первого раза просто по-турецки.

На окне вместо шторы висела обыкновенная рыбацкая сеть, а вместо багета была пристроена неструганая береза. У письменного стола на деревянной подставке раструбом кверху стояла граммофонная труба, полная доверху скомканными бумагами. Надя не сразу догадалась, что это корзина для мусора. На боковой стенке Надя увидела выставку железных табличек «Во дворе злая собака». Это был мир, кричащий о своей оригинальности.